Фрэнк Херберт - Еретики Дюны

Фрэнк Херберт

Еретики Дюн

Когда я писал «Дюну»

В моем уме не оставалось места для беспокойства об успехе или провале книги. Было только лишь желание работать над ее созданием.

Шесть лет исследований предшествовали тому дню, когда я решил собрать воедино мою историю. И увязывание множества сюжетных ходов, которые были мною задуманы, достигло той степени концентрации мысли, которой я никогда прежде не испытывал.

Эта история должна разрабатывать миф о Мессии.

Действию предстоит предложить другой взгляд на населенные человечеством планеты и энергетические устройства.

Также следует вскрыть взаимосвязи политики и экономики.

В ней обязательно должен присутствовать наркотик, пробуждающий самосознание, и рассказ, к чему приводит зависимость от него.

Питьевая вода должна быть только аналогией нефти, самой воды и других природных веществ и ресурсов, которые исчезают день за днем.

Это должен быть экологический роман, а значит, среди многих сюжетных линий, это должна быть, в не меньшей степени, история о людях, их радостях и заботах, об отношении к общечеловеческим ценностям, и я должен проследить каждую из этих линий на каждой стадии книги.

В моей голове не было места для мыслей о чем-нибудь еще.

Отзывы издателей после первой публикации были нескорыми и, как выяснилось, неточными. Критики всыпали книге по первое число. Более двенадцати издателей отвергли рукопись, прежде чем она была опубликована. Не было никакой рекламы. И все-таки что-то происходило.

Не прошло и двух лет, как я был завален жалобами книготорговцев и читателей, что они не могут достать мою книгу. Она удостоилась похвалы «Всемирного полного каталога».

Мне все время звонили люди, спрашивая, не собираюсь ли я учредить новый культ.

Мой ответ: «О Господи, нет!»

То, что я описываю, это — медленное осознание успеха. К тому времени, когда первые книги «Дюны» были закончены, не оставалось почти никаких сомнений, что работа стала популярной — одной из самых известных в истории, как мне говорили, — с проданными по всему миру приблизительно десятью миллионами экземпляров.

Теперь самый частый вопрос, который люди мне задают: «Что означает для вас успех?» Он меня удивляет. Хотя, признаться, я и не ожидал провала.

Это была моя работа, и я ее сделал. Части «Мессии Дюны» и «Детей Дюны» были написаны до того, как была завершена сама «Дюна». Они все больше обрастали плотью во время писания, но суть рассказанной истории осталась нетронутой.

Я был писателем, я писал. Успех означал, что я могу отдать еще больше времени моему занятию.

Оглядываясь назад, я осознаю, что подсознательно поступил верно. Пишешь не для результата и успеха не ждешь. Это отвлекает часть твоего внимания от собственного творчества.

Если ты готов творить, то все, что тебе надо делать — это писать.

Негласное соглашение между тобой и читателем. Если кто-нибудь заходит в книжный магазин и тратит кровно заработанные деньги на твою книгу, ты обязан сколько-нибудь занять этого человека, ты должен стараться изо всех сил.

Это и в самом деле все время было моим желанием.

Основная часть дисциплинирующей выучки — это ее скрытая часть, предназначенная не освобождать, но ограничивать. Не спрашивай: «Зачем?». Будь осторожен с «как?». «Зачем?» ведет к неумолимому парадоксу. С «как?» ты попадешь в ловушку причинно-следственного мироздания. И то и другое отрицает безграничность.

Тараза ведь рассказала тебе, что мы уже израсходовали одиннадцать гхол Данкана Айдахо? Этот — двенадцатый.

Говоря с намеренной желчностью, старая Преподобная Мать Шванги смотрела с галереи третьего этажа на одинокого мальчика, игравшего на закрытой лужайке. Яркий дневной свет планеты Гамму солнечными зайчиками отплясывал на белых стенах внутреннего дворика, наполняя все пространство ниже Преподобных Матерей таким сиянием, как будто на юного гхолу был специально направлен луч театрального софита.

«Израсходовали!» — подумала Преподобная Мать Луцилла. Она позволила себе кивнуть, заметив, каким же холодным безразличием веет от манер Шванги и от выбираемых ею слов.

«Мы израсходовали наш запас — пришлите нам еще!»

Мальчику на газоне было приблизительно двенадцать стандартных лет, но у гхол, с еще не пробужденной памятью об их исходной жизни внешность может быть очень обманчива.

Мальчик на мгновение отвлекся и поглядел на наблюдавших за ним с галереи. Крепыш, с прямым взглядом, настойчиво смотрящим из-под черной шапочки каракулевых волос. Желтый свет ранней весны отбрасывал небольшую темь у его ног. Он был загорелым почти дочерна, но, когда при легком движении голубой стилсъют чуть соскользнул с его плеча, там обнажилась бледная кожа.

— Эти гхолы не только дороги, они еще и очень опасны для нас, — сказала Шванги.

Ее голос звучал ровно и бесцветно, обретая от этого еще большую властность — голос Преподобной Матери Наставницы, говорящей с послушницей. Для Луциллы это было дополнительным напоминанием, что Шванги входила в ярую оппозицию проекту гхолы.

Тараза заранее предостерегала Луциллу: «Она постарается переманить тебя на свою сторону».

— Одиннадцати неудач достаточно, — удрученно сказала Шванги.

Луцилла посмотрела в морщинистое лицо Шванги, вдруг подумав: «Когда-нибудь я тоже стану старой и усохшей. И может быть, приобрету такой же вес в Бене Джессерит».

Шванги была невысокой, приметы ее старости стали приметами долгого служения Ордену.

Из изученных ею заранее сведений Луцилла знала, что под форменной черной абой Шванги скрывается костлявое тельце, которое редко кому-либо доводилось видеть, кроме обшивавших ее послушниц и скрещивавшихся с ней мужских особей. Широкий рот Шванги с двух сторон ограничивали старческие морщины, спускавшиеся к выпяченному подбородку.

В ее манерах было много суховатой резкости, которую непосвященные часто принимали за гнев. Командующая Оплотом Гамму больше других Преподобных Матерей заботилась о том, чтобы принадлежать самой себе.

Луцилле снова захотелось, чтобы она смогла ознакомиться в целом со всем проектом гхолы. Хотя Тараза достаточно ясно провела границу: «Шванги не следует доверять там, где дело касается безопасности гхолы».

— Мы считаем, что сами же тлейлаксанцы и убили большинство из одиннадцати предыдущих, — сказала Шванги. — Одно это свидетельствует о многом.

Луцилла в тон Шванги выбрала манеру спокойного, почти безмятежного выжидания. Поза ее будто говорила: «Я, может быть, намного младше тебя, Шванги, но я тоже полная Преподобная Мать». Она ощущала на себе пристальный взгляд Шванги.

Шванги видела томографические изображения этой Луциллы. Но они не шли ни в какое сравнение с самим оригиналом. Геноносительница высшего уровня, в этом нет никаких сомнений. Синие глаза без маскирующих линз кажутся пронзительными, и это хорошо сочетается с ее длинным овальным лицом. Сейчас, когда капюшон ее черной абы откинут, видны каштановые волосы, собранные в тугой узел и широко спадающие по спине. Даже самое жесткое облачение не способно полностью скрыть пышных грудей Луциллы. Она происходила из генетических линий, знаменитых своими материнскими данными, и уже подарила Ордену трех детей, двух — от одного и того же производителя, эта каштановолосая чаровница с полными грудями и расположенностью к материнству.

— Ты очень мало говоришь, — сказала Шванги. — Из этого мне ясно, что Тараза настроила тебя против меня.

— Есть у тебя причины считать, что убийцы постараются уничтожить и этого гхолу? — спросила Луцилла.

— Они уже пытались.

«Странно, отчего на ум приходит мысль о ереси, когда думаешь о Шванги, — подумала Луцилла. Может ли существовать ересь среди Преподобных Матерей?»

Религиозные оттенки этого слова казались неподходящими в среде Бене Джессерит. Откуда взяться еретическим движениям среди тех, кто во всех религиозных делах видит лишь средство манипулирования?

Луцилла обратила взор на гхолу, который решился в этот момент пройтись колесом по лужайке. Затем он остановился и посмотрел на женщин, стоящих на галерее.

— Как он хорошо крутит колесо, — язвительно усмехнулась Шванги. Ее старческий голос не мог полностью скрыть затаенную жестокость.

Луцилла поглядела на Шванги. «Ересь», «диссидентство» — слова неподходящие. Слово «оппозиция» не охватывает впечатления, вызываемого старухой. Есть в ней что-то, способное подорвать основы Бене Джессерит. Бунт против Таразы, против Верховной Преподобной Матери? Немыслимо! Верховные Матери взращивались и воспитывались как монахини. Если уж Тараза собрала совет, выслушала мнения, а потом вынесла свое собственное решение — весь Орден обязан был подчиниться.