Роксана Гедеон - Великий страх

Роксана Гедеон

Великий страх

ГЛАВА ПЕРВАЯ

НАЧАЛО КОНЦА

Король Людовик XVI собирал к Парижу войска.

Два последних месяца, май и июнь 1789 года, были месяцами смуты. Франция, казалось, катилась к анархии. Законы перестали действовать, признаком хорошего тона стала брань в адрес короля, королевы и правительства. Генеральные штаты, вернее, их третье сословие, после многодневных препирательств объявило себя Национальным собранием, затем переименовало его в Учредительное и поставило своей задачей выработку конституции. В ответ на попытку короля изгнать Национальное собрание из здания парламента депутаты во главе с графом де Мирабо обнажили шпаги.

Третье сословие, захватив полноту власти в Генеральных штатах, вело наступление на права духовенства и дворянства, на основы Старого порядка. Депутаты чувствовали у себя за спиной мощную поддержку Парижа.

Пале-Рояль, это известное место праздности и увеселений, стал центром революционных настроений. Поскольку доступ полиции сюда был закрыт, здесь можно было сколько угодно призывать толпу к насилиям. В Пале-Рояль собирались завсегдатаи кафе и кабацкие гуляки, пройдохи и лишенные прав юристы, забулдыги и неудачники-литераторы, художники и адвокаты, мелкие писцы, демагоги, зеваки и шатуны, приезжие и обитатели меблированных комнат. Здесь не было почтенных спокойных буржуа, которым дела и заботы о семье придают солидность и значение. Жужжащий, беспорядочный рой трутней заполнял Пале-Рояль, как подвешенный улей.

Здесь выступали все, кто имел здоровую глотку. Они взбирались на стул или стол и читали самые забористые места из только что опубликованных статей. Их слушали с жадностью и встречали громом аплодисментов каждое более смелое и наглое, чем обыкновенно, выражение против правительства. Здесь поливали грязью королеву, призывали резать священников и сжигать дома тех, кто был не согласен с мнением левых в Собрании.

Нигде не было больше порядка; даже французская гвардия начинала разлагаться и бунтовать. Первыми изменили королю те роты, где были суровые и требовательные начальники. Чем заниматься военными упражнениями и изнурять себя муштрой, гвардейцы предпочли покинуть казармы и отправиться в Пале-Рояль гулять с проститутками и пьянствовать, символизируя этим свою солидарность с третьим сословием. Между делом некоторые гвардейцы крали лошадей. Задержанные солдаты были отведены в тюрьму Аббатства, но не успели просидеть там и двух дней, как толпа силой освободила заключенных.

Такой пример и других воодушевлял на подобные бесчинства. Среди французских гвардейцев утверждался принцип: как бы ни был хорош начальник, но, раз он начальник, следует смотреть на него как на врага и не подчиняться ему.

Королевский двор был в трауре: несколько недель назад скончался маленький дофин, наследник престола. Ему было всего шесть лет. Костный туберкулез подкосил ребенка. Мария Антуанетта несколько дней пролежала в горячечном бреду, вне себя от горя; опасались даже за ее рассудок. Спустя некоторое время она поправилась, но не замечала ничего, что происходило вокруг: ни политических потрясений, ни угрозы бунта.

Наследником престола теперь стал четырехлетний Шарль Луи, герцог Нормандский. Это был здоровый румяный мальчик, совсем не похожий на своих хилых братьев и сестер. «Словно другой крови» – таково было мнение придворных.

Мария Антуанетта ничего этого не слышала. Даже сейчас, в силу своего сана обязанная присутствовать на Государственном совете, она сидела безразличная ко всему, очень бледная, что особенно подчеркивалось черным бархатом траурного платья. Королева очень похудела, лицо ее осунулось, в пышных пепельно-русых волосах засеребрилась первая седина.

Докладывал командующий войсками барон де Безанваль:

– Сир, с толпами, творящими бунт в Париже, городские власти уже не способны справиться. Нужно защищать добрых подданных и заставлять бунтовщиков чтить законы. Нужно железной рукой навести порядок. Следует ввести в столицу те шестнадцать верных вам полков, что стоят под Парижем…

Людовик XVI внимательно смотрел на барона беззащитными близорукими глазами.

– Господин барон, – наконец укоряюще произнес король, – неужели вы всерьез думаете, что на вопли голодного народа я отвечу картечью?

– Это не вопли голодного народа, государь. Столица наводнена шайками. Честные люди сидят взаперти в домах, опасаясь нападения; власть попала в руки бродяг и головорезов…

Поднялся брат короля граф д'Артуа и, перебив Безанваля на полуслове, заговорил очень громко и очень решительно:

– Твердость, брат мой, – единственное спасение… Чернь боится только кулака и узды, все другие признаки власти ей безразличны. Вспомните слова Анны Австрийской: «Народ следует держать в некотором страхе»… Отставка Неккера, на которую вы, сир, решились, вызовет вспышку злобы у третьего сословия. Нужна твердая рука, сир, чтобы погасить этот огонь!

– Принц де Ламбеск будет этой твердой рукой, – возразил король, – и мы отправили его в Париж. Но разве можно использовать те шестнадцать полков против своего собственного народа? Нет, господа, такого вы от меня никогда не дождетесь.

– Тогда народ использует их против вас, брат мой, и, поверьте, он не будет столь же милосерд, как вы.

Король опустил голову, задумавшись. Ему, как всегда, не хватало решительности. Да еще и это его мягкосердечие булочника, эта боязнь пролития любой крови, пусть даже это кровь преступников. Людовик XVI в душе, возможно, понимал правильность даваемых ему советов, но решиться ни на что не мог.

А эта отставка министра Жака Неккера, безумно любимого чернью? Бог знает, что вызовет в Париже весть об этом. Этого самодовольного человека в черном у меня не было причин любить, к тому же я подозревала, что он далеко не так умен, как все воображают. И все же по отношению к нему следовало бы проявить большую осторожность… Если уж так необходима была его отставка, надо было все обставить тише и тактичнее.

– Любопытно, что происходит сейчас в Париже? – сказала я мужу, стоявшему за спинкой моего стула.

– Разве вы не знаете, дорогая? – ответил Эмманюэль. – Чернь дерется за кусок хлеба, не подозревая, что наши пушки скоро избавят ее от необходимости в пище.

– Вы стали отвратительно циничным, Эмманюэль. За что вы так не любите парижан?

– А за что их любить? За то, что они нас ненавидят?

– Нет, – сказала я с воодушевлением. – Это не так. В нашем королевстве живет очень добрый народ. Просто некоторые писаки и мятежники задурманили ему голову своими речами… Вот как я думаю.