Танец Лилит - Гордей Дмитриевич Кузьмин

Гордей Кузьмин

Танец Лилит

«Смерть – это лишь отрезок бесконечности, не более, не менее.»

Утро. Солнце, слепящее очи, лишь только что раскрытые спросонья. День обыденным по плану должен быть: бал опять, на этот раз маскарад. Опять любоваться людьми, скрытыми за масками чужими. И всё как каждый новый день, но это они обнажаются свою натуру, не скрывая масок, но лик за ними – по-прежнему сокрыт. Новыми знакомствами, что выгодны будут в дальнейшем, прекрасный вариант обзавестись, но… дело тут в другом. Дело тут в разбавлении самой рутины, хоть, по правде вам сказать, разбавление уж само обрело вид рутины. Казалось, что на это всё. Ведь нет больше в его праздной жизни приключений. Да, нет. Увы и ах. Ну а что же ещё делать остатку бессмысленной биомассы, что было отпущено с небес на землю, дабы удобрять чернозем?

Встав с кровати, некогда сирота, Даниэль его звали, быстро направился к шторам, дабы занавесить это проклятое солнце, которое он видел и так редко, ведь режим его сводился к пробуждению вечером, а засыпал он ближе к утру. Так как сейчас было время года неопределенно, так и солнце заходило и восходило черт знает откуда. Город сей, кстати, тоже приходится очень интересным глазу: словно в нем некогда поселился Сатана, но а позже откинулся от чрезмерной дозы героина.

В мраком забитом черепе неожиданно мелькнул просвет. Ну… лучше бы не мелькал, потому что вызвал он тоску… Да причем мертвячью тоску: вспоминал наш герой… ну не герой вовсе, а так, гуляка праздный, скучный и неинтересный внутри, но с очень богатым прошлым: ведь мать его… умерла, когда тот был ещё младенцем. Собственно, после этого в его голове поселились всякие демоны, но на деле это были просто скучные и пустые размышления о смерти. Матушка кстати приходилась на богатый род, так что рот Даниэля всегда был раскрыт, но после смерти… лишь наполовину.

Но самым богатым подарком матушки был именно этот незыблемый и безукоризненный интерес к небытию, а собственно к смерти. Жизнь для него, этого юнца, который не познал ничего великолепного и изящного в ней, не интересовала. В голове лишь мелькали мысли: «Скорее бы это всё закончилось…» – но, как известно об этих суицидниках, они не способны убить себя, уж слишком трусливы и слабы.

К суициду тоже позывы были, но выбрал другой вариант: убивать себя медленно. Помню, как вылазил по ночи, чисто ради интереса, взглянул на юнца, стоящего в ванной, говорящего с самим собой… Ну да ладно, кто ж не занимался такой практикой. Так вот, говорил интересные вещи, вернее твердил одно и то же: – Я убью себя медленно… Я убью себя медленно… – и так каждый раз. Повторял и повторял, словно идиот или сумасшедший. Но этот сумасшедший был не таким, как все. Обычно психи умны, а он туп, как пробка из под вина.

Этот не от мира сего закрыл наконец шторы, а дальше пошел обедать… Ну для него ужин служил обедом. Это уж неважно. Ему всё накрыли, приятного аппетита по-французски пожелали, оставив его одного, а он ел, мечтая сидеть сейчас напротив красивейшей барышни, которая будет любоваться на него любовным взглядом, но был один, ведь даже деньги не помогали скрасить его одиночества. Зато рядом с ним всегда были демоны из головы. Ну демоны громко сказано, это так, чёртики.

Вскоре, набив живот, он начал сборы на бал. Его никто не должен был встречать, никто не должен был с ним танцевать, но это его не беспокоило. Дело привычки, как и всё остальное в этой жизни. Даже жизнь для нас – привычка, иначе мы бы начали ценить её. Ценить время, песок, что скрыт стеклом, промежуток, отведенный моментом кончины и начала. Момент, где сплетаются концы, где восстают титанами начала. И, увы, всему предсказан недалеким пророком исход – кончина, аль ад, аль рай, кто знает.

Наконец-то настал час выхода из томного дома в сторону места, где проходило празднование, а точнее обыденный вечер для всей элиты этого страшного города. Бал-маскарад. Лики людей, что спрятаны за шторой невиданного ужаса иль красоты, что пронизывает всю душу, но жаль одного! Там нет души, а пустоту продеть иглой нельзя, а поэтому не коснуться эти строки душ, что мельком взирают на сей кровью вымазанные строки! Им не нужно исповеди, писанной рукой, им не нужно песни, бомбящей в уши кровью, им нужно лишь единого момента наслажденья. Те не люди, лишь гниль, в них нет даже красоты.

Подошел юнец наконец к вратам, что воздвиг как не человек, но вроде именно людской природы существо. От него пылало страхом и огнем. А сердце было сковано цепями, что от холода потрескались, разлетевшись словно пыль за секунды. «Что же это… Неистовый страх?» – спросил сам себя юнец, оглянувшись по кругу, желая осмотреться, но не было в округе никого, кроме дамы в белом платье, что кружилась с каким-то кавалером, но тот покинул её чрез минуты. Она прошла мимо юнца, улыбнулась непринужденно и пошла внутрь. Едино был вызван интерес: была она без маски, как вокруг ходили все напыщенны, в костюмах дорогих, а маски были разные: то чудища, то милая лиса. Все ласково болтали меж собой, пока мысли Даниэля занимала та, что на вид обычна и глупа.

– Странное чувство… – промолвил Даниэль, проходя медленно в усадьбу, что кругом горело, словно место жертвоприношения, ибо всё было забито свечами, столами, на каждом из которых красовалась кружевная белая скатерть. Они были богато накрыты, богато ушиты, а люди были богато накрашены и одеты. И так повсюду, так везде: так пылал свечами чертов дом, так мелькало всё за огромным каменным забором. Всё похоже было на загон для свиней. Богатых свиней. Сюда прижился Даниэль, а та дева – к счастью, нет.

Даниэль медленно и филигранно, чтоб вжиться в роль, направился внутрь этого зала, где его ожидал бал, на котором он незваный гость, да хоть его и приглашали, но душа была не здесь, она была в руках той дамы, что забрала её лишь сказав: «Приятного вечера.» Всё было как обычно, все танцевали, пили и кружились в танце, что уводил их хоровод к пиршеству, где главным кавалером служил Сатана. Но тот пропал, оставшись в пыли от полов, что немного поднимает от пляса ног. А люди здесь – словно подножный корм.

Он смотрел своими узкими глазами за её движениями, за движениями дамы, что танцевала тут одна, не сумев сыскать по принципу морали партнера. И все тут робко и мельком взирали на неё, причем делали