Анна Берсенева - Игры сердца

Анна Берсенева

Игры сердца

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава 1

Всю ночь он слышал этот шепот. Льдинки падали ему на плечи сверху, с мачты и лееров, шелестели о штормовку, и от этого казалось, будто он стоит в самом центре какого-то огромного разговора – шепота небесных губ.

Иван улыбнулся во сне. Про небесные губы – это в самом деле было очень смешно; наяву он никогда не думал таким образом, а во сне вот прорвалась книжная романтика.

Он вернулся в Москву неделю назад, и до сих пор не отпускал его Север. Иван считал, что все ощущения, связанные с поездками, уже ему знакомы, но теперь вдруг выяснилось, что он ошибался: отделить себя от Севера, оставить его за спиною оказалось труднее, чем расстаться с ощущениями от любых прежних экспедиций. Даже десятилетней давности работа на «Титанике» с Кэмероном сделалась прошлым как-то быстрее и легче.

Впрочем, тогда он просто был моложе, и, наверное, дело было только в этом.

Иван подумал об этом спокойно: опасливое отношение к собственному возрасту, страх перед ним были ему неведомы. Тоже вследствие возраста, возможно: не так уж это много, его тридцать пять лет, чтобы такого возраста опасаться.

Все эти мысли мелькнули у него в голове одновременно и мгновенно. Потом он открыл глаза.

Прямо на него смотрели глаза африканского бога. Взгляд был бесстрастный, как и все выражение черного деревянного лица. Женщины, когда встречали по утрам этот взгляд, ахали, иногда даже визжали, и поцелуй в этом случае являлся лишь свидетельством естественной мужской заботы – «ну не бойся, что ты, это же просто африканская маска!» – не становясь намеком на нечто большее.

Иван и не предполагал, когда выменивал эту маску на кроличью ушанку под истовые заверения продавца: «Эбен, эбен натур, но гуталин!» – что сенегальский божок окажется так функционален. С его помощью снималась неловкость утреннего общения с женщиной, если ночь с ней прошла под знаком «типичное не то», и появлялся прекрасный предмет для необременительного разговора, который все-таки приходилось же с ней вести, не прямо же из постели ее на улицу выпроваживать.

К тому, что женщины «типичное не то» появляются в его жизни нередко, Иван относился спокойно. Если ты здоров и вернулся домой после долгой экспедиции, то женщина тебе нужна, и нужна сразу – это понятно. Вероятность того, что сразу подвернувшаяся женщина окажется стопроцентным попаданием, не слишком велика. Значит, надо быть готовым к случайным женщинам и уметь с ними расставаться. Он умел.

Была, конечно, более простая возможность решения этого вопроса: можно было каждый раз возвращаться не к случайной женщине, а к жене. Но жениться Иван не хотел, и причина для этого была вполне разумной: играть роль идеального мужа из анекдота, то есть слепоглухонемого капитана дальнего плавания, он не хотел. Заставлять жену играть роль Пенелопы, которая знай себе бесстрастно что-то ткет-расплетает да отказывает многочисленным женихам, не хотел тем более; он признавал за женщинами право на страсти.

За все в жизни надо платить – банально, но факт. Отсутствие семейных радостей – это издержка некоторых профессий, и его профессия в их числе. Но он выбрал эту профессию осознанно и платить за это отсутствием жены был готов. Да и не такая уж великая плата, кстати.

«О чем это я раздумался? – удивился Иван. – О бабах – с чего бы вдруг?»

Хотя вообще-то размышлениям на эту тему удивляться не приходилось: с Севера он вернулся неделю назад, а женщины рядом до сих пор не было. Все его подружки по разным причинам остались, как тетушка говорила, за флагом: одна замуж вышла, другая наоборот – с мужем разошлась и то ли с горя, то ли с радости уехала путешествовать по Европе, третья была беременна – «не от тебя, Ванечка, можешь не беспокоиться», – четвертая как раз переживала бурный роман с перспективой замужества… Много у него было женщин!

В общем, основа для размышлений была, но предаваться им Иван не стал. Утром он должен был съездить на работу – отпуск отпуском, но были срочные дела по только что завершившейся экспедиции, – а вечером собирался наконец зайти к маме. Со времени его возвращения они виделись всего один раз, да и то коротко, поэтому даже мама со всем ее свободным отношением к семейным устоям уже на него обижалась, и правильно. Так что он клятвенно пообещал наконец приехать.

Глава 2

Перед маминым подъездом стоял сосед Артемьев и хлопал себя одной рукой по карманам. Во второй руке он держал пакет, в котором просвечивала бутылка водки.

– Привет! – обрадовался он, увидев Ивана. – У тебя ключи есть? Вышел в магазин, ключи забыл, а в собственный подъезд меня, представь себе, не пускают.

– Кто это вас не пускает? – удивился Иван.

Он пытался вспомнить отчество соседа, но это ему не удавалось. Артемьев был писателем из тех, кого в противовес коммерческим называют настоящими; он считался даже живым классиком. Это означало, что в последние пятнадцать лет его книги не читали в метро, но изучали в гуманитарных гимназиях, переводили в Европе и, несмотря на маленькие тиражи, ежегодно переиздавали культуры ради.

Мама относилась к Артемьеву скептически: считала, что востребованность, то есть тиражи, – критерий для оценки писателя, возможно, не единственный, но единственно честный, и если его книги не отвечают этому критерию, то их без сожаления можно сбрасывать с парохода современности, а подберет ли их следующий пароход, видно будет.

Иван помнил, как сильно поразила его книга, которую сосед когда-то ему подарил. Герой был ровесником его тогдашнего, шестнадцатилетнего, и это была повесть о первой любви, а потому наличие или отсутствие больших тиражей казалось Ивану теперь проблемами читателей, а не писателя Артемьева. Неизвестно, что там решат насчет его книг на пароходе современности, а сбрасывать их со своего личного парохода Иван не спешил.

– Чего это вас в подъезд не пускают, Андрей Павлович?

Он наконец вспомнил отчество.

– А спроси! Только что слесари какие-то входили, я было за ними, так чуть по морде не надавали работяги: куда прешь, говорят, бомжара? И вот как это объяснить? Пальто вроде приличное.

Они поднялись по короткой широкой лестнице, ведущей от входной двери в просторный холл перед лифтами. Подъезд и весь был просторный, гулкий, холодный – типичный подъезд добротного сталинского дома.

– При чем тут пальто, Андрей Палыч? – хмыкнул консьерж, усатый отставник; его стол ютился в закутке холла, справа от лифтов. – Больно вы просты, вот в чем главное дело-то. А что пальто бомжастое, так это уж дело второе.

– Вот так вот, – усмехнулся Артемьев, входя в лифт. – А пальто я, между прочим, в Париже купил на первый свой европейский гонорар. Бешеные деньги тогда были, здесь год можно было жить.