Сергей Пономаренко - Проклятие рукописи

Сергей Пономаренко

ПРОКЛЯТИЕ РУКОПИСИ

— Так-то так, господин Фауст, — сказал этот доктор, — но как же обстоит дело с духами, о которых говорят, что они не только днем, а и ночью мучают людей?

Если из истории убрать всю ложь, то это совсем не значит, что останется одна только правда, — в результате может вообще ничего не остаться.

Часть I

Колдовской манускрипт

 1. Базель. Март 1476 года

В город, раскинувшийся в предгорье Альп, на излучине широкого и полноводного Рейна, через ворота Шпалентор, охраняемые двумя круглыми зубчатыми башнями из красного песчаника, въехали двое всадников. Они едва поспели за тусклым диском солнца, что лишь угадывался в туманной дымке, спеша спрятаться за горизонтом, иначе бы провели ночь за городскими стенами.

— Томмазо ди Кавальканти, с письмом к его преосвященству, — громким, командным голосом назвался страже крупный мужчина средних лет, с небольшой, аккуратно подстриженной темной бородкой, слегка округлявшей его лицо, с длинными волосами, ниспадавшими из-под широкополой шляпы. Он говорил на немецком без акцента, лишь имя и крючковатый ястребиный нос выдавали в нем чужеземца. — Меня сопровождает оруженосец — Джованни Бальо.

Его спутник, кутавшийся в пыльный плащ с капюшоном, под которым виднелся нагрудник кирасы и к седлу которого была приторочена аркебуза, услышав свое имя, молча кивнул.

Командир окинул их внимательным взглядом и нетерпеливо взмахнул рукой.

— Проезжайте! — И тут же скомандовал алебардщикам: — Закрыть ворота!

К удивлению путников, на узких, вымощенных камнем улочках царило праздничное оживление. Здесь было полно ликующего народа, явно спешащего в центр города; повсюду слышался смех, радостные крики, издалека донеслись глухой барабанный бой и пронзительные звуки труб. Впереди всех, замедляя движение, шел в полном составе цех пекарей, одетых в традиционные одежды, в белых колпаках, далее следовали цеха суконщиков, башмачников.

— Если бы не начался Великий пост, то можно было бы подумать, что мы попали на карнавал, — недовольно промолвил Томмазо, — а сегодня даже не воскресенье.

В городе он был не первый раз, поэтому уверенно двигался к дому базельского епископа Йохансона III, расположенному недалеко от главной — Рыночной — площади, сразу за францисканским монастырем. Они пересекли площадь с большим фонтаном, украшенным статуей Богоматери, и миновали кафедральный мюнстерский собор с двумя шпилями, пронзающими начинающее темнеть небо.

Приземистый дом епископа — словно крепость в миниатюре — был темен, мрачен, и создавалось впечатление, что в нем нет ни души. Но когда путники спешились, а Джованни стукнул несколько раз бронзовым кольцом о кованую дверь ограды высотой более человеческого роста, отворилось небольшое смотровое окошко.

— Кто такие? Что нужно? — неприветливо поинтересовался привратник, словно навсегда уверовавший в коварство и злодейские помыслы всех людей без исключения.

— Мессир Томмазо Кавальканти с письмом к его преосвященству от его святейшества! — выкрикнул Джованни Бальо на итальянском, будто собирался докричаться до противоположного берега Рейна.

Окошко тут же захлопнулось.

— Тише, Джованни! В мои планы не входит объявить об этом всему городу, — одернул оруженосца Томмазо. — Рассчитываю завтра отправиться в обратный путь, до того как в городской магистратуре узнают о моем приезде.

Джованни вздохнул, понимая, что надежды отдохнуть после трудной дороги весьма призрачны.

Двери Открылись не так быстро, как путники рассчитывали.

— Проходите! — Привратник в темной сутане вежливо склонил голову, блеснув тонзурой.

Следуя в дом, путники миновали двух стражников в блестящих кирасах, вооруженных алебардами. На входе их встретил еще один служитель в сутане, назвавшийся отцом Томасом, он держал в руке подсвечник с тремя горящими свечами. Они прошли через анфиладу темных комнат-зал, но Томмазо не покидало ощущение, что безлюдность здесь — кажущаяся, он все время ощущал чужой, враждебный, не оставляющий их взгляд из темноты.

Служитель подвел их к закрытой двери и, испытующе взглянув на Томмазо, промолвил:

— Его преосвященство вас ожидает! Одного!

Но он не спешил открыть двери. Томмазо его понял и, сбросив длинный плащ с капюшоном, остался в коротком камзоле, на поясе у него висели меч и кинжал.

— Его преосвященство не любит, когда к нему входят вооруженные. — Служитель требовательно протянул руку, и Томмазо, не колеблясь, отстегнул пояс с оружием и передал ему.

Служитель открыл двери, склонившись в поклоне, и пропустил его внутрь. Томмазо оказался в продолговатом зале, посреди которого был установлен длинный т-образный стол, покрытый белой скатертью, со стоящими через равные промежутки подсвечниками с горящими свечами. За столом сидел полный мужчина в малиновой пелерине поверх темной сутаны, на головеу него была маленькая малиновая епископская шапочка с хохолком сверху.

— Подойди ко мне, сын мой! — прогрохотал епископ, чей тембр голоса больше подошел бы кондотьеру в пылу сражения.

Вблизи круглое обрюзгшее багровое лицо епископа, пожалуй, даже гармонировало с цветом шапочки и пелерины. Томмазо, опустившись на одно колено, поцеловал пухлую руку епископа, украшенную драгоценными перстнями, словно у венецианской модницы, а, подняв голову, поймал пристальный взгляд маленьких поросячьих глазок.

— Я жду письмо его святейшества, — нетерпеливо произнес епископ.

Томмазо молча протянул свернутое в виде свитка письмо Папы. Выражение лица епископа ему не понравилось, и он предчувствовал, что помощи от него не будет.

— Ты знаешь, о чем говорится в письме? — поинтересовался епископ, закончив чтение.

— Да, ваше преосвященство, знаю.

— Я не смогу выполнить просьбу его святейшества — не имею для этого возможности. Власть в городе постепенно сосредотачивается в руках представителей цехов и торговцев — магистрат и Малый совет уже полностью принадлежат им. Взять Гирландайо под стражу и отослать в Рим — здесь это вызовет бурю негодования. Это то же самое, что поднести горящий фитиль к бочке пороха. — Епископ нервно поднялся, демонстрируя большой живот и широкий малиновый пояс. — Слышите, как веселятся?! — Он махнул рукой в сторону плотно закрытого окна, через которое, однако, проникал глухой гул толпы на площади.