Ребекка Брэндвайн - Море любви

Ребекка Брэндвайн

Море любви

ЗВЁЗДНЫЙ ПЛЁС

Мудрее мы становимся с годами,Но говорят, что будто бы горька.Такая мудрость, что законной дани.Нам с прожитого не собрать, покаНа пойменных лугах воспоминанийПанует, вскрывшись, мутная рекаНевнятицы… Пусть!Я во мгле былогоИщу всегда сияния – иного!

Мне видится та дивная пора,Когда зубчатый лес на звездном плесеПокоился, когда, как сон, мудра,Брела полями благостная осеньИ мы с тобою грелись у костра…Да, все прошло, но на губах, у десенОстался поцелуев пряный вкус.Я до сих пор к тебе душой влекусь!

А ты!.. В тебя вселился эльф-насмешникИ прочих духов, шумный, разбудил.Безумец, ни минуты не помешкав,Всю свору разом сам с цепи спустил!Наши святыни, меты, камни, вешки,Как бурею, сметались на путиЭтих уродцев. Обращались в пепелНадежды корень иСвершенья – стебель.

Была поражена вслед за тобойИ я безумьем диким. К преступленьюСносило нас, и ненависть волнойЗахлестывала. С мрачным наслажденьемДруг друга истязали мы порой.Но каждый вдруг обхватывал колениИ, сгорбясь, плакал… Хищные сердца,Мы прогневить осмелились Творца!

Но до чего же был позор мой сладок!Лгать не могу. Безудержная страстьВ мир недомолвок, тайн, тугих загадокВвела меня, и ты – уж ладил снасть,И вот, до лакомств непорочных падок,Девичество мое дерзнул украсть!Чуть вспомню я об этом – покраснею,Хоть, впрочем, никого винить не смею.

Обворожительнейший негодяй,Сиятельная тварь! Та боль, с которойМеня пронзил ты, острая хотя,Была все ж восхитительна! ПовтораЯ ожидала жадно, не шутяИ думала, что станешь мне опорой,Что лишь любви мы жизни посвятим… Но нет!В жестокости – ненасытим,

Уже тогда горчайшую мне участьТы уготовал! Стыла я в тоске,Отверженности тяжкой мукой мучась,Жалкая пешка на твоей доске!..Буруны дружно набегали, пучась,Смывая замки на седом песке.И ты сквозь смех со мною соглашался,Что выстоять нет никакого шанса!

Отсюда – бедной юности грехи.Конечно, мщенье порождает мщенье,Тебя мне впору проклинать, во мхиБеспамятства врывать, но отраженьеДруг в друге звездной и морской стихийНашептывает: «Заслужил прощенье!»Вновь мы плывем под парусом одним,И ты теперь навек, навек – любим![1]

ПРОЛОГ

В СУМЕРКАХ

1898 г

Помни обо мне, когда я уйду.

Уйду в далекое царство вечной тишины…

Корнуоллские торфяники, Англия, 1898 г.

Вот уже много дней, как все близкие люди покинули меня. И теперь я осталась одна, одна рядом с могилой той женщины, которая оставила неизгладимый след в моем сердце. Она так любила эти пустынные, овеваемые ветрами торфяники.

В бледно-сером призрачном свете надвигающихся сумерек, я опускаюсь на колени перед могилой, чувствуя холод земли, пропитанной дождем и туманом, проникающим во все мои члены, и не могу заставить себя уйти от нее. Тщетно пытаюсь удержать ее образ возле себя на какое-то время. Моя рука покоится на влажном, покрытом дерном холме, безжалостно покрывающем близкого мне человека. Всем сердцем и душой тянулась она к этим горячим, покрытым вереском корнуоллским торфяникам и, очевидно, была рада воссоединиться с ними.

Но даже сейчас, когда эта женщина, сыгравшая в моей жизни такую важную роль, умерла и похоронена, не могу поверить, что она навсегда потеряна, и я никогда больше не увижу ее. Мне всегда казалось, что она не стареет, и будет жить вечно, как земля или море. Иногда мне кажется, что сейчас, как и каждое воскресенье в течение многих лет, мы вместе пройдем через заржавевшие кованые ворота, сядем в ожидающий нас экипаж и поедем в Стормсвент Хайтс.

Однако, мне совершенно ясно, что расстались мы ненадолго. Скоро и я лягу рядом с ней, потому что уже стара. Но моя душа, кажется, всегда будет душой восемнадцатилетней девочки, невестой приехавшей в Хайтс. Воспоминания об этой женщине в молодости все еще свежи в моей памяти. Мы частенько стояли с ней на огромных скалах, обрамляющих корнуоллское побережье. Не раз скрашивала она тяжелые часы моей жизни.

Звали ее Мэгги Чендлер, и хотя многие считали ее скандальной женщиной, для меня она всегда оставалась подругой. Мы были связаны и кровными узами. Но сильнее всего нас связывала любовь, возникшая за долгие, полные радости и печали годы, проведенные в Хайтсе. Мы, женщины Чендлеры, как и наши мужчины, самоуверенные и смелые, любили страстно и безрассудно, не задумываясь о последствиях.

Однажды Мэгги как-то сказала, что, если б ей пришлось еще раз прожить свою жизнь, она бы ничего в ней не изменила, потому что дорожит каждой ее минутой и ни о чем не жалеет.

Порой я не понимала ее: в жизни Мэгги было столько страданий и лишений. Но теперь мне приходится сознавать, что я сама явилась творцом своей судьбы. И не надо никого обвинять за сделанный мною выбор. Хотя, иногда, кажется, что я могла бы кое-что изменить – если б только представилась такая возможность. Но, увы, тогда это было не в моих силах. Мы были людьми своего времени, такими нас сделала жизнь. И, возможно, от нас это и не зависело. Не знаю…

Знаю только то, что, как и все молодые, мы с жадностью хватались за жизнь и делали с ней то, что хотели, пытаясь хоть немного улучшить ее. А за этим обычно следовала расплата… Но грех жаловаться… Я была одной из многих и ни о чем тогда не задумывалась. А что действительно известно неискушенной молодежи о гармонии в жизни?

Сумерки уже сгустились, и стало темно. Тускло сияли ранние звезды, подернутые дымкой из-за тумана и моросящего дождя, омывающего гранитные надгробия тех, кто когда-то занимал в моей жизни так много места. Они спят вечным сном в каменистой корнуоллской земле, где скоро буду и я. Но все же, здесь лежат не все, одного нет. И, как обычно, мне становится грустно, когда думаю о нем, потому что похоронен он где-то далеко, за морем. Вся моя молодость принадлежала ему. Но не сердце. Теперь я это точно знаю.

Сейчас я встану и пройду через кладбищенские ворота. За ними меня ожидает сын Родес. И мы пойдем назад в Хайтс, в мой старый дом. Странная штука жизнь! Никогда бы не подумала, что на закате жизни буду опираться именно на его руку. Но, как видите, это так, и я рада, что его отец, которого я очень любила, живет в нем. Иногда, когда лицо Родеса находится в тени, мне кажется что он вылитый отец. А потом на меня обрушиваются воспоминания, приводящие в дрожь, так что лучше уж не терзать себя.