Год порно - Мамаев-Найлз Илья

Илья Мамаев-Найлз

Год порно

Дизайн обложки и макета Марии Касаткиной

В книге содержатся сцены употребления алкоголя и запрещенных веществ. Редакция предупреждает: алкоголь и наркотики вредны для вашего здоровья!

© Мамаев-Найлз И. С., 2023

© Издание, оформление. ООО «Поляндрия Ноу Эйдж», 2023

Диме Кириллову

Передо мной была великая печаль человеческой жизни. Не в том смысле, что все мыкогда-нибудь умрем, — это не так уж печально. Я имею в виду, что он не мог рассказать мне, что ему снится, а я не мог сказать ему, как все на самом деле[1].

Часть 1

Марк не чувствовал своего члена. Он сидел с закрытыми глазами, пытаясь представить Резеду в чем-нибудь обтягивающем, делающей что-нибудь, что делают порноактрисы, просто чтобы проверить, сможет ли возбудиться. Он тревожился, и оттого Резеда в его голове теряла черты лица, короткий нос удлинялся или сплющивался, а темные глаза светлели, голубели, зеленели. Все ее тело меняло форму, пропадало и появлялось. Никакие грязные позы не могли удержать ее на месте.

Он заглушил двигатель, чтобы зря не расходовать бензин. Стало тихо. По другую сторону гаражей стоял дом, в котором жила Резеда. Она обычно просила ждать здесь, чтобы родители его не увидели.

Ночь липла на тело. Внизу футболки напотело и нагрелось. Когда Марк наклонялся вперед, спина немного охлаждалась, но потом он откидывался на спинку, и становилось мерзко. Марк подумал было покурить, но не успел.

Они не поздоровались. Резеда сразу села на переднее сиденье, хлопнула дверцей, а потом снова открыла и, закатив глаза, закрыла медленно.

А, точно. Простите, сказала она.

Они выехали за город. На то же место, что и в прошлый раз. Марк уже подустал каждый день искать что-то новое. Он все чаще ночевал прямо на парковке магазина, в котором покупал завтрак и ужин. Да и ел он теперь чаще готовое.

В свете фар носились мошки и слепни. Над ними было небо, густое и черное. Резеда говорила про звезды, и Марка это раздражало. Он долго молчал. Резеда это заметила и спросила про работу.

Сегодня в кофейню пришел усатый мужчина со своей, как он сказал, дамой. Они были в одежде прошлого, смотрели, как люди из прошлого, и говорили, как раньше. Мужчина звонким кавалерийским голосом потребовал выпивку. Марк сказал, что они алкоголь не продают, на что кавалерист по-армейски в два слога спросил: Причина? И Марк, сдерживая смех, попытался объяснить специфику заведения, в котором продают только кофе.

Полдня думал, как расскажет об этом Резеде. Но вот она спросила, а он ответил нормально, как обычно. Хоть он и злился, но не мог не признать, что ее вопрос — акт самопожертвования и потому должен вызывать если не восторг, то хотя бы уважение. Ведь Резеда не работала, а у неработающих разговоры о работе вызывают тоску.

Марк знал это по себе. Еще пару месяцев назад он и сам жил на деньги родителей. Не то чтобы они давались ему даром — вместо заработка своим трудом он выслушивал, с каким трудом они давались отцу и — если тот особенно горячился — маме.

Обычно отец выбирал какой-то предмет мебели или интерьера, который был перед глазами, и переводил его в валюту маминого времени. Диван стоил год маминой работы, стол — два, а на английский платяной шкаф маме бы пришлось пахать всю жизнь.

Вообще, слово пахать отец использовал, только когда говорил про мужиков на своем заводе. Но после ссоры Марк собирал все компрометирующие реакции и выражения в один образ, чтобы не осталось ни толики сомнений в том, что по сравнению с ним отец был поверхностным, ничего не смыслящим идиотом.

Само слово отец для Марка довольно ново. Его, может, никогда бы и не появилось, но поссорился с папой звучит унизительно. Тогда как случайно вышедшее с отцом как будто придало важность и даже романтику бродячей жизни Марка.

Что это? Лаванда?

Ландыш, сказал Марк.

Пока лучшей была «Свежесть после дождя».

Резеду привлекала романтика. Марк брызгался освежителем воздуха в туалете кофейни, и ей казалось, что это прикольно. Она уже сняла с себя рубашку. Марк приподнялся и стянул футболку. Резеда целовала его шею. Ее короткие волосы щекотали глаза. Она терлась о тело Марка, и он чувствовал под ее майкой лифчик с пуш-апом.

Ее руки были мягкими и прохладными. Прикасаясь к ним, Марк ощущал, насколько горячие у него кончики пальцев. Он провел ими вверх и случайно надавил на подмышки — свежевыбритые, обработанные дезодорантом и оттого нескользкие. Резеда улыбнулась и поцеловала его в губы.

На секунду он ощутил лишь влагу. Тело потеряло границы. Затем от головы, груди и рук кровь резко начала отливать. Трусы и штаны стали жать. Марк обхватил Резеду за талию и положил вместо себя на опущенную спинку кресла. Ему показалось, что она охнула, и это возбудило его еще сильнее. Не раздеваясь, он начал тереть местом, где выпирал член, по месту, где предположительно был клитор Резеды.

Она постанывала, и, кажется, искренне, поскольку звуки выходили страшные. Марк обсасывал мочку ее уха, как виноградину. Левую. Потом правую. Он разделся, встав сначала на одно колено и приспустив штанину, потом на другое. Трусы Резеды снял плавно, потом поцеловал в раскаленный щетинящийся лобок и потянулся к лицу.

Резеда не смотрела Марку в глаза. Ее губы прижимались то к ключице, то к щеке, то к груди — с каждым разом все суше и уже. Марк боялся не меньше, но старался этого не показывать. Резеде он давно соврал, что не девственник, и теперь, даже осознавая, что тычется не туда, продолжал.

Наконец он почувствовал какое-то углубление. Надавил тазом, но член не вошел. Повторил. И еще раз. Сбритые лобковые волосы Резеды впивались в головку, которая больно мялась и высыхала. Член становился мягче и меньше. Марку было страшно. Локти уперлись в ворсистую обивку багажника. Плечи потяжелели. Марк выдохнул и лег на спину.

На стеклах осело их дыхание. Наружный миррасплылся и потерял очертания. Только пара робких полосок разрезали эту влагу. Видимо, задели во время… секса? Прелюдии? Марк не мог подобрать правильного слова.

Я пойду покурю.

Резеда не ответила, но Марк чувствовал, как она смотрит.

Я тоже.

Она сказала это с обидой, и Марк снова на нее разозлился. Они отыскали белье, надели и вылезли через дверцу багажника.

Пахло рожью и овсом. Плотным, теплым, вязким. Реши Марк сказать это вслух, вышло бы пахнет пивом. И когда Резеда бы на это рассмеялась, он добавил бы и говном. С кумысной фермы и правда несло навозом. Марк все равно думал бы про рожь и овес. Про поле как что-то всепоглощающее и русское. Про ночное небо как черный холодный океан — ничей, то есть общий.

Обиднее всего было то, что лицо, тело и одежда Резеды Марку нравились. В платьях она выглядела слегка нелепо, по-детски пухлой и приплюснутой, но предпочитала джинсы, голубые, протертые, и они ей очень шли.

Она сидела в них на крыше машины. Сверху накинула только рубашку и даже не застегнула. Ее живот рябился тонкими складками. Грудь казалась больше оттого, что она держала руки скрещенными между коленок.

В ее пальцах тлела сигарета. Был ламповый свет — Марк думал, как здорово все это смотрелось бы на пленке. Он сам никогда не фотографировал, но лайкал такие посты. Резеда тоже.

Очень красиво, сказала она.

Марк оглянулся и сказал ага.