Евгений Абрамович - Воронья луна

Евгений Абрамович

Воронья луна

Дом стоял на отшибе и со всех сторон его территорию обрезали дороги, из-за чего казалось, что он существует отдельно от всей остальной деревни, а его обитатели живут в своем особом мире.

Отчасти так и было, потому что после смерти жены Иван Самойлов больше года нигде не работал, перебиваясь случайными заработками по просьбам более-менее дружелюбных соседей и на колхозных полях. Свою ветеранскую пенсию, награду от государства за осколок, с восемьдесят первого года плотно сидящий у него в бедре по прихоти какого-то афганского крестьянина, поставившего самодельную растяжку на раскаленной от солнца горной дороге, он усердно пропивал. За этим делом он обращался в сельский магазин, в который заходил обычно раз в неделю, перед самым закрытием, чтобы приходилось встречаться с как можно меньшим числом односельчан. Он затаривался продуктами и водкой (дешевое вино, которое пили все местные деревенские пьяницы, он никогда не покупал), брал несколько буханок черного хлеба и, понуро опустив голову, медленно, прихрамывая, плелся назад в свое одинокое жилище.

Его дом находился на возвышенности, благодаря чему на деревню открывался красивый живописный вид. Прямо от калитки, петляя среди зеленой травы, вниз уходила тропинка, кучками стояли деревенские дома, над которыми возвышался шпиль заброшенного деревенского костела. Как раз этот архитектурный памятник и привлекал внимание Ивана, стоящего во дворе и вцепившегося в деревянные жерди забора так, что побелели костяшки пальцев. На полуразвалившихся останках католического святилища, на его продырявленной в нескольких местах крыше, на кирпичном заборе, окружавшем здание, на чуть покосившемся кресте темными кучками сидели вороны, много ворон. Иван не мог рассмотреть их черно-серых перьев, прямых увесистых клювов и темных бусинок глаз, но он знал, что сидят они там неспроста. Он видел такое уже много раз и знал, что сегодня будет та самая ночь…

В деревне его считали полусумасшедшим пьяницей, окончательно свихнувшимся после смерти жены. Он знал, что для деревенских стал своего рода легендой, мифом, который будут рассказывать друг другу бабки, сидя на деревянных лавочках. Дети превратят последние годы его жизни в мрачную страшилку, которую будут рассказывать друг другу зловещим шепотом, сидя вокруг костра, прижавшись друг к дружке, чтобы было не так страшно. Даже после его смерти они будут рассказывать заезжим городским небылицы, совершенно изменившиеся в деталях из-за постоянного пересказывания и добавления новых, более смачных подробностей.

В деревне все знали, что его жена Галина мучилась от болезни, которая долгое время медленно, но необратимо пожирала ее изнутри, знали, что в тот день, когда она умерла, в их доме творилось что-то странное. Сначала Иван с криками бегал по двору, потом соседи из ближайших домов слышали, как он работал у себя в сарае, как будто сколачивал из досок какую-то конструкцию. Даже самый последний сопляк в деревне знал, что Галина умерла, а «дядя Ваня» положил ее тело в самодельный ящик и засунул его в погреб. Все знали, что дочь Ивана, забеспокоившись, почему родители не отвечают на телефонные звонки, приехала из города и обнаружила в своем родном доме полуспятившего отца и мертвое тело матери. Они знали, что после океана вылитых слез, после всех разговоров, следствий, экспертиз и вскрытий было установлено, что Галина умерла от болезни. Местные же поговаривали о том, что это Иван отправил ее на тот свет.

Да, они много говорили! Все они только и знали, что болтать, за глаза называя его психом, который только и делает, что днями сидит на скамейке во дворе и смотрит на небо. Как часто они исподтишка смеялись, видя, как он кормит ворон. Называли его идиотом, разговаривающим с птицами. И никто из них не заметил, какой тревожный и настороженный у него взгляд, как по его лбу стекает холодный пот, как трясутся его руки, какие резкие и опасливые движения он делает, когда отламывает от буханки очередной кусок хлеба и кидает его прожорливым, каркающим тварям, столпившимся у его ног. Никто из них даже не догадывался, как однажды, придя домой, он увидел свою жену, свисающую с потолочной балки с его старым армейским ремнем на шее. Как у нее на плечах сидели две огромные серые вороны и копошились клювами в ее когда-то роскошных, темно-золотистых, а теперь полуседых и растрепанных волосах. Своими на удивление сильными лапами они раскачивали ее висящее тело, определенно радуясь катанию на таких сатанинских качелях. Они не знали, что этим чертовым птицам зачем-то понадобилась его любимая жена. Но он не собирался так просто им ее отдавать. Скольких трудов ему стоило достать ее из петли (про себя отметив, что на ее шее не осталось и следа жуткой смерти), сколько моральных усилий ушло, чтобы прогнать мерзких птиц, а потом сколачивать самодельный гроб, лишь бы никто из них не смог до нее добраться.

Ни одна из этих дряхлых, сморщенных, как сушеное яблоко, болтливых старух даже не представляла, как тяжело ему было смотреть в глаза дочери, когда даже она от него отвернулась. Как унизительно ему было отвечать на вопросы милиции и врачей… Но что самое главное, никто из них даже не мог догадаться, что творится вокруг, и что могут скрывать эти летающие демоны, которых без труда разгоняет детвора, и на которых охотятся хитрые деревенские коты.

Внезапно, как по команде вороны поднялись с развалин костела и с карканьем стали кружить вокруг креста, как будто это был их древний языческий идол. Казалось, что сейчас все небо превратится в сплошную галдящую, хлопающую крыльями мешанину. Иван разжал руки и, испустив стон, начал трястись всем телом. Сегодня будет новая ночь, сегодня взойдет очередная воронья луна, первая из которых была в ту ночь, когда он, глотая слезы, сколачивал гроб для своей почившей жены.

Иван напряженно сидел за столом, на котором прямо перед ним стоял пустой стакан и наполовину пустая бутылка водки. Он только что залпом осушил подряд три стопки, но все равно оставался таким же трезвым и напуганным. На кухне горела лампочка, в то время как остальная часть дома была погружена во мрак. За окном стояла холодная осенняя ночь и в стекла стучались ветки яблони, росшей в саду возле самого дома. Ветки шевелил ветер, и они скреблись в освещенную кухню, как истлевшие пальцы мертвеца, пытающегося достучаться до такого светлого и теплого мира живых.

Иван пытался не смотреть в окно, но знал, что высоко в небе уже висит бледно светящийся лунный шар. Кратеры на его поверхности почему-то наводили его на мысль, что воронья луна — это лицо безумца или все того же мертвеца, перекошенное гримасой ярости, тоски и боли. Он бы все отдал, чтобы больше никогда не видеть этой жуткой безумной физиономии. Он даже готов был взять с полки свой старый надежный бритвенный станок, раскрутить его, достать лезвие и вырезать свои больные воспаленные глаза, чувствуя, как стекает по пальцам горячая, пряно пахнущая кровь. Но, как ему казалось, это был бы не выход, потому что каждый раз, закрывая глаза, даже в своих беспокойных кошмарных снах он видел нависшую над ним в черном небе луну. Оставшись без глаз, он был бы обречен лицезреть это постоянно.