Твои карие глаза - Валерий Цвет

Валерий Цвет

Твои карие глаза

Романтичные слова и многозначительные пустоты

Оберег от приставучих дурашек — Всем девушкам в этой книге восемнадцать и более лет. Главному герою вообще двадцать три.

Перечитывая свою книгу я обнаружил в ней слишком много слащавости и нежности. Это вылезло из меня потому что я пытался избежать всех грубостей и пошлостей, которые могли наполнять эту историю. Поэтому прошу отнестись с терпимостью к этим бесконечным поцелуям и слезам, потому что за ними стоит интересная мрачная и немного забавная история.

Девушка сидела за самой последней партой и между ней и следующими студентами было целых два пустующих стола. Её одежда была всегда чёрной, кожа бледной, а глаза убийственно красивыми, но жестоко равнодушными к почти всем живым существам её ненавистной социальной жизни. Её длинные чёрные волосы были своего рода убежищем и спасали её от нежелательных взглядов, и даже делали ей укрытие, тайно прикрывая чёрным лоснящимся занавесом одну сторону её красивого лица и один карий сверкающий глаз. Сегодняшним отвратительно солнечным днём, (отвратительным потому что солнце очень часто сменялось тучами и дождём,) она сидела за своей одинокой партой и складывала оригами. Это занятие спасало её, помогало ей забыть все неприятности преследовавшие её чернеющим демоническим скоплением.

В её бледных тоненьких пальцах голубая бумага превращалась волшебным образом в жирафа.

Её рот стал потихоньку расслабляться по-детски радостной улыбкой, а с глаз снялась плёнка тревоги, и они засияли детской увлечённостью, но пальцы судорожно и в ярости дрогнули, а улыбка задёргалась, когда до неё наконец дошёл голос преподавательницы ставший совсем громким. Она подняла глаза в некоей рассеянности и неприятно для себя подметила, что все студенты и преподавательница смотрят прямо на неё, причём глава её личного ада смотрела на неё очень грозно, исподлобья.

— Проснитесь спящая красавица. Вы погрузились в свой сон с головой?

При этом вопросе обращённые на неё морды горгулий оголили свои уродливые улыбки и хором засмеялись.

Девушка опустила голову, и что-то угрюмо пробурчала, при этом на её глаза пала тень… и её лицо тоже породило тень, которая в этот момент полностью его обволакивала своими укрывающими сонными объятиями.

— Говорите громче, леди!

Она убрала жирафика как самое дорогое поглубже в карман своих джинс, чтобы вернуться к нему дома.

И тихо сказала, потому что если бы она промолчала к ней стали бы лезть с ещё большей напористостью.

— Извините.

Неприятный громогласный тембр сообщил ей, что она за своё сочинение на тему любви получает низший бал, за то, что оно чересчур мрачное, и аморальное. При этих словах сидящая за столом жаба в остроугольных больших очках расправила ранее скомканный ею лист бедной замученной девушки и решила прочесть его содержимое с такой интонацией, которая сообщала бы студентам, что если они не будут смеяться над сочинением то их головы слетят с их плеч незамедлительно.

Девушка только испытывала ярость, и её щёки багровели от приливающей к ним воинственной крови, она даже стиснула зубы и напрягла всё лицо, и в нём виднелось тогда что-то ужасное, первобытное, чего должны были бояться её многочисленные обидчики. Но она щадила их и не показывала им свой первобытный оскал, скрывая своё истинное нутро под чёрным занавесом своих лоснящихся длинных волос.

В конце концов она не выдержала и чтобы избежать неприятностей молча, резко встала с своего места, быстро собрала вещи и решительным громко разносящимся по рекреации шагом вышла из этого ада. В это время все просто молча наблюдали за ней и у учительницы рот был открыт, а глаза горгулий налились кровью.

Девушка вышла за дверь, облокотилась о стену, облегчённо вздохнула, подняв свою голову к потолку, и опустив руку в карман вместо одного своего жирафика вытащила ещё одного розового цвета. Она со странным чувством посмотрела на него, хмыкнула, и подумала, — я не помню, чтобы я делала второго жирафика. Мне и одного на сегодня хватит. Если я принесу домой двух жирафиков вместо одного отец меня убьёт. (Это потому что дома был уже целый мир жирафиков. Из за жирафиков ранее её дедуля чуть не отправил её к психологу на мучение.)

Дверь страшно хлопнула и девушка вся дёрнулась, быстрым движением запихнула своих драгоценных зверей в карман, и в миг погрузилась в состояние готовности к бою. Вышли две девушки занимавшие в её жизни место двух самых отвратительнейших змей, но лишь посмотрели на неё с презрением, губы одной из них как-то презрительно пшыкнули и они ушли в туалет курить.

Но как бы ужасно не было в этом институте, девушка уже поспешно его покинула, и так быстро неслась на своих длинных одетых в чёрные джинсы ногах, что её волосы летели по ветру словно чёрный лоснящийся плащ.

При каждом резком шаге она кивала своею головой, и каждый шаг громко стучал о камень.

Её лицо было несчастным потому что она вспоминала своего единственного друга Валерия, странного кудрявого парня, который ей сразу понравился своей странностью, и в которого она была обречена влюбиться. Однако Валерий совершенно забросил учёбу, и сначала стал очень редко появляться, и неохотно говорил с ней, и она даже с заботой и волнением спрашивала его что с ним стряслось, но он становился всё тише и бледнее, пока совсем не стал каким-то вымершим и прозрачным в последний день, после которого он бесследно исчез. Волнующаяся девушка пришла вскоре после резкой пропажи к семье Валерия, которая состояла из мамы бабушки и тёти, но они сообщили ей то, что Валерий исчез.

Девушка до сих пор с этим не смерилась.

Её молодой человек укрывал её от бед, когда она приходила к нему на свидание в старый лес рядом с старинным кладбищем для графов, которые жили когда-то в прошлом веке в имении возле того же леса. Там им было хорошо. Они просто смеялись, беспечно разговаривали на мрачные темы, и лежали на зелёной траве смотря на мрачное небо в промежутках между мрачно-зеленеющими кронами старых загадочных дубов.

Ей всё нравилось в Валерие. Как он рисовал, что он думал о книгах, о жизни и смерти, и ей безумно нравилось когда он шутил. Иногда он доводил её до того, что она хваталась за свой беспомощный живот, складывалась пополам и истерично смеялась до покраснения.

Но теперь некому было смешить её разными нелепыми словами и намеренно смешным поведением, — её