Борис Соколов - Иосиф Сталин – беспощадный созидатель Страница 60

В культ Сталина свою достойную лепту внесли иностранные писатели коммунистических или левых убеждений. Например, Анри Барбюс в биографии Сталина, впервые опубликованной в 1936 году, утверждал: «Он не старался превратить трибуну в пьедестал, не стремился стать «громовой глоткой» на манер Муссолини или Гитлера или вести адвокатскую игру по типу Керенского, так хорошо умевшего действовать на хрусталики, барабанные перепонки и слезные железы слушателей; ему чуждо гипнотическое завывание Ганди». И еще писатель-коммунист подарил миру формулу, популярную и сегодня: «Человек с головою ученого, с лицом рабочего, в одежде простого солдата, живет в небольшом домике. Кто бы вы ни были, лучшее в вашей судьбе находится в руках этого человека. Он подлинный вождь. Сталин – это Ленин сегодня».

А Лион Фейхтвангер в своей знаменитой книге о Сталине с простодушной восторженностью писал: «Не позднее 1935 года весь мир признал, что социализм в одной стране построен и что, более того, эта страна и вооружена и готова к защите от любого нападения». Возможно, тогда родился анекдот о сходстве Советского Союза и амура: «СССР раздет, вооружен и говорит, что он всех любит».

Фейхтвангер с потрясающей наивностью предлагал Троцкому идеальный сценарий поведения: «Что же мог сделать Троцкий? Он мог молчать. Он мог признать себя побежденным и заявить о своей ошибке и примириться со Сталиным. Но он этого не сделал. Он не мог решиться на это. Человек, который раньше видел то, что не видели другие, теперь не видел того, что было видно каждому ребенку. Питание было налажено (после массового голода, вызванного той же коллективизацией, но Фейхтвангер сделал вид, что о голоде ничего не знает. – Б. С.), машины работали, сырье добывалось в невиданных ранее размерах, страна была электрифицирована, механизирована. Троцкий не хотел этого признать. Он заявил, что именно быстрый подъем и лихорадочные темпы строительства обусловливают непрочность этого строительства. Советский Союз – «государство Сталина», как он его называл, – должен рано или поздно потерпеть крах и без постороннего вмешательства, и он, несомненно, потерпит крах в случае нападения на него фашистских держав. И Троцкий разражался вспышками беспредельной ненависти к человеку, под знаменем которого осуществлялось строительство». Если бы Лев Давыдович последовал совету Фейхтвангера, сломался и покаялся, то наверняка бы стал третьим главным подсудимым на процессе в августе 1936 года вместе с Зиновьевым и Каменевым и умер бы на четыре года раньше и гораздо более позорной смертью.

А уж над следующим пассажем из фейхтвангеровской книги Сталин наверняка долго и от души смеялся. Наивный немецкий еврей, видевший в Сталине единственную альтернативу Гитлеру, утверждал в главке с характерным названием «Ненависть-любовь»: «Отношения Сталина и Троцкого друг к другу не исчерпываются вопросами их соперничества, ненависти, различия характеров и взглядов. Великий организатор Сталин, понявший, что даже русского крестьянина можно привести к социализму, он, этот великий математик и психолог (справедливости ради замечу, что никто, кроме Фейхтвангера, выдающихся математических способностей за Сталиным не замечал, и почему он пришел к выводу о наличии у Сталина математических способностей, абсолютно неясно. – Б. С.), пытается использовать для своих целей своих противников, способностей которых он никоим образом не недооценивает. Он заведомо окружил себя многими людьми, близкими по духу Троцкому. Его считают беспощадным, а он в продолжение многих лет борется за то, чтобы привлечь на свою сторону способных троцкистов, вместо того чтобы их уничтожить, и в упорных стараниях, с которыми он пытается использовать их в интересах своего дела, есть что-то трогательное». Куда как трогательное! Тут уж «великий математик и психолог» точно ухмыльнулся в усы. Фейхтвангер, дурак, не может знать, что некоторым недобитым, переметнувшимся троцкистам дозволяется пастись на сталинском лужку строго определенное время – пока не пришел их черед идти на бойню. Ведь так уже было с Радеком, живой пример которого был у Фейхтвангера перед глазами. Некоторые из привлеченных в момент приезда Фейхтвангера в Москву еще паслись, но до начала Второй мировой войны практически все они были уничтожены.

Правдоподобность, близость к истине обвинений, выдвинутых против Троцкого на московских процессах, Фейхтвангер обосновывал чертами натуры бывшего председателя Реввоенсовета: «После тщательной проверки оказалось, что поведение, приписываемое Троцкому обвинением, не только не невероятно, но даже является единственно возможным для него поведением, соответствующим его внутреннему состоянию.

Нужно хорошо себе представить этого человека, приговоренного к бездействию, вынужденного праздно наблюдать за тем, как грандиозный эксперимент, начатый им вместе с Лениным, превращается в некоторого рода гигантский мелкобуржуазный шреберовский сад. Ведь ему, который хотел пропитать социализмом весь земной шар, «государство Сталина» казалось – так он говорил, так писал – пошлой карикатурой на то, что первоначально ему представлялось. К этому присоединялась глубокая личная неприязнь к Сталину, соглашателю, который ему, творцу плана, постоянно мешал и в конце концов изгнал его. Троцкий бесчисленное множество раз давал волю своей безграничной ненависти и презрению к Сталину. Почему, выражая это устно и в печати, он не мог выразить этого в действии? Действительно ли это так «невероятно», чтобы он, человек, считавший себя единственно настоящим вождем революции, не нашел все средства достаточно хорошими для свержения «ложного мессии», занявшего с помощью хитрости его место? Мне это кажется вполне вероятным… Если Алкивиад пошел к персам, то почему Троцкий не мог пойти к фашистам? (фашисты только Троцкого и ждали! – Б. С.) …

Русским патриотом Троцкий не был никогда (только вот хвалил Есенина как русского национального поэта да требовал у румын обратно Бессарабию как исконно российскую территорию! – Б. С.). «Государство Сталина» было ему глубоко антипатично. Он хотел мировой революции. Если собрать все отзывы изгнанного Троцкого о Сталине и о его государстве воедино, то получится объемистый том, насыщенный ненавистью, яростью, иронией, презрением. Что же являлось за все эти годы изгнания и является и ныне главной целью Троцкого? Возвращение в страну любой ценой, возвращение к власти».

И уж совсем по-идиотски звучало заключение, которым Фейхтвангер завершил книгу: «Советский Союз имеет два лица. В борьбе лицо Союза – суровая беспощадность, сметающая со своего пути всякую оппозицию. В созидании его лицо – демократия, которую он объявил в конституции своей конечной целью. И факт утверждения чрезвычайным съездом новой Конституции как раз в промежутке между двумя процессами – Зиновьева и Радека – служит как бы символом этого».

Милейший Лион Фейхтвангер ничуть не задумался, какая может быть демократия в отсутствие всякой оппозиции. У Советского Союза действительно было два лица. На потребу легковерным иностранцам существовала «самая передовая в мире» сталинская Конституция, декларировавшая всевозможные права и свободы, провозгласившая равенство всех граждан перед законом, соответствующая как будто принципам демократии. Внутри же страны процветала жесточайшая диктатура и террор и подавлялось всякое свободомыслие. Население СССР, в отличие от Фейхтвангера, насчет советской демократии в своем большинстве не обманывалось и прекрасно понимало, что начальник всегда прав, а спорить с ним – опасно для жизни и здоровья.

Сталинская Конституция СССР, как известно, была принята 5 декабря 1936 года. Выступая на утвердившем Конституцию VIII Чрезвычайном съезде Советов, Сталин, в качестве главы Конституционной комиссии, так охарактеризовал ее значение: «Теперь, когда мутная волна фашизма оплевывает социалистическое движение рабочего класса и смешивает с грязью демократические устремления лучших людей цивилизованного мира, новая Конституция СССР будет обвинительным актом против фашизма, говорящим о том, что социализм и демократия непобедимы. Новая Конституция СССР будет моральной помощью и реальным подспорьем для всех тех, кто ведут ныне борьбу против фашистского варварства». Здесь Сталин невольно проговорился: Конституция СССР имела только пропагандистское, моральное значение, и предназначена была главным образом для внешнего потребления. Внутри страны никто соблюдать ее не собирался. И мутный поток террора, начавшийся после убийства Кирова и продолжившийся процессом Зиновьева и Каменева, как раз после принятия Конституции стал особенно бурным и вылился в «ежовщину».

Сталинская Конституция оказалась самой долговечной из советских конституций – она действовала более сорока лет. В выступлении при ее принятии Сталин утверждал: «Особенность проекта новой Конституции состоит в том, что он не ограничивается фиксированием формальных прав граждан, а переносит центр тяжести на вопрос о гарантиях этих прав, на вопрос о средствах осуществления этих прав. Он не просто провозглашает равенство прав граждан, но и обеспечивает его законодательным закреплением факта ликвидации режима эксплуатации, факта освобождения граждан от всякой эксплуатации. Он не просто провозглашает право на труд, но и обеспечивает его законодательным закреплением факта отсутствия кризисов в советском обществе, факта уничтожения безработицы. Он не просто провозглашает демократические свободы, но и обеспечивает их в законодательном порядке известными материальными средствами». Вождь обещал: «Это будет исторический документ, трактующий просто и сжато, почти в протокольном стиле, о фактах победы в СССР развернутой, до конца последовательной демократии». Действительно, новая Конституция провозглашала полное равноправие всех советских граждан, независимо от национальности, социального происхождения и классовой принадлежности в настоящем. Ликвидировалась категория «лишенцев» – лиц, лишенных избирательных прав и права ведения предвыборной агитации из-за принадлежности к «эксплуататорским классам». Теперь «эксплуататоры» (кулаки и нэпманы) были либо физически уничтожены (в ходе коллективизации), либо отправлены в ГУЛАГ, либо сосланы и, таким образом, все равно лишены избирательных прав. Осуществить же декларированные конституцией основные демократические права и свободы (слова, собраний, всеобщего прямого равного и тайного голосования и др.) у граждан не было никаких реальных возможностей. Единственным работодателем в стране выступало государство, и те, кто вступал в конфликт с ним, моментально лишался работы, если даже и не подвергался впоследствии более серьезным репрессиям. В сталинское время это большого значения, как правило, не имело, поскольку сразу за увольнением обычно следовал арест. Позднее же, в 60-е и 70-е годы, диссиденты столкнулись с практикой запрета на профессии за убеждения. Уволенных же со службы правозащитников могли привлечь к ответственности за тунеядство, так как в СССР люди не только обладали правом на труд, но и обязаны были трудиться под страхом уголовного преследования, поскольку Конституция провозглашала: труд есть священная обязанность и «дело чести» каждого трудоспособного гражданина.