Юрий Жуков - Настольная книга сталиниста Страница 6

Третий процесс в те же дни проводило Особое совещание. Оно рассмотрело дела 77 человек, из которых 65 были членами партии (их исключили из рядов ВКП(б) только после ареста), а 57 — в прошлом активными участниками оппозиции. Более того, именно в данную группу включили таких непримиримых противников политики сталинского Политбюро, как Г. И. Сафаров, П. А. Залуцкий, А. И. Александров, Я. И. Цейтлин, К. С. Соловьёв.

Вместе с ними попали на скамью подсудимых первая жена Зиновьева С. Н. Равич, хранитель части зиновьевского архива Емельянов, а также чуть ли не все родственники Николаева — его мать, сестры Е. В. Рогачёва и А. В. Пантюхина, муж последней В. А. Пантюхин, двоюродный брат Г. В. Васильев, жена брата А. А. Николаева-Максимова.

Подобная пестрота, разноликость группы, представшей перед Особым совещанием, объяснялась, скорее всего, теми трудностями, которые необходимо было преодолеть и следователям, и только что избранному первым секретарем Ленинградского обкома А.А. Жданову, санкционировавшему все аресты. С одной стороны, им требовалось изолировать бывших участников оппозиции, а с другой — все же хоть как-то доказать предъявляемые им обвинения, чего на обычном, даже закрытом суде добиться вряд ли было возможно. Отсюда, несомненно, и та «мягкость» Особого совещания, председателем которого являлся Агранов. Сорок человек приговорили к заключению в концлагерь сроком на 5 лет, семь человек — на 4 года, двадцать пять человек — к ссылке на 5 лет, четверых — на 4 года, одного — на 2 года.

Дополнил процессы, о которых сообщала печать, логически завершил их еще один, о котором информация в то время нигде не появилась. 9 марта 1935 г. в Ленинграде выездная сессия Военной коллегии Верховного суда СССР «за соучастие в совершении Николаевым теракта» приговорила к расстрелу М. П. Драуле, её сестру О. П. Драуле — 1905 г. рождения, члена ВКП(б) с 1925 г., работавшую секретарем парткома Выборгского дома культуры, и её мужа P. M. Кулинера — 1903 г. рождения, члена ВКП(б) с 1923 г., начальника планового отдела треста Ленштамп.[18]

А за месяц до того, 23 января, на этот раз в Москве Военная коллегия Верховного суда СССР определила судьбу бывшего руководства УНКВД по Ленинградской области. Начальника управления Медведя и его первого заместителя И. В. Запорожца, вообще отсутствовавшего в городе с середины ноября, приговорили к 3 годам тюремного заключения. Начальника оперода Губина, замначальника особого отдела Янишевского, начальника 4-го отделения (охраны) М. И. Котомина, уполномоченных различных отделов Г. А. Петрова, П. М. Лобова, A. M. Белоусенко, А. А. Мосевича — к 2 годам, а ещё одного уполномоченного М. К. Бальцевича — к 10 годам. Так была оценена их «преступная бездеятельность».[19]

Наконец, 26 января 1935 г. закрытое постановление Политбюро, занесенное в «особую папку», завершило карательные меры по отношению к зиновьевской оппозиции, зарегистрированной секретно-политическим отделом УНКВД по Ленинградской области. 663 бывших сторонника Зиновьева высылали на 3–4 года на север Сибири и в Якутию, и ещё 325 человек переводили из Ленинграда на работу в другие районы страны.[20]

Несоответствия

Итак, за убийством Кирова последовали беспрецедентные, небывалые еще по масштабам аресты, жесточайшие репрессии. На пяти процессах приговорили к расстрелу 17 человек, к тюремному заключению на различные сроки — 76 человек, к ссылке — 30 человек да к тому же сугубо партийным постановлением к высылке — 988 человек. Затронула же столь суровая кара в подавляющем большинстве бывших участников оппозиции, но лишь зиновьевской, а не, скажем, троцкистской. Потому все это в совокупности с показаниями, полученными у обвинявшихся в ходе следствия, вызывает серьезнейшие вопросы, порождаемые слишком уж явными несоответствиями, противоречиями:

Почему расстреляли Милду Драуле, ее сестру с мужем, арестовали и приговорили к тюремному заключению или ссылке всех без исключения родственников Николаева, хотя их причастность не только к совершению убийства, но и к зиновьевской оппозиции ни один следователь и не пытался доказать?

Почему, в каких целях арестовали 9 декабря 1934 г. главного свидетеля по делу об убийстве Кирова электромонтёра Смольного Платоча, который, кстати сказать, не появился ни на одном из процессов, не выступил там с показаниями?

На эти вопросы мы вряд ли, даже после рассекречивания всех документов по делу Николаева, получим ответы. Но есть вопросы, ответы на которые возможны.

Почему политическая версия при расследовании убийства Кирова появилась лишь 4 декабря 1934 г., поначалу рассматривая виновными «троцкистов», «анархистов», сторонников давно распавшейся группы «Рабочая правда», и лишь 15 декабря ответственными за выстрел Николаева сделали зиновьевцев, именуемых время от времени «зиновьевцами-троцкистами»?

Почему 23 декабря 1934 г. руководство НКВД — несомненно, по согласованию с Политбюро — объявило, что «следствие установило (выделено мною. — Ю.Ж.) отсутствие достаточных данных для предания суду» Зиновьева, Каменева, а 16 января неожиданно пришло к прямо обратному заключению, заявив о нем официально, через газеты? Что же произошло за столь короткий промежуток времени?

Почему поначалу основным мотивом действий «зиновьевского террористического подпольного ленинградского центра», в том числе и убийства Кирова, провозглашалось следствием стремление бывших участников оппозиции «изменить нынешнюю политику в духе так называемой зиновьевско-троцкистской платформы» без объяснения, раскрытия сути последней, а затем цели обвинявшихся были сведены практически лишь к терроризму?

Почему столь раздувавшийся шумной пропагандистской кампанией в декабре 1934 — январе 1935 г. «терроризм», который якобы стал для оппозиции единственным орудием политической борьбы против сталинского руководства, не привел к адекватным мерам? К изменению и штатного расписания, и структуры органов охраны высших должностных лиц партии и государства, что все же произошло, но лишь в ноябре… 1936 г.?

Наконец, отсутствует ответ и на самый важный, решающий вопрос.

Почему именно выстрел в Смольном 1 декабря 1934 г. послужил для Сталина поводом для начала устранения своих политических противников с помощью репрессий? Ведь если принять во внимание то, на чем даже сегодня упорно, единодушно настаивают все последовательные антисталинисты безотносительно к их политической ориентации, — чисто патологические черты характера Сталина, приписываемая ему паранойя, постоянный и безосновательный, безумный страх за свои жизнь, власть, судьбу, то следует рассмотреть, оценить два события. Те самые, которые в последнее время слишком часто описываются, но в откровенно апокрифической форме и полностью игнорируются историками. Два события, позволявших Сталину, пожелай он того, начать ликвидацию своих противников годом раньше.

18 августа 1933 г. у Сталина начался очередной отпуск. Поздно вечером 25 августа он с К. Е. Ворошиловым прибыл в Сочи. А спустя примерно час они выехали на автомашине на одну из правительственных дач — «Зеленую рощу» близ Мацесты. И практически сразу же, при проезде через небольшой Ривьерский мост в самом центре Сочи, произошло то, что на языке милицейских протоколов ныне именуется дорожно-транспортным происшествием. На автомобиль, в котором сидели Сталин с Ворошиловым, налетел грузовик. Охрана, находившаяся во второй, «хвостовой», машине, немедленно открыла стрельбу. Испуганный более других всем происходившим шофер грузовика — им оказался некий Арешидзе, изрядно выпивший перед злополучным рейсом, тут же скрылся, пользуясь темнотой и знанием местности. После непродолжительной задержки Сталин и Ворошилов поехали дальше.

Месяц спустя, 23 сентября, Сталин, уже перебравшийся на другую дачу — «Холодную речку» близ Гагры, решил совершить морскую прогулку на незадолго до того доставленном из Ленинграда катере «Красная звезда». В 13 часов 30 минут корабль отошёл от причала и взял курс на юг, к мысу Пицунда, где Сталин и сошел на берег. Гулял, закусывал. После пикника отправился назад, на дачу. Однако разыгравшаяся непогода, поднявшая сильную волну, затянула возвращение на лишних два часа. Уже при подходе к Гагре, примерно в 17 часов, катер был внезапно обстрелян. С берега из винтовки. К счастью для всех, пули легли в воду, и на борту никто не пострадал.

Как ни покажется сегодня странным, Сталин даже не предложил, как одну из гипотез проводившегося следствия, рассматривать каждое из этих чрезвычайных происшествий порознь как возможные теракты, а оба вместе — как действия неких заговорщиков. Просто не обратил внимания на то, что на самом деле могло оказаться для него трагическим, роковым. Не вмешивался и в расследование. Коренным образом изменил свое отношение к такого рода событиям лишь после убийства Кирова.