Евгений Цветков - Гриб

Гриб

— Я подсяду к нему.

— Что за этим последует?

— И притворюсь им же. Сыграю его роль и попробую войти в контакт. Ну, а потом… примером или еще как-то заставлю есть и пить…

— Действительно просто, как все гениальное. К сожалению, одной простоты для гениальности мало. Слишком просто, дорогой Борис Владиславович.

— У нас нет выхода.

— Выхода — нет. И когда вы собираетесь это сделать?

— Сейчас же. Если вы дадите согласие. Его привезли ночью, и меня должны ввести к нему ночью. Не исключено, возникнут ассоциации.

— Ассоциации… — повторил Главный задумчиво. — Слово-то какое жирное. Не наше слово, потому что в переводе означает просто — кучки. Вот только чего? Вам не кажется, — обратился он к Борису, — что наша больница вообще очень странная?

— Странная? — не понял сразу собеседник.

— Скажем, особенная. Как, впрочем, и занятие наше… Психиатрия! Душелечение! А души-то ведь нет! Идеализм и выдумка. Так, спрашивается, что мы лечим? Сиречь заболевание чего? Если этого нет, то и болеть нечему, но болит!

— Болит — значит, есть, — усмехнулся Борис.

— Это верно, однако — не научно, потому что померить прибором — нельзя! Не нравится мне ваша затея. Но выбора действительно нет. Желаю успеха, — главврач усмехнулся, — ну, и спокойной ночи, конечно, — добавил он.

Борис встал, откланялся и вышел. Больница спала. В затемненных коридорах скользили редкие шорохи. Стоны слабо доносились из палат. Больница, как все, и в то же время ни с какой другой не сравнимая.

Разве может больница вместить душевную боль? Местом не лечат человеку душу. Хотя — кто знает, что такое душа…

Он спустился по лестнице вниз, в подвал, туда, где располагались четырехугольные, за тяжелыми дверьми смирительные камеры. Странное и страшное это слово — “смирительные”. Не от смирения, а от смирности и смирно! Обиты мягким стены, пол, потолок. Ни звука снаружи. И внутри — человек… А может быть, уже и не человек, а так. Больной, искаженный мозг, заполняющий мягкую клетку, мечется, бросается на упругие стены, либо… тихо и горестно, безмолвно сидит в углу.

Он зашел в дежурку. Снял халат, разделся, надел приготовленное заранее больничное обмундирование. Два санитара ждали его приказаний. “Нелегкая у них работа”, — подумал Борис. “А у тебя?” — тут же шепнуло внутри…

Случай не был из ряда вон выходящим. Человек вообразил себя грибом и оттого, что у гриба нет рта, он отказывается есть и пить. Третьи сутки. А дальше четвертые пойдут, пятые… Потом он умрет от жажды и истощения. Вот и все.

Борис вздохнул, повернулся к двери и, молча кивнув головой санитарам, направился в коридор. Санитары следовали за ним. Вот один из них забежал вперед, достал ключ. В тишине лязгнул засов. Дверь бесшумно распахнулась, и Бориса втолкнули внутрь. Снова лязгнул засов, и все стихло.

В коридоре было темно. Здесь же рассеянный, мягкий, но довольно яркий свет ослепил его, и он не сразу рассмотрел сжавшуюся в углу фигуру человека.

Маленький, съежившийся, тот сидел на полу, подтянув к подбородку ноги, и смотрел широко открытыми глазами куда-то мимо Бориса, в направлении одному ему ведомой точки.

На вошедшего он не обратил ни малейшего внимания. Борис сел в противоположном углу и приготовился ждать. Неожиданно человечек, не меняя выражения, не шевелясь, открыл запекшийся рот и тихо, с хрипотцой произнес:

— Я гриб.

И снова застыл. Прошло несколько томительных минут, прежде чем он опять открыл рот, и та же фраза хрипловато и ровно прозвучала в тишине камеры… Затем он встрепенулся и, захлебываясь, забормотал:

— Я гриб, я гриб, я гриб…

Глаза у него засверкали, но тут же погасли, и он впал в оцепенение. Взгляд опустел и устремился в ту же невидимую точку…

Борис выждал немного и после очередной фразы “Я гриб” тоже проговорил:

— Я гриб.

То ли от волнения, то ли по другой причине голос его прозвучал хрипло и дико.

Человечек не отреагировал, не пошевелился. Лишь минуты через две он снова пробормотал:

— Я гриб…

Борис тут же отозвался:

— Я гриб.

Затем наступило очередное возбуждение. Хриплый шепот:

— Я гриб, я гриб, я гриб…

— Я гриб, я гриб, я гриб, я… — в свою очередь забормотал Борис.

Молчание. Через равные промежутки мерно, как похоронный звон, капала одна и та же фраза. Потом наступало возбуждение, горькое, страстное бормотание. Потом снова надолго воцарялось молчание…

К утру Борис задремал. Проснулся неожиданно, резко… Открыл глаза. Человечек сидел прямо перед ним и злобно щерился, глядя в упор на Бориса.

— Ты не гриб, ты не гриб, ты… — с ненавистью забормотал человечек, не спуская с него глаз, — ты нож, ты нож, ты пришел меня срезать…

Вдруг глаза его помутнели от страха, он судорожно отполз в свой угол, забился в него и подрагивающим голо­сом заныл:

— Я гриб, не срезай… Я гриб, не срезай…

— Я гриб, — громко и отчетливо проговорил Борис. — Я гриб!

Но больной уже впал в оцепенение, успокоился и снова устремил взгляд в пустоту. Через минуту он меланхолически произнес:

— Я гриб…

Борис отозвался.

Через минуту снова:

— Я гриб…

— И я гриб…

Затем момент страстного бормотания:

— Я гриб, я гриб, я гриб…

Лязгнул засов. Дверь отворилась, и вошел санитар. Молча поставил воду в металлической легкой кружке, вопросительно взглянул на Бориса и вышел, тяжело вздох­нув.

— Я гриб, мне нужно много воды… Я гриб, мне нужно много воды, — громко заявил Борис.

Больной был безучастен. Через полминуты отозвался:

— Я гриб…

— Я гриб, мне нужно много воды, — настойчивее повторил первый.

— Я гриб, — равнодушно констатировал второй.

Борис не выдержал, взял кружку и сделал жадный глоток.

— Ага! — радостно заорал вдруг человек. — Ты не гриб! Ты не гриб! Грибы не пьют, они всасывают, вса­сывают…

Борис разозлился.

— Ножи тоже не пьют и не всасывают! А грибы — как раз пьют! А если и всасывают, то тоже пьют!

Он зло посмотрел на человечка и сделал еще один демонстративный глоток.

Человечек облизал ссохшиеся губы и недоверчиво посмотрел на него.

— Ты пьешь, — тоскливо сказал он, — а мне — нечем. У меня нет рта. А корешки еще не выросли.

— Не всем грибам нужны корешки, — веско и авторитетно заявил Борис, — мы с тобой грибы особые, у нас не корешки, а дырочки, через них и всасываем…

— Я обычный гриб, — отозвался уныло человечек. — Это ты — необычный, а у меня должны быть корешки.

Он пошарил глазами по сторонам и снова впал в забытье, повторяя через равные промежутки, что он гриб, периодически возбуждаясь в горячечном шепоте и уже не реагируя на Бориса.

Прошло несколько часов. Снова пришел санитар и принес очередную кружку с водой, забрав выпитую Борисом. Молча вышел. Лязгнул запор на двери…

Борис почувствовал, что ему становится не по себе. Он недооценивал сложности своего положения. Теперь казалось ему, что время бесконечно растянулось. Тишина раздражала, наполняла гулом уши. Периодически повторяющееся “я гриб, я гриб, я…”, как капли воды, долбило мозг, растекаясь ужасным напряжением по нервам…

“Капля камень долбит, — мелькнуло у него в голове. — Насколько его хватит?”

Человечек снова замолчал, уже надолго, и неожиданно спросил тихим голосом:

— Где я?

Глаза его смотрели осмысленно, в них был испуг. Борис молча быстро протянул ему кружку с водой. Тот, захлебываясь, начал пить. И вдруг его вырвало.

— Я ведь гриб! — горестно вскричал он и снова впал в оцепенение.

Борис Владиславович не любил вспоминать, как закончился этот “эксперимент”. Да и не все он помнил как сле­дует. Помнил лишь, что наступил вечер, потом ночь… Машинально он повторял за больным “я гриб” и приходил в ненаигранное возбуждение, судорожно бормотал в исступлении вместе с ним: “Я гриб, я гриб, я гриб, я…”

Но чудо свершилось. Больной поверил, что он тоже особый гриб, и начал всасывать через дырочку. Так длилось много суток. Потом уже, день на двадцатый, он, видимо, ощутил резкий приступ голода и согласился, что гриб — и соли, и еще кое-что должен поглощать, как все растения и грибы…

На этом Борис его и покинул, уехал отдыхать. У самого было довольно тяжелое расстройство.

По приезде он узнал, что дела у больного идут на поправку, но главврач посоветовал:

— Вы, Борис Владиславович, не показывайтесь ему на глаза. У него сейчас редко бывают приступы, но когда бывают, он тоскует о вас, и ваше появление может вызвать нежелательные рецидивы. Кто его знает, быть может, грибам лучше живется, чем нам, грешным, — добавил он с грустной усмешкой. — Вас он считает своим единственным настоящим другом-грибом и в самом деле тоскует…

Борис молчал. О чем, собственно, было говорить. Не сообщать же главврачу, что и он часто вспоминает больного и тоже тоскует… Почему? На этот вопрос он ответить не смог бы. Наваждение какое-то. А может быть, все много проще. Ведь привязываешься, и любишь, и тоскуешь по тому, в кого вложил себя. И чем больше, тем сильнее тоскуешь.