Инесса Ципоркина - Личный демон. Книга 2

Инесса Ципоркина

Личный демон

Книга 2

Глава 1

Глаза Закрывающего пути

Нас чертова дюжина.

Мой сын-дракон Виктор и мой гость-рыцарь Андрей — в зависимости от обстоятельств то ослепительный красавец Анджей, то пожилой нерд Дрюня.

Мой личный демон Наама и ее друг Сабнак, демон гнилья.

Их хозяин и подельник Тайгерм, он же Мореход моря Ид.

Ангелы-предатели Уриил и Мурмур.

Бог наслаждения Беленус и его неразлучная спутница, богиня отчаяния Теанна.

Богиня безумия со множеством ликов и имен, любовница моего сына.

Плакальщица-Льорона, она же моя соперница, жена моего мужа.

Я и… снова я, шлюха-пиратка Кэт, она же Китти, позор мой и альтер-эго.

И стоящий наособицу Камень, что связывает нашу чертову дюжину марионеток воедино, оплетает паутиной, которую протягивает в мир через человеческие тела — мое и Шлюхи с Нью-Провиденса. Мы его черные вдовы, его мойры,[1] прядущая и обрезающая. А где же наша Лахесис, отмеряющая нить? Где она, мера и судьба? Где объяснение того, кто мы и зачем кружим в странном хороводе, кочуя по пластам реальности?

Души — моя и Кэт — клубки пряжи сотворения. Один должен быть черен и мерзок, словно грех, другой бел и чист, словно аскеза. Должен. Китти ее паутина представляется мутно-серым липким злом, а свою я не больно-то разглядывала. Но заметила, что она тоже белизной не ослепляет. Ну и где, спрашивается, сияющая чистота моей пряжи, я ведь заслужила ее всей своей кроткой, унылой жизнью праведницы? Отчего моя душа сера, точно ее за шкафом валяли?

Вот о чем размышляла Катерина, сидя на корточках — да почти стоя на четвереньках — перед открытым холодильником. Полускрытая дверцей, Катя держала на коленях пластиковый лоточек с колбасой и, отколупывая сразу по два ломтика, сворачивала нарезное блаженство трубочкой, а потом отправляла в рот. Не пытаясь найти ответ на всякие «Как я сюда вернулась?» и «Надолго ли?», Катерина, давясь и сглатывая, старалась побыстрее закинуться дозой, как будто то была не колбаса, а экстази. Розовые кружочки в лотке иссякали стремительно, точно карты в колоде. В голове хищно вились вопросы, вопросы, вопросы.

В квартире было не по-хорошему тихо. Куда могли деться Витька и Анджей, Наама и Сабнак, Мореход и Уриил, Апрель и Кэт, думать не хотелось. Хотелось, не отвлекаясь на людей, богов и демонов, поскорее вызвать в животе ощущение приятной заполненности, переходящее в легкую дурноту. Чтоб разум умолк, погрузившись в сытое отупение, оставив без внимания острые жала всяческих «как» и «зачем». Ницше сказал: «Если человек знает „зачем“, он выдержит любое „как“». Катя подозревала, что наврал безумный гений, свидетель борьбы начал Аполлона и Диониса: если она узнает, зачем всё, то, скорее всего, постарается объесться до заворота кишок, до медленной и грязной смерти, словно герои фильма «Большая жратва» — и все же эта кончина покажется легкой и прекрасной в сравнении с Катиной участью, прошлой и будущей.

Воспоминания Шлюхи с Нью-Провиденса располовинили Катино сознание легче, чем балисонг,[2] смертельная филиппинская бабочка, расслаивает плоть. Чувство неловкости охватывало змеиными кольцами, стискивало и шептало в ухо: «Это было. Это было». Было, Катерина Александровна, перевернутая дама мечей, было, Кэт, продажная девка, возомнившая себя вольной флибустьершей. И грязные постели с грязными мужчинами в них, и грязные сундучки с грязными дублонами, и грязные мысли Карибского моря в твоей голове. Было всякое — много, много больше, чем вспомнилось. Хочешь знать всё? Правду отвечай!

Вот потому-то и стояла Катя перед холодильником, уперев ноющее колено в пол, а на другом примостив весь наличный запас колбасы, и уничтожала свою любимую докторскую так, будто казнила за что. Периодически Катерина не глядя протягивала руку вбок, брала наощупь бутылку с темным пивом, уже слегка нагревшуюся, делала жадный глоток и каждый раз сыто отдувалась, пользуясь тем, что никто ее не видит. Разве что ангелы. Впрочем, ангелы ее, Катю-Кэт, и не в такой позиции наблюдали.

Много разных значений слова «позиция» лезут в голову помимо воли и щеки Катерины заливает жар. Она из последних сил пытается изгнать ассоциации, вспоминая серебряное, звонкое свечение, исходившее от Анджея, свечение, которое представлялось Кате аурой Цапфуэля-Уриила, ангела луны, хранителя Эдема. А на деле оказалось дрюниной рыцарской аурой. Что, конечно же, к лучшему. Пускай незваный гость из далеких краев, проявивший себя как чистый душой паладин, оградит Катину суть от разъедающего самоощущения шлюхи. Рыцари не якшаются со шлюхами. Но Катерина нравится Анджею. Значит, Катерина все-таки Прекрасная дама. Или по крайней мере хорошая девочка. Хорошая пожилая девочка, только что прошедшая через ад. Как минимум второй раз.

— Эй! Живая? — голос за спиной был тот самый, которого она ждала всю дорогу по нижним мирам, по дну подсознания, по щербатым полам адской кухни. Мореход. Тайгерм. Проклятая, равнодушная, глумливая тварь. — Ну не злись ты так громко. Был я там, был, просто ты меня не узнала.

— Да где ж ты был-то? — взвилась Катя.

Мореход улыбнулся почти кротко. Странно. В человеческом состоянии его глаза нисколько не напоминали ни янтарные глаза Тайгерма, ни золотые — Абойо. Обычные черные глаза — зрачок светится синеватым отливом, будто лунный блик на ночных волнах. Стоп! Абойо…

— Так это ты — князь ада? Не Люцифер? Не Ата? Или ты и есть он… она? — Катерина запуталась в ипостасях богини безумия, которых наверняка существовало не меньше, чем психических заболеваний в медицинском определителе.

— Тс-с-с… Это секрет, — мягко, но оттого еще более инфернально улыбнулся Мореход. И положил палец на Катины губы.

И Катя, не выносившая, чтобы незнакомые люди, в особенности мужчины, трогали ее руками, всегда отступавшая на шаг при попытке вторгнуться в ее личное пространство — так вот, Катька-недотрога вытянула губы, прижимаясь ртом к сухой солоноватой коже.

Беги, кролик, беги.

Лучше б тебе было влюбиться в Уриила в образе человеческом. Или в Мурмур в любом из ее тел — что в мужском, что в женском. Ангелы беспощадны, но милосердней Морехода. Равнодушны, но внимательней Тайгерма. Их взгляд проникает в душу, но золотые глаза Денницы скользят по душе, словно скальпель. Балисонг. Помоги тебе преисподняя, Катя, Китти, Кэт, непутевая ты шалава. Заступись за тебя небеса, расступись перед тобою земля, когда в башку твою втемяшится наконец, что пора оторваться от этой руки, уже гладящей твои губы самыми кончиками пальцев. Зачем? И как? И что теперь делать, когда?