Человеческая слабость - Иван Малиновский

Иван Малиновский

Человеческая слабость

— Что это, — раздался негромкий голос среди кромешной тьмы. — Где я и кто я. На этот совсем не замысловатый и, казалось бы, совершенно простой вопрос не последовало никакого ответа, лишь протяжное эхо неспеша покатилось вперёд.

Как тихо и темно. Какая-то бессмысленная пустота

Окружает меня, или это я окружаю эту пустоту.

Может быть, меня вовсе и нет? Однако, немного спустя банальная, но всё же логичная мысль указала на глупость прежнего вопроса. Ведь всё-таки я могу думать и рассуждать, да ещё к тому же я чувствую, что лежу на какой-то влажной, мягкой и прохладной поверхности.

Время постепенно утекало, но ничего не изменялось: все та же пустота, всё та же тишина. Грусть, безудержная горечь начали растекаться по всей груди. Кажется, слеза упала на щёку и медленно начала стекать с неё. Казалось, что с каждым мгновением я всё больше и больше куда-то отдалялся.

На минуту мне причудилось, будто я плыву в большой, красивой, деревянной лодке по огромной реке, где тоже плыли многочисленные судёнышки, но все они были какие-то маленькие, не то кривые, не то настолько гнилые, что трудно было проследить в них какую-то симметрию. Чем только руководствовался мастер, когда делал их. К слову, ни в одной этой убогой лодке не было ни одного человека, то есть они ничем не управлялись и плыли сами по себе, переворачивались, разбивались о подводные камни, сталкивались друг с другом, даже наплывали одна на одну. Но вот здесь у меня возникло ощущение превосходства, спокойное отвращение ко всему этому гнилью. Изредка меня разбирал кичливый смех, и в моём взгляде, наверное, отражалось истинное, не напускное презрение.

Но вот лодка покачнулась, и, обернувшись, я увидел что неотступно быстро, с непоколебимостью направления моё и другие суда идут к резкому обрыву. И вновь холодное чувство горечи и жалости залили мне пыл сердца и души. Трудно мне было смотреть на то, что мое судно, единственное изящное, мастерски построенное настигнет такая же судьба, как и сотни других, не стоящих ломаного гроша.

Но тут я напряг свой разум — дымка неосознанности развеялась, образы и реки, и обрыва исчезли.

Нет, я точно не могу не существовать, иначе же как объяснить глубину серьёзных чувств.

Немного оправившись, я начал искать подоплёку, по всей видимости, этого сна. Но дальше глупейшей мысли, что все после смерти равны, дело не пошло.

Зато одно я понял точно: человек является рабом своего же ума. Рабом не в том смысле, что ему приходится подчиняться его идеям. Как и настоящий раб, выполняя приказы своего господина, не всегда знает каково будет следствие, так и человек не всегда знает истинные намерения своего подсознания, поэтому ему и приходится разгадывать замыслы и искать смыслы. Казалось бы в основе, как кто-то подумает, мнимых замыслов лежат простые инстинкты. Но я возражу, это зависит от индивидуальности каждого.

В конце концов, я постепенно рассредоточил внимание на этом видении, ибо стал замечать иное явление.

Довольно чётко, без каких-либо дымок, стали вырисовываться тенистые силуэты: вообще, тьма не казалась уже такой кромешной, как была до этого.

Справа вырисовывался облик громоздкого прямоугольника, напоминающий гроб. Слева что-то ветвистое, точно рога старого, видавшего виды оленя или лося, стояло на угловато-округлом постаменте.

Снова наполнило грудь уже привычное мне чувство горечи, на этот раз я различил в нём оттенок страха или даже ужаса. Холодный озноб растекся от живота по всем направлениям. Но настоящий источник этих эмоций, я это прекрасно понимал, был вовсе не живот, это была голова…

Стало ещё светлее, и я увидел, откуда сочатся лучи:

Пучки светла, пронизывая стыки штор, устремлялись сквозь окна в комнату. Рога оказались лимонным деревом, а гроб шкафом.

Оказалось, что я лежу в кровати своей же квартиры, и не было абсолютно никаких причин бояться и переживать.

Сколько волнения, сколько переживаний и душе точащих мыслей, а ведь нужно-то было всего лишь встать с кровати…

Я раб своего же ума. Порой мне даже приходится разгадывать тайные смыслы и замыслы его

А нужно было всего лишь встать