Не проси прощения (СИ) - Шнайдер Анна

Пролог

— Витенька, а ты мне купишь? Купишь, да? — с придыханием спросила Даша, умоляюще глядя на спутника тёмно-карими очами, обрамлёнными пушистыми ресницами. Её лицо, как всегда, было трогательно-наивным, благодаря чему Даша выглядела милым и невинным ребёнком. Хотя у Виктора она ассоциировалась скорее с кошечкой, которую очень хотелось погладить. И не только между ушей…

— Конечно, куплю, — он благосклонно кивнул и махнул рукой, указывая на витрину. — Выбирай, что хочется.

Даша просияла, и не удивительно. Из украшений у неё были только золотые серьги и тонкое серебряное колечко — подарок матери на восемнадцатилетие. А сейчас Виктор предлагал ей выбрать любое украшение, какое только захочет. Как тут не радоваться?

Девушка восторженно порхала по залу, постоянно попискивая от радости, и едва не плясала, разглядывая лежащие под стеклом ювелирные изделия. Виктор ходил за ней и улыбался, чувствуя себя довольным и счастливым. Приятно всё же доставлять удовольствие хорошему человеку… тем более что Даша заслужила. Она была очень отзывчивой и ласковой, и при этом не требовательной. За месяц ни одного скандала, ни одного намёка на неудовлетворённость собственным статусом, ни одного требования уделять ей больше внимания. Идеальная девушка. Ещё и молодая, красивая до умопомрачения и умная…

Не в силах сдерживать себя, Виктор игриво хлопнул Дашу по бедру, из-за чего девчонка взвизгнула чуть громче, а затем залилась счастливым хохотом. И он тоже хотел рассмеяться… но не успел.

— Папа?!

Дрожащий то ли от удивления, то ли от неуверенности голос дочери целиком и полностью разрушил атмосферу беззаботности и счастья. И вторгся в мысли Виктора о Даше, сразу их обрубив. И не только их — Горбовский застыл, не в силах пошевелиться и ощущая себя человеком, у которого внезапно отказал позвоночник.

— Папа, кто это?! — повторила дочь уже твёрже, и к неуверенности прибавилось негодование. — Папа?!

Это сон. Это ведь сон, правда? Не могла Марина здесь оказаться. Что ей делать в этом ювелирном?!

— Мам! Мам… Пойдём, мама! Мама! — услышал Виктор голос сына, резко выдохнул, ощущая, как сердце словно заливает холодом, и обернулся.

Про Дашу он напрочь забыл. А вот она не забыла, взяла его за руку… И Виктор непроизвольно до боли стиснул её ладонь, оглядывая застывшие в двух шагах от них фигуры жены, сына и дочери.

Все трое были белы как мел. Вот только Марина и Максим хотя бы походили на живых людей, тогда как Ира…

Она задыхалась. И лицо её из белого постепенно становилось мертвенно-серым.

— МАМА! — завопил Максим, пытаясь удержать женщину от падения. — Мама, что с тобой?!

Виктор, моментально отмерев, ринулся вперёд, вытряхнув из ладони руку Даши, помог Максиму уложить Иру на пол и прохрипел, поднимая голову и глядя на оторопевших от происходящего консультантов:

— Скорую! Быстрее!

Он сходил с ума от отчаяния, пытаясь прощупать у жены пульс — но его не было. Но это ведь невозможно! Она же не может… вот так… просто… умереть?!

Виктор лихорадочно мял запястье Иры, пытался хлопать по щекам, даже делал искусственное дыхание — но пульса всё не было.

— Ненавижу тебя! Ненавижу! Ненавижу! — повторяла стоящая рядом Марина, рыдая у Максима на плече, и в эти мгновения Виктор как никогда раньше разделял её чувства, ненавидя себя не меньше.

А Ирина между тем умирала у него на руках. Кожа её леденела, синяки под глазами темнели, и Виктор не знал, что ещё можно сделать, чтобы жена пришла в себя. Он задыхался, чувствуя бесконечное бессилие перед лицом наступающей смерти…

… И, задохнувшись окончательно, вынырнул из этого сна под резкий и громкий звонок будильника…

1

Виктор

Он потёр лицо и сел на постели, непроизвольно сглатывая вязко-горькую слюну и ощущая, как сильно, непримиримо колотится сердце.

Виктор понимал, почему ему вновь приснился этот кошмар, в котором Ира умирала у него на руках. Умирала каждый раз — сколько бы ему это ни снилось. Абсолютно безжалостный сон… в жизни всё было немного иначе. Остановка сердца была совсем недолгой, и у Виктора получилось запустить его при помощи искусственного дыхания и непрямого массажа ещё до приезда скорой. Врач потом сказал, что его действия спасли Ире жизнь, но Виктор пропустил это мимо ушей. В конце концов, именно его действия у неё эту жизнь едва не отняли, и гордиться ему было нечем.

Горбовский встал и медленно побрёл на кухню, чтобы выпить воды — в горле было сухо, как в пустыне. Включил свет и зажмурился от его яркости, бьющей по уставшим глазам.

Выпил целый стакан прохладной жидкости, привыкая к освещению и хмуро оглядываясь, — видели бы грозного начальника сейчас его сотрудники… Виктор, крупный мужчина под два метра ростом, самому себе в эту минуту казался безумно жалким, крошечным и трусливым. На лбу до сих пор выступала паническая испарина, и он знал, что так будет ещё какое-то время, пока он не отойдёт от приснившегося. Руки — огромные ладони, мясистые пальцы, кулаки величиной едва ли не с голову! — нервно дрожали, и стакан трясся, как будто Виктор был заправским алкоголиком. А ведь он не пил уже много лет, если не считать пары бокалов вина по праздникам. Разве похож он сейчас на человека, который руководит стоматологической клиникой и которого в коллективе считают строгим, но справедливым? Да ни разу. Скорее, на безмозглого червяка, который просрал в своей жизни всё, что только можно было просрать.

Виктор зло усмехнулся, глядя в окно, за которым мела метелью почти сказочная зима. Декабрь в этом году начался неожиданно — со снега по самые уши, и у кого-то наверняка уже было новогоднее настроение. Тогда как Горбовскому, глядя на всё это снежное великолепие, просто хотелось сдохнуть, и побыстрее.

В тот день, когда Иру увозили с инфарктом, погода была точно такая же. Он как сейчас помнил эти сугробы до неба, и снег, залепляющий колючими снежинками глаза, и пронзительный ветер, проникающий под пальто, как его ни запахивай, сколько шарфов сверху ни накручивай. Стыло… И в мире, и в душе — везде. И с тех пор погода ничуть не изменилась. Виктору так и казалось, что он по-прежнему живёт внутри зимы, будто он попал в снежный стеклянный шар. Только иногда всё вокруг было спокойно, а потом кто-то встряхивал шарик — и начинался хаос.

Вчера как раз встряхнули.

Виктор звонил сыну раз в месяц. Всегда сам, потому что знал — Максим не позвонит ему первым никогда, даже если мир перевернётся. Он и на звонки-то отвечал только потому, что Ира попросила. А вот Марину оказалось бесполезно просить, она ничего не желала слушать, похоронив воспоминания о своём отце вместе с чувствами к нему. А потом Виктор узнал, что и она, и Максим, получая паспорта через несколько месяцев после случившегося в ювелирном магазине, решили поменять и фамилию, взяв девичью фамилию Иры, и отчество, превратившись из Викторовичей в Витальевичей. Так звали их дедушку, отца Ирины, офицера, погибшего при исполнении ещё до рождения близнецов.

Согласие он дал, но это было больно. Настолько больно, что Виктор потом неделю не мог работать. После смирился, посчитав это своим наказанием за совершённое преступление. Убийц сажают в тюрьму, а что делают с предателями? По закону — ничего. Но высшая мера наказания всё же не в законе, а где-то совершенно в других сферах, это Виктор теперь знал точно.

И да, вчера был его «дежурный» звонок сыну. Узнать, как дела и работа, как личная жизнь и вообще настроение. Суббота, около одиннадцати часов утра… Виктор думал, что Максим как раз дома — сын был уверенной совой, даже занятие себе выбрал соответствующее, работая администратором в ночном клубе.

Однако он ошибся — Максим явно был за рулём.

— Извини, пап, — сказал он, как только Виктор поздоровался. — Я занят слегка, к Ришке еду.

Каждый раз, когда Максим говорил «Ришка», это милое сокращение резало Виктора, словно ножом по губам. Его милая девочка, любимая дочка… У них всегда были очень тёплые отношения, Ира в шутку называла Марину папиным ребёнком.