Эдвард Бенсон - Гусеницы

Эдвард Фредерик Бенсон

Гусеницы

Месяц-два назад я прочитал в итальянской газете о том, что Вилла Каскана, на которой я однажды побывал, была снесена, и на ее месте возводится какой-то завод. Не осталось более причин, удерживавших меня от рассказа о том, что я видел (или вообразил, что видел) собственными глазами в одной из комнат на одном из этажей упомянутой виллы. А так же о дальнейших событиях, что в некоторой мере объясняют (или не объясняют — в зависимости от точки зрения читателя) эти видения и могут быть каким-то образом связаны с ними.

Вилла Каскана была во всех смыслах совершенно очаровательным местом, и все-таки, существуй она поныне, ничто на свете — и я употребляю это выражение буквально — не заставило бы меня вернуться туда, ибо я верю, что в доме обитали призраки самого ужасного и реального свойства. Большинство призраков, когда все уже позади, не приносят особого вреда; они могут, конечно, напугать, но человек, к которому они являются, благополучно оправляется после их посещений. Кроме того, некоторые из манифестаций могут быть дружелюбными и благотворными. Но явления на Вилле Каскана не были благотворными и, соверши они свое «посещение» несколько иным образом, я полагаю, мне не пришлось бы оправиться от него так же, как Артуру Инглису.

Дом стоял на заросшем падубом холме недалеко от Сестри ди Леванте на Итальянской Ривьере, обратившись фасадом к переливающейся голубизне этого восхитительного моря, в то время как позади возвышалась бледно-зеленая каштановая роща, карабкавшаяся вверх по холму и уступавшая затем место соснам, образовавшим темную по сравнению с ними корону на самом верху. Повсюду вокруг дома в роскоши разгара весны цвел и расточал ароматы сад, и запахи роз и магнолий, смешиваясь с солоноватой свежестью морского ветра, струились как ручей по прохладным сводчатым комнатам.

С трех сторон вокруг первого этажа тянулась широкая loggia[1] с колоннами, верх которой образовывал балконы для нескольких комнат на втором этаже. Главная лестница из широких ступеней серого мрамора вела из холла на площадку перед этими комнатами, которых было всего три, а именно: две гостиных и спальня, расположенных en suite[2]. Последняя не использовалась, в отличие от гостиных. От этой площадки лестница вела еще выше, на третий этаж, где располагались несколько спален, одну из которых занял я. Из другой части дома около полудюжины ступеней с первого этажа вели к двум комнатам, которые в то время, о котором я веду речь, занимал Артур Инглис, художник — то были его спальня и студия. Так что с площадки перед моей комнатой можно было попасть как на главную лестницу, так и на ту, что вела к комнатам Инглиса. Джим Стенли и его жена (у которых я гостил) обосновались в другом крыле, где также находились помещения для прислуги.

Я прибыл как раз к обеду, в разгар блистающего майского полдня. Сад расточал цвета и ароматы, и особенно приятно было после прогулки по опаляемой солнцем дороге вверх от marina[3]из удушающей жары и яркого дневного света ступить в мраморную прохладу виллы. Но (и в этом читателю лишь остается верить мне на слово), войдя в дом, я мгновенно почувствовал тревогу. Это ощущение, должен признать, было довольно неопределенным, но, тем не менее, очень сильным, и я вспоминаю, что, увидев письма на столике в холле, я уверил себя в том, что в них содержатся какие-то дурные для меня новости. Но, открыв почту, я не нашел никакого подтверждения моему предубеждению: корреспонденция просто сочилась благополучием. И все же, промах моего предчувствия не уменьшил беспокойства. В прохладном благоухающем доме что-то было не так.

Я обращаю такое внимание на это обстоятельство лишь для того, чтобы объяснить тот факт, что, хотя я, как правило, отлично сплю — так что свет, зажженный, когда я ложусь, гасится только в тот момент, когда меня будят на следующее утро — в первую свою ночь на Вилле Каскана я спал очень плохо. Это также может объяснить, почему, когда мне все-таки удавалось уснуть (если только то, что я видел, и впрямь было сном), мне снились очень яркие и оригинальные сны — оригинальные в том смысле, что, сколько я себя помню, подобные образы никогда прежде не посещали моего сознания. И поскольку в добавление к зловещему предчувствию некоторые слова и события, имевшие место за остаток дня, также могли привести к тому, что, как я думал, случилось той ночью, полагаю, будет кстати упомянуть их теперь.

После обеда миссис Стенли провела меня по дому, и во время этой экскурсии она упомянула, как я помню, незанятую спальню на втором этаже, пройти в которую можно было из комнаты, в которой мы обедали.

— Мы оставили ее незанятой, — сказала миссис Стенли, — потому что, как ты видел, у нас с Джимом есть очаровательная спальня и гардеробная в том крыле, а если бы мы обосновались здесь, пришлось бы превратить столовую в гардеробную, а обедать внизу. А так у нас есть своя небольшая квартирка, у Артура Инглиса — своя, в другой части дома, и я вспомнила (ну разве я не прелесть?), как однажды ты сказал, что чем выше расположена твоя комната, тем более это тебе по нраву. Так что я выделила тебе спальню на самом верху здания вместо того, чтобы селить в этой.

Правду сказать, сомнение, такое же неопределенное, как предчувствие до того, появилось в моем мозгу. Я не понимал, почему миссис Стенли посчитала нужным рассказывать мне все это, так как говорить-то, по сути, было не о чем. Я допускаю, что именно в тот момент мысль о том, что в незанятой спальне есть какая-то странность, нуждающаяся в подобном объяснении, закралась в мое сознание.

Вторым событием, породивший мой сон, было следующее.

За обедом разговор в какой-то момент обратился к призракам. Инглис с непоколебимой убежденностью выразил веру в то, что все, верящие в проявления сверхъестественного, не достойны называться даже ослами. Тема тут же забылась. И насколько я помню, ничего другого, имевшего отношения к тому, что последовало, более сказано не было.

Мы все отправились спать довольно рано, и лично я зевал по пути наверх, чувствуя ужасную сонливость. В моей комнате было достаточно жарко, так что я открыл окно нараспашку, и снаружи полились любовные песни соловьев и белый свет луны. Я быстро разделся и нырнул в постель, но, хотя до того и чувствовал сонливость, теперь же был невероятно бодр. Но я был даже рад бодрствовать и чувствовал себя совершенно счастливым, слушая пение птиц и любуясь лунным светом. А затем я, наверное, задремал, и все то, что я увидел дальше, было сном. Так или иначе, мне виделось, что со временем соловьиные песни умолкли, а луна закатилась. Я подумал о том, что если по какой-то необъяснимой причине мне придется пролежать всю ночь без сна, я мог с тем же успехом почитать. И вспомнил, что оставил интересовавшую меня книгу в столовой на втором этаже. Так что я выбрался из постели, зажег свечу и спустился вниз. Войдя в столовую, я увидел книгу, которую искал, на столике у стены, и одновременно заметил, что дверь в незанятую спальню открыта. Странный серый свет, непохожий на закатный или лунный, сочился из-за нее, и я заглянул внутрь. Прямо напротив двери стояла большая кровать с пологом на четырех столбиках, в головах которой висел гобелен. Я понял, что серый свет исходил от кровати, или, точнее, от того, что на ней лежало. По всей постели ползали громадные гусеницы в целый фут или даже более в длину. Они светились, озаряя всю комнату. Вместо обычных для гусениц ножек-присосок, у этих были ряды клешней, как у раков, и они передвигались, хватаясь этими клешнями за простыню под собой, а затем протаскивая себя вперед. Тела этих ужасающих насекомых были желтовато-серыми с неровными наростами и опухолями. Их наверняка были сотни, ибо они образовали своего рода шевелящуюся покачивающуюся пирамиду на постели. Иногда какая-нибудь из тварей падала на пол с мягким звучным шлепком, и хотя пол был бетонным, он легко подавался под лапками-клешнями, будто это была замазка[4], и создание вскоре вновь присоединялось к своим сородичам. У них не было ничего похожего на, так сказать, лица, но с одного конца располагался рот, который приоткрывался по сторонам для дыхания.