Кимберли Кейтс - Ангел Габриеля

Кимберли Кейтс

Ангел Габриеля

Никогда воспоминания не бывают столь живы и ярки, как на Рождество.

Я посвящаю эту повесть тем, кто многие годы подряд согревал наш праздник Рождества особым теплом. Я благодарю вас всех за чудесные воспоминания о прошлом.

Я благодарю мою дочь Кейт, которая трехлетней малышкой в поисках подарков забралась в огромный рождественский чулок, так что из него наружу торчали только ее лакированные туфельки.

Моего мужа Дэйва, который преподнес мне на Рождество в честь нашей помолвки кольцо с бриллиантами, спрятав его в старинной форме для пудинга, и мы счастливо живем с Дэйвом с тех самых пор.

Моих родителей Уоррена и Шерли Остром, которые в детстве радовали меня целой вереницей волшебных рождественских праздников, и я до сих пор не могу решить, какой же из них был самым лучшим. Я благодарю их за то, что каждое Рождество нас навещал Санта-Клаус, и за то, что они готовили к празднику множество необыкновенно вкусных вещей, а мы с моим братом Дэйвидом не только ели их сами, но и тайком угощали нашу любимую собаку.

Моего брата Дэйвида за то, что однажды он провел в битве со мной весь сочельник, для чего мы использовали две армии золотых и серебряных рыцарей, коробку с которыми родители разрешили нам открыть до прихода Рождества. Воспоминание об этом чудесном дне – одно из самых лучших, связанных с моим детством.

Пролог

Прижимаясь к стенам домов, маленькая детская фигурка в лохмотьях брела по лондонской улице: голодные светло-карие глаза, обветренное осунувшееся лицо и ноги, налитые усталостью от бесконечного хождения по занесенным снегом тротуарам. Горло охрипло от пения рождественских гимнов на пронизывающем ветру в напрасной попытке убедить прохожих купить ноты, которые с трудом удерживали заледеневшие пальцы.

«Как мало я продала сегодня!» – подумала девочка и еще больше съежилась, но уже от страха. К несчастью, в это Рождество стояла слишком холодная погода и даже самые добросердечные прохожие не останавливались, чтобы купить ноты у бродячей торговки.

У нее же было одно желание: лечь где-нибудь и уснуть в мечтах о пылающем огне в очаге и горячих пирогах с мясом, о матери, которой она никогда не знала. Она не решалась вернуться домой, в тесную каморку над трактиром «Красная собака». Она боялась. Конечно, она могла попытаться убедить отца, что сегодня торговля не шла и что она окоченела от холода. Но если отец будет пьян? Или, хуже того, трезв и тогда упадет на колени, станет умолять ее о прощении, и слезы потоками хлынут у него из глаз.

«Прости, голубка, но тоска раздирает мне душу… Я не могу жить без моей любимой Мойры…»

Тоска по жене, которую дочь не помнила, безысходность, истерзавшая душу Томаса Макшейна, положили конец его мечтам и погубили его голос, некогда лучший тенор в Ирландии, сделав его хриплым и неуверенным.

Алана понимала, что отец не желает ей зла. Но когда печаль становилась невыносимой, он отыскивал монеты, спрятанные ею где-нибудь в укромном уголке их крошечной каморки, и покупал единственное доступное ему утешение: бутылку джина.

Жестокий порыв ветра раздул рваные юбки Аланы, и они, словно холодные щупальца, обвили ее голые ноги. Мороз пробирал Алану до самых костей, так что у нее стучали зубы.

Но она не плакала, в этом не было никакого смысла: слезы ничего не изменят. Они никогда ничего не меняли. Все так же изо дня в день она будет бродить по улицам, продавая ноты гимнов и баллад, пока не сделается добычей одного из владельцев притонов, которые уже бросали на нее плотоядные взгляды. И станет одной из многих, одной из тех девушек, что зарабатывают на жизнь поблизости от Флит-стрит, продавая свое тело за похлебку или моток яркой ленты.

– Поберегись, девчонка! – раздался над ее головой громкий голос, и Алана отскочила в сторону с пути двух высоких сильных мужчин в лакейских ливреях. Она уже приготовилась дать им словесный отпор, но смолкла, увидев, кого они вели за собой.

Они вели за собой пони, белого, словно только что выпавший снег, с необычайно длинной золотистой гривой и пышным хвостом. Седло с серебряным галуном украшало его спину, расшитая золотом синяя попона прикрывала круп, как у рыцарских лошадей в давние времена.

– Какой чудесный рождественский подарок для молодого мистера Тристана! – заметил слуга ростом повыше. – То-то он обрадуется, когда его увидит.

Он сказал «подарок»? Этот пони – подарок для какого-то мальчика? Алана смотрела им вслед, и зависть закипала у нее в душе. Она в изумлении смотрела на пони и знала, что никогда в жизни не видела ничего прекраснее. Скоро он навсегда скроется из виду… Нет, она не могла этого перенести. Алана последовала за слугами через лабиринт улиц до богатых особняков, окна которых сияли в ночи, как маленькие солнца.

Она незаметно прокралась через ворота большого кирпичного дома и оказалась во дворе. Слуги привязали пони к столбу и скрылись за дверью. Осторожно Алана приблизилась к удивительному белому пони и протянула руку, чтобы хотя бы пальцем коснуться его шерсти. Пони заржал, потянулся к ней и начал жевать уголок ее рваной шали.

– Какой ты красивый! – шепнула Алана и сунула свою заледеневшую ладонь в тепло шелковистой гривы.

Она не слышала, как отворилась дверь дома, и пришла в себя только от грубого окрика рассерженного слуги:

– Эй ты! Что ты тут делаешь?

В тот же миг раздался возглас восхищения, который заставил Алану повернуть голову, и она увидела мальчика лет двенадцати, с блестящими черными волосами и со сбившимся набок галстуком. Он стремительно сбежал по ступенькам крыльца и бросился к пони. Заметив Алану, он остановился, глядя ей в лицо. Удивление появилось в его сияющих темных глазах.

– Я тебе сказал: убирайся отсюда, нищенка! – прорычал слуга, задыхаясь от ярости. Алана хорошо знала, что за этим последует удар, но мальчик встал между ними.

– Не надо! Ведь она ничего не сделала. – Мальчик улыбнулся, и Алану охватило непонятное чувство радости. – Здравствуй. Меня зовут Тристан Рэмзи, а тебя?

Алана не сразу поняла, что мальчик обращается к ней. Подростки, которых она знала, насмехались над младшими детьми и мучили их, они толкали и били их и наслаждались, когда дети плакали. Они никогда не улыбались и никогда не ласкали малышей. Алана недоверчиво смотрела на Тристана Рэмзи, ожидая, что вот-вот он изо всех сил ущипнет ее, так что она вскрикнет от боли.

– Меня зовут Алана, – наконец решилась девочка. Тристан Рэмзи гладил бархатистый нос пони испачканными краской пальцами, и его лицо выражало восторг и благоговение.