Бернадетт Стрэхн - А счастье пахнет лавандой!

Бернадетт Стрэхн

А счастье пахнет лавандой!

Я очень благодарна Пенни Уарнз, Джулии Тирелл, Аннетт Грин, Филиппе Прайд и Саре Кинселле. Если бы не они, эта книга не увидела бы свет, а ее автор не была бы так счастлива.

Эта книга посвящена Мэтью Стрэхну

1

Иви Крамп прямо-таки тошнило оттого, что у нее такое смешное имя[1]. Об этом говорили кассирши в банке. Им вторили телефонистки. Служащая химчистки твердила об этом вот уже несколько лет. Даже отец Иви считал точно так же, хотя сам и наградил ее такой фамилией.

В то утро театральный агент Иви — обладательница исключительно звучного имени — Мередит де Винтер — привязалась опять к тому же.

— Я прошу мне объяснить, — ее голос, уже полвека испытывавший на себе действие чрезмерной любви его обладательницы к джину с тоником, так и хрипел в трубке, — как я могу найти работу для актрисы с именем Иви Крамп? Посмотри на себя в зеркало, моя дорогая! Кто перед тобой? Девушка, которой далеко за двадцать, с большими голубыми глазами, с горестно болтающимися, давно не мытыми волосами. Никакой ИВИ КРАМП!

На самом же деле, покосившись на треснутое зеркало в гримерной, Иви увидела Барсука с забавно потертым местами мехом; его пластмассовый левый глаз болтался на ниточке, а лапы чуть-чуть попахивали острой приправой. Боже, как ненавидела она этот костюм. Не говоря уж о том, какой отвратительно толстой казалась в нем ее задница.

Такого же вида, поеденная молью Белка, подпрыгивая, заскочила в гримерную и довольно злобно пробурчала:

— Бррр, бррр…

— О, Саймон… Побереги свое красноречие до лучших времен! — бросила Иви и устало впихнула глаз Барсука на прежнее место.

— Виноват. — В словах Белки не чувствовалось раскаяния. Из-за неопрятной маски показалась капризная, грубоватая улыбка, но скрывавшаяся за ней спровоцированная алкоголем драма яростно требовала выхода. И так было всегда.

— Я же сказал: ты пропустила свою реплику перед песенкой, и если это произойдет еще раз, ты вылетишь к чертовой матери!

— Только не это! — Меховые Ивины лапы в отчаянии обхватили меховую голову. — Не говорите мне этого! Не выгоняйте в лес меня одного! Как смогу я выжить там без вас и без всех этих дурацких, неврастеничных, милых зверей!

За кулисами всегда так бывает: дружеское подшучивание. Но это подшучивание — не дружеское. Уже не раз «милые» звери, уйдя со сцены, пытались отколошматить друг друга, невзирая на декорации.

— Я же говорил тебе, что в этой роли ты все делаешь не так! — кричала Белка, роясь в рюкзаке и извлекая из него бутылку «Джек Дэниэльс».

— Снова ты все проливаешь на свое накладное пузо, — спокойно сказала Иви.

Главное, а возможно, и единственное удовольствие в этой работе — поиздеваться над Саймоном.

— Не суйся! — резонно ответил Саймон, с громким звуком отрываясь от бутылки. — Почему ты не изучала барсуков? Я же тебе велел!

Иви почесала массивную пушистую голову пластмассовым когтем.

— Гммм… Я играла почти как в сериалах. Разве не похоже?

Саймон в гневе швырнул орех из папье-маше на пол.

— Почему ты так несерьезно относишься к работе?

— Может, это оттого, что мы ставим дерьмовый спектакль в дерьмовых костюмах по дерьмовому сценарию?

Иви, сдержавшись, не добавила, что и Саймон — порядочное дерьмо, хотя дело обстояло именно так.

Большая Белка вся дрожала от гнева. И как же просто оказалось вывести ее из себя! Теперь в любую минуту можно ждать ее любимой тирады: «В-театре-нет-места-цинизму…»

— В театре нет места цинизму, — завизжал он, на этот раз попав в точку.

— Мы не в театре, — устало заметила Иви, — мы в общественном учреждении в какой-то глухой дыре играем спектакль до такой степени антисексуальный, антирасистский, вневозрастной и внеклассовый, что он, к сожалению, получился просто никаким, прямо-таки антивеселым. А наши зрители — скучающие пятилетние малыши, на лицах которых ясно написано, что они скорее согласились бы вытерпеть любую прививку, чем сидеть здесь.

Она помолчала и добавила:

— Твой хвост опять отвалился.

— О черт… Черт, черт, ЧЕРТ! — завизжал Саймон. Бегая кругами по комнате, он вдребезги разбил бутылку о ржавую раковину именно в тот момент, когда в дверях показалась голова директора школы.

Будучи человеком опытным, она сумела взять себя в руки и заявила:

— Вы не могли бы вернуться на сцену? Ваш друг Крот в самом разгаре зажигательного танца поскользнулся и пробил головой дерево из фанеры. Он все забрызгал кровью, а кроме того, я категорически против громких разговоров: дети не должны слышать такие речи!

В один прекрасный день можно будет за бокалом вина посмеяться над тем, что произошло, но сегодняшний день явно не заладился. В травмпункте Иви, конечно, могла понять каждого, кто при взгляде на гигантскую Белку и гигантского Барсука, поддерживающих истекающего кровью такого же гигантского Крота, не мог не улыбнуться. Но ей было не до смеха. По крайней мере сейчас.

— Может, можно хоть голову с него снять? — упрашивала Иви Саймона, неуклюже продвигаясь по проходу к двум оранжевым пластмассовым стульям, которые, видимо, были специально сконструированы так, чтобы на них было неудобно сидеть.

— Чтобы испортить всю прелесть костюма? Ты с ума сошла?

Иви вздохнула и закрыла глаза. В подобных заявлениях Саймона не было и намека на иронию. Иви стала актрисой, потому что она любила играть. Это просто как правда. Вся эта чванливая дребедень об истине и красоте ее не трогала. В те минуты, когда она была честна перед собой (а эти минуты приходили неожиданно, как будто ветерок подул в нужном направлении), она сама себе признавалась, что стала актрисой именно потому, что ей захотелось славы. Однако все это казалось таким банально пустым, что она не очень-то любила себе в этом признаваться, и для всех, кто ее знал, это было очевидной истиной. Но Саймон стал артистом из более высоких соображений. Проблема же его заключалась в том, что в первую очередь он был артистом, а вот симпатичным человеком, увы, только во вторую.

Ну а в третью очередь — он был Белкой.

— Я же должен быть на другом спектакле, — бормотал, хныча, Крот. — Я же подвел их. О, дурак я дурак… глупый, сумасшедший дурак.

— Шшш… Иви поглаживала его синтетическую голову, когда он неуклюже к ней прислонялся. Она старалась не обращать внимания на электронные часы, извещавшие, что впереди еще три часа и сорок минут ожидания, а возвращалась мысленно к словам Мередит, рисовавшей ей картину этой самой работы: «Праздник! Веселье! Улыбающиеся детские личики! И ты — счастливый участник разъезжающей актерской труппы!» Реальность же состояла из допотопного тесного форда «Транзит» и всевозможных выпадов со стороны актерской братии, которая для поддержания сил пила, пакостничала и сквернословила, умудряясь при этом относиться к своему делу предельно серьезно. Но последнее было выше понимания Иви! Как может человек, хоть чуть-чуть обладающий чувством юмора, относиться серьезно к тому, что они вытворяли с беззащитными пятилетними детками этого округа!

Саймон, конечно, исключение. Она заметила, как он демонстративно открыл «Короля Лира» и читал его с таким упорством, на какое только способен был человек, читающий сквозь лохматые прорези беличьей головы.

Однако электронные часы были настроены более оптимистично. И четыре часа, после которых им было разрешено забрать забинтованного трагика и засунуть его в свой фургончик, все-таки подошли к концу. Когда их уникальное средство передвижения, достигнув угрожающей скорости — тридцати миль в час, неслось по направлению к Лондону, дому, ванной и мягким полотенцам, Иви, прижатая к окну, сидела на переднем сиденье. Ее совсем не было видно за теми предметами, что пришлось переложить вперед, чтобы освободить сзади место для обессилевшего Крота. Пронянчившись всю дорогу с огромным кустом, поставленным ей на колени, Иви чувствовала себя слишком измотанной, чтобы поддразнивать Саймона.

Глядя на мокрое от дождя шоссе, она пыталась выбросить из головы назойливо засевшие там вычисления. В последние дни стоило ей освободиться от работы, как они сразу приходили на ум. Примеры, которые требовалось решить, выглядели примерно так: «Зарплата, минус плата за квартиру, минус оплата счетов, минус небольшая сумма на развлечения, равняется…» Но ей никогда не удавалось решить их так, чтобы это хоть чему-нибудь равнялось. Практически, ответ все время получался числом отрицательным и до обидного большим.

Если в ближайшее время не произойдет никаких изменений, уже в сотый раз грустно подумала Иви, мне придется найти нормальную работу. От одной этой мысли она покрывалась холодным потом. Она представляла себе, что такое нормальная работа. Она восхищалась людьми, каждое утро направлявшимися к станциям метро, почти так же, как в старой кинохронике толпа восхищалась отправлявшимися на фронт британскими солдатами. Сказать по правде, Иви просто не умела делать ничего полезного. По способности сосредоточиваться она находилась где-то на уровне малыша, оперирующего числами первого десятка, а на начальство она реагировала примерно так же, как стал бы реагировать питбуль, если в него тыкать заостренной палочкой. Кроме того, ей необходимо было стать актрисой, чтобы все члены ее семьи не выстроились ради удовольствия в очередь, чтобы, потрясая пальцем у нее над головой, заявить: «Ну что я тебе говорил(а)!» Нет, никогда она не доставит своей мамочке такой радости; ей не дождаться столь часто предрекаемого провала собственной дочери!