Наталья Метелева - Ярь

Наталья Метелева

Ярь

Ярость раздирает горло, вырывается, летит над моим телом, вспарывая мрак:

— Да-вай! Да-а-а-ва-а-ай!!!

— Ур-рр! Ррраув… — грохочет тьма, поглощая крик.

Где-то там, во тьме — Янка. Танцует — час, два, пять, сутки. Что здесь время? Ничто. Янка танцует вечность. Пламенеет маленькое гибкое тело — дунь, и погаснет. Мерцающая точка, едва различимая в бездне. Огненная снежинка. То ли она тает, то ли я. Ярче! Не угасай, Янка! Она вспыхивает, пульсирует, ускоряя ритм.

Мне мало этого света. Это жабьи глаза улавливают единственный фотон за тысячи миль. Я — не жаба, мне нужно все солнце, все звезды! Мне надо быть ближе к Янке. Держать ее за руку. Обнять. Вдохнуть жизнь. Ослепнуть от солнца, вспыхнувшего между нами, вокруг нас.

Но я — здесь. А там — Янка и те, неведомые, кто пьет ее танец. Я не вижу их глаз. У них нет глаз. У них нет ничего, даже имени. Вру. У них есть мы. Наша мысль о них, наш страх. Хищная пустота развалилась сплошной тьмой на сотни световых лет и пьет Янку через соломинку фотона.

— Ррауурррв! — урчит тьма.

— Давай! Держись, Янка! — выплеск яри вывернул меня наизнанку. Сила ушла. Слишком быстро на этот раз. И шепота достаточно, мысли: «Гори, Янка! Я с тобой…»

Нас десять живых. Локоть товарища — ближе некуда. Дружеские локти — враги моих ребер. «Дыши двухмерно, экономь локус!» — шипел поэт и программёр Яша Осин. Локус… Лоскут, оторванный от корабля. Место пять на пять шагов. Клочок мрака и смрада.

Копошимся, как черви в банке рыбака. Ждем, когда насадят на крючок. «Рыбаки» — как их окрестил Влад? жрабы? мражи? какая разница! — даже не вытаскивают червя. Всё происходит здесь же. Человек начинает судорожно дергаться, хрипеть. И светиться. Бледно, как светлячок. Зыбко, как болотный огонек. Но в сплошной тьме этот свет слепит нас. Мы шарахаемся, вжимаемся в пол, в гладкие, склизкие, как рыбий пузырь, стены — дальше, как можно дальше от светляка, лишь бы не задело.

Когда вспыхнул первый из нас, вокруг него еще была толпа — почти сотня человек добралась до кают-компании прежде, чем крышка захлопнулась. И светляк задел всех, кто был рядом. Как они кричали! — как в кислоте таяли. С тех пор — шарахаемся, смотрим, цепенея от безнадежности.

— Как она? — хриплю, очнувшись. Влад распластался рядом, едва дышит. Я узнаю его по запаху — плотному, бычьему.

— Еще там.

— Сколько уже?

— Трое суток. Наверное.

Время — не для нас. Здесь его нет. Есть часы Командира, единственные на всех. Древнее древнего, механические, с фосфорными стрелками. Мы кончимся раньше, чем размотается пружина.

— Черт! Слишком долго. Че-ооррт!!! — кулак врезается в стену. Та слегка прогибается и плюет в лицо слизью. Питательной мерзостью, благодаря которой мы живы. Есть ее немыслимо — выворачивает. Да и не надо. Она сама впитывается в кожу. Проникает с каждым вдохом. Если бы еще не знать, откуда она здесь!

Они — мражи? жрабы? дерьмо! — существа находчивые. Светляки сгорают почти дочиста, в невидимый, невесомый пепел, растертый до кварков. В корм. Манну небесную. «Из микроволновки», — сказала Джосси. И сошла с ума. Она визжала на каждого, взятого жрабами. Безостановочно, тонко. До следующего светляка. Так ввинчиваясь в каждый нерв, что хотелось ее придушить. Однажды визг исчез. Во тьме, навсегда. Я часто молчал о Джосси. Белокурая голубоглазая Джосси. Молилась ли ты на ночь? На бесконечную, безысходную ночь? На тьму кромешную?

Мы молимся на тьму, которая нас пожирает. Молимся молча. Про себя. Про всех. Больше смерти мы теперь боимся света. Свет — это смерть светляка.

— Заметил, Лесь? А ведь за это время — ни одного светляка! — засыпая, бормочет Влад, и я чувствую, что он улыбается. — Ни одного, блин…

Ему хорошо улыбаться. Это не он падает искрой в бездну, танцуя и сгорая дотла. Одна за всех сгорает. Держись, Янка!

Трое суток без жертв. И — всем нутром, всей кипящей ненавистью чую — не будет их больше. Трое суток! А было — каждый день. Или ночь? Регулярно. Жрабы взяли тридцать. Остальные погибли иначе: кого задело, кто сам кидался на взмывающий к потолку факел, кто исчез в чмокающем ничто — там, где раньше был шлюз. Там, где исчезла Джосси.

И каждый раз «банка» словно усыхала, сжимаясь. Потому мы и поняли, что жрабы, если не разумны, то рациональны: меньше пространство — точнее распределяется корм, и черви не расползаются по стенкам. Ткни, не глядя, в банку — и включишь светляка. Это мы так думаем. Жрабы не думают, они просто едят свет, как планктон.

Гори, гори моя звезда… Звезда горючая. По имени Ярь.

Трое суток горит Яна Ярь.

ВХОД

Когда корабль входит в гипер, мир — сплошное сияние. Когда выходит — брезжат лампы «аварийки», жужжит вибромассажер капсулы, сердце спотыкается, вяло жует какую-то впрыснутую в вены дрянь — мир возвращается в сознание, складываясь, как паззл.

Между входом и выходом — прочерк. Черный ящик, точнее — миг. Там нет ни мира, ни нас в мире. Ни тьмы, ни света.

Но тьма была. И тишина. И холод.

Я очнулся, уже зная — всё не так, а значит, всё плохо.

Выбрался ощупью из отсека. Нигде ни искры. Ни зги. Шлюзы открыты. Люки выдраны, как лопнувшие перепонки. Воздух странный. Кромешный мрак хрустел на зубах горькой пылью. Вкус остановленного мгновения.

А потом хлынули крики. Отовсюду. Не один я полз в кают-компанию, хотя обязан был оставаться на местах и сохранять спокойствие. И правильно делал: кто-то из экипажа — только они наизусть знают все переходы — громыхал по перегородкам и орал, похоже, в сложенные рупором ладони:

— Всем, кто слышит! Покинуть отсеки, идти на мой голос. Сбор в кают-компании. Всем, кто слышит…

— Оружие, фонари, зажигалки, пьезорки есть? — спросил густой, как смоль, бас, когда я ввалился в шлюз. — Сдать!

Вопрос был таким абсурдным, что паника куда-то делась. Скончалась от шока. В космос на спичках… в гипер на пьезорке…

— Не курю и безоружен.

— Имя, звание?

— Лесь Белов, пассажир с третьего уровня. Билет показать, контролер?

— Угу, — злобно буркнул смоляной бас, — только свет включи, а то номера не видно.

— Что случилось-то? — я всё ещё надеялся на банальную аварию, но промерзшее от страха нутро чуяло — влипли по самое не могу. И не факт, что выберемся живыми.

— Случилось? Бал-маскарад, блин, — ругнулся невидимый во тьме обладатель баса. — Отползай по стенке вправо. И тихо. Не кричать, не искать своих. Через четверть часа перекличка, тогда и узнаешь.

Я шагнул. Чьи-то руки меня обняли, жаркий шепот моментально согрел:

— Лесь! Живой!

Есть Бог на свете, есть.

— Всегда, Янка!

Мы не поняли, когда захлопнулась крышка «банки». Просто бас «контролера» не отозвался на перекличке. Капитан тут же приказал всем отойти от шлюза. Толпа колыхнулась, и нас с Янкой вдавило в стену. И стена непонятно спружинила. Оказалось — ее уже нет. А вместо — нечто склизкое, упругое.

— Добро пожаловать в задницу Бога! — съязвил Влад. Мне бы его оптимизм.

В отсек, где был шлюз, прохода не стало. Там тьма оказалась прожорливой — глотала с причмокиванием.

И ни одна пьезорка не работала.

И стал свет…

Обреченному не помочь. Он повисает над головами — погребальный костер из самого себя. Светит кошмарной лампой. И банка заполняется воздухом с запахом озона. А дальше — по разному. Пусть кто-нибудь другой рассказывает, как невидимые рыбы начинают клевать на червя, как сосут его изнутри.

И снова — тьма. Тьма — это хорошо. Это значит — никто сейчас не умирает.

Заметили: спящих жрабы не брали. И все начали спать по самое не могу или просто лежать, таращиться в никуда, стараясь не двигаться. И каждый боялся пошевелиться первым.

Через сутки взяли сразу троих. Манны было — по щиколотку. Влад предположил: нас усиленно кормят — слишком вялыми стали.

Светляки горят почти час. Алена, жена Капитана, несколько часов висела над нами. Почему — знают только жрабы, но у них не спросишь. А мы скопом держали ее мужа, прижимали к полу — чтобы не бросился за ней подыхать. Держали, пока он не прохрипел с обжигающей, ненавидящей яростью:

— Слушать сюда! Есть задание, смертники! Дезертирам — вышка!

Мы думали — всё, хана Капитану, съехал мужик. Ан нет. Каждому нашел, чем заняться, ПОКА СВЕТЛО. Проверять уцелевшее оборудование, ремонтировать, что можно, чинить одежду. А сам рванулся в заблокированный шлюз в том самом отсеке… и ничего не случилось. Оказалось, есть к шлюзу доступ. Есть! Так и ковырялся там часа три, едва успели его выдернуть, когда на светляка Алены, наконец, клюнуло, и свет стал медленно меркнуть.

Янка ревела — глухо, зарывшись мне в плечо. Мои руки бродили по ее липким волосам, очищая от сгустков манны.