Олег Кожин - «Не ложися на краю...»

Олег Кожин

«Не ложися на краю…»

Первый раз в своей небольшой, всего лишь шестилетней жизни, Пашка Кольцов справлял Новый год вне дома. Пока еще, в силу младости лет, он слабо понимал, для чего нужно, оставив родные стены, ехать через весь город на такси к друзьям родителей. Не то чтобы Пашка имел что-то против семьи Жулиных — дядя Коля, например, всегда обращался к нему, как к взрослому, и руку жал тоже по-взрослому крепко, с уважением, а тетя Рита очень вкусно готовила — не так вкусно, как мама, но вкусно. Однако покидать ради этого квартиру перед самым долгожданным праздником? Оставить любимые игрушки, приставку и огромный аквариум с папиными рыбками?

Тем не менее, Пашка не капризничал. Понимал — негоже. Взрослый уже, через год в первый класс пойдет! К тому же, какая-никакая, а компания обещалась — сын Жулиных, Володька. Был Володька старше Пашки на целых два года, что делало его недосягаемость просто заоблачной. Пашке он совершенно не нравился — толстый, капризный, наглый. Но зато Вовка обладал просто чумовой коллекцией трансформеров, и, находясь в хорошем настроении, охотно брал в игру своего гостя. Ну и ко всему прочему родители обещали посидеть в гостях всего часок-другой, а по возвращению домой обеспечить Пашке полный и безоговорочный доступ к видеоиграм.

Сказать, что Пашка расстроился, когда узнал, что домой они сегодня не успевают, значит, не сказать ничего. Ну никак не успевают! Автобусы уже не ходят, а на робкое предложение вызвать такси, папа туманно пробормотал что-то о небезопасности ночных поездок. Апогеем несправедливости стало то, что через пару часов детей начали укладывать спать.

— Я Володькину пижамку достану, — захлопотала тетя Рита.

— Не надо, — сказала Пашкина мама, — я все взяла.

Вот тут-то Пашка поразился коварству родителей. Значит, они собирались вернуться домой через пару часов, но при этом захватили его пижаму? В голове не укладывалось! Мало того — зубную щетку — и ту взяли! Спать, естественно, пришлось на одной кровати с Вовкой. Места, правда, хватало, но все равно, перспектива эта Пашку радовала слабо. Вовка поначалу попытался закатить истерику, но дядя Коля показал ему здоровенный, покрытый короткими рыжими волосами кулак, и Вовка испуганно втянул надутые было щеки. Отца он боялся и перечить ему не смел.

Новый год пошел насмарку. Вместо обещанной ночи за приставкой предстояло спать в одной кровати с вредным Вовкой. Пашка твердо решил пережить это кошмарное время как можно быстрее и безболезненнее. Послушно натянул пижаму, пожелал спокойной ночи родителям и Жулиным, забрался под одеяло — ему выдали свое одеяло, и хоть это радовало по-настоящему. Вопреки сомнениям и терзаниям по поводу родительского вероломного поступка, сон пришел почти сразу, стоило только лечь и прикрыть глаза.

— Это хорошо, что ты с краю, — засыпая, пробормотал Вовка.

— Почему? — спросил Пашка, не разлепляя глаз. Он повернулся к Вовке спиной и, просунув руку под подушку, уткнулся лицом в свежую, пахнущую порошком и отбеливателем наволочку.

— Когда оно из-под кровати полезет, сначала тебя схватит, — Вовка громко и протяжно зевнул. — А я закричу, и меня мамка с папкой спасут.

После этого он отвернулся к стене лицом и, бросив за спину глухое «спокночь», тихонько засопел.

— Спокночь, — эхом отозвался Пашка.

Однако заснуть так и не смог. Сон как рукой сняло. Что-то неладное начало твориться со зрением. Комната невероятным образом раздвинулась — теперь от кровати до двери было метров пятьдесят, не меньше. Где-то там, вдалеке, угадывался изящный, тонконогий письменный стол, на котором стоял приглушенный до минимума ночник. Свет его слегка разгонял темноту, мягко выделяя из нее фигурки стоящих на столе трансформеров во главе с Оптимусом Праймом, Вовкиным любимцем. Только сейчас казалось, что не игрушки это вовсе, а коварные маленькие гремлины. Пряча лица во тьме, они ехидно ухмылялись и, потирая сухонькие чешуйчатые ручонки, шептались писклявыми голосами. Они ждали, пока мальчик заснет, чтобы тихонько подобраться к нему и перегрызть горло своими острыми, как шило, крысиными зубами.

Вздрогнув, Пашка машинально натянул одеяло до самого подбородка. Надо было отвлечься, перестать думать о всякой чертовщине. Напрягая глаза, мальчик принялся напряженно всматриваться в небольшое пятно тусклого света, что разливалось вокруг настольной лампы, выхватывающей из темноты детали забитого разным хламом органайзера, стопку учебников и рамку для фото. Самого снимка видно не было. Впрочем, Пашка не очень-то хотел его видеть. В нынешнем состоянии, когда вот-вот из-под кровати появится нечто, чтобы схватить и уволочь его в подкроватную темень (возможно, по пути пожирая еще живого, трепыхающегося), мальчику казалось, что с фотографии на него посмотрит вовсе не Вовкина бабушка, а мерзкая старая карга с ожерельем из человеческих ушей на тощей сморщенной шее.

От таких фантазий Пашке стало совсем неуютно, и он опасливо перевел взгляд на окно. Оно находилось еще дальше, чем стол, чуть ли не на другом краю мира. Шторы были открыты, поэтому немного света с улицы проникало и на шестой этаж. Горели фонари и многочисленные гирлянды, отбрасывая зарево в окна близстоящих домов. То и дело по потолку, словно летающая тарелка, проплывал отраженный свет фар опоздавших к новогоднему столу автомобилистов. Света было немного, однако его вполне хватало, чтобы увидеть, как сидящий в кресле у окна огромный плюшевый медведь заинтересовано подался вперед, с интересом кося на Пашку блестящим пластмассовым глазом. Хищным. Голодным.

Медведь не шевелился, но Пашка твердо знал — стоит закрыть глаза и в следующий раз, когда он их откроет, медведь будет немного ближе. И так до тех пор, пока в какой-то момент на тебя не навалится тяжелое, мохнатое, пахнущее немытой шерстью и лесом. И это будет последнее, что ты почувствуешь. Именно почувствуешь, не увидишь. Потому что это вгрызется своими огромными зубами прямо тебе в лицо.

Всхлипнув, Пашка с головой нырнул под одеяло. Мучительно хотелось разбудить бесчувственного Вовку но, едва представив, с каким снисхождением посмотрит на него этот маленький вредный толстяк — трус, детских страшилок испугался, ха! — Пашка тут же передумал. Уж лучше вот так трястись под одеялом, чем выслушивать насмешки глупого Вовки.

Ночь растянулась немыслимо. Черная, как застывший гудрон, и такая же тягучая, она обволакивала сознание, предлагая уснуть сладко и беззаботно. Убаюкивала, чтобы потом, в темноте, придушить, придавив черным звериным телом. Новый год грозил перерасти в постоянное ожидание этого, которое затаилось под кроватью и только и ждет, когда жертва расслабится. И вот тогда…