Сергей Утченко - Тайны политических убийств Страница 74

Барту не случайно называл себя республиканцем-прогрессистом. Он считал, что новая политическая группировка, пришедшая на смену республиканцам-«оппортунистам», должна возродить и укрепить «чистоту» республиканских государственных институтов, защитить республиканскую конституцию от атак бонапартистской и клерикальной реакции, укрепить внешнеполитические позиции Франции в противовес Германии. Молодой Барту оказывается в числе тех, в целом дальновидных парламентариев и политиков, которые после «военной тревоги» 1887 года, когда позиция России остановила занесенный над Францией кулак германского «железного канцлера» Бисмарка, осознали жизненную необходимость для страны франко-русского союза. «В настоящее время нашей единственной опорой является надежда на русскую поддержку, которая так пугает Бисмарка», — писал в марте 1889 года один из авторитетных республиканских дипломатов П. Камбон. Барту, впоследствии сблизившийся с братьями-дипломатами Полем и Жюлем Камбонами, а затем и их племянницей — историком и журналисткой Женевьевой Табуи, — занимал такую же позицию. Недаром уже тогда русское правительство в Париже обратило внимание на парламентскую деятельность молодого Барту.

30 мая 1894 года он впервые занял пост в министерстве, став министром общественных работ в правительстве, сформированном Ш. Дюпюи.

Осенью юбилейного дня республиканской Франции 1889 года, когда отмечалось 100-летие со дня взятия восставшим народом королевского оплота — тюрьмы Бастилия, в Париже была проведена Всемирная промышленная выставка, для которой французский инженер Густав Эйфель спроектировал и построил грандиозное высотное сооружение — 300-метровую башню, сделанную целиком из металла. Это была впечатляющая демонстрация успехов французской металлургической промышленности, строительной техники, научно-технической мысли. Эйфелева башня символизировала превращение Парижа и прилегающих к нему районов в ведущий промышленный центр страны, центр концентрации индустриального производства и рабочего класса — повой грозной силы.

В палате депутатов эта новая «грозная сила» после проведенных в 1893 году очередных парламентских выборов была представлена 30 социалистами, в том числе их лидерами Ж. Гедом, Э. Вайяном, в прошлом участниками Парижской коммуны, и Ж. Жоресом, быстро выдвинувшимся на передний край борьбы. Горячий борец и убежденный демократ, обладавший исключительным ораторским талантом, бесстрашный противник реакции и милитаризма, искрение стремившийся служить трудящимся массам, Жорес сохранял веру в возможность перестройки мира, социальных отношений силой убеждения, обличительного слова. И парламентская трибуна стала главным орудием его борьбы. Ромен Роллан в своих воспоминаниях нарисовал колоритный портрет Ж. Жореса тех лет: «Большой, сильный, с внешностью и манерами простолюдина, бородатый и краснощекий, с крупными, мясистыми чертами лица, небрежно одетый, излучая радость жизни и борьбы, он поднимался тяжелыми быстрыми шагами по ступенькам трибуны… Голос у него был громкий, очень высокий, почти пронзительный, утомляющий… Он, не уставая, произносил на самых высоких нотах всю речь, даже если она длилась полтора-два часа!»

В гневных, проникнутых сарказмом парламентских речах Жорес не щадил своих буржуазных оппонентов. Будучи всего тремя годами старше Барту, он смотрел на него как на молодого начинающего политика. «Можно было ожидать, — говорил Жорес с парламентской трибуны, — что все эти новые и молодые люди, все эти Барту и Бюрдо будут вести новую, смелую политику и попытаются, если можно так выразиться, оправдать перед демократией свое внезапное появление на вершинах политической жизни смелостью своей мысли и решительностью своих действий!» Нет, категорически утверждал Жорес, Барту не оправдал этих ожиданий, он своего рода «политический пустоцвет». Барту не отвечал на парламентское остроумие Жореса, но его вражда к оратору социалистов возрастала.

В сентябре 1894 года французская контрразведка нашла в здании германского посольства в Париже разорванное на мелкие клочки письмо, адресованное германскому военному атташе полковнику фон Шварцкоппену. Это было начало «дела Дрейфуса», которое было использовано французским генеральным штабом и армейским генералитетом для укрепления своего положения и влияния в республиканском государственном аппарате и стране. Одновременно оно усилило старые опасения в отношении тайных происков кайзеровских милитаристов, стремившихся всеми способами подорвать оборонные возможности республиканской Франции.

24 декабря военный министр генерал Мерсье внес в палату депутатов подготовленный кабинетом Дюпюи законопроект о введении смертной казни за государственную измену. Жорес значительно выступил с протестом, объясняя действия правительства «страхом» перед социалистами. Премьер-министр взялся сам защищать законопроект, вступив в полемику с Жоресом. Лидер социалистов доказывал, что законопроект направлен против возможных волнений рабочих и крестьян, одетых в солдатские шинели, грубо попирает их гражданские права. Перед красноречием Жореса лишенный ораторского таланта Дюпюи оказался безоружным, и Барту попытался ему помочь: «Господин Жорес, вы отлично знаете, что лжете!» — крикнул он с места. «Нет! — громко заявил в ответ Жорес. — Лжем не мы, социалисты, а те, кто пытается спасти свою ставшую шаткой власть, только прикрываясь патриотизмом!»

Заявление Жореса, направленное против правого крыла и «центра» палаты депутатов, вызвало их бурную реакцию и привело к парламентскому скандалу. Он был удален из зала палаты и временно лишен права участвовать в парламентских дебатах. Виновником происшедшего инцидента он счел Барту. В тот же день секунданты Жореса Р. Вивиани и Г. Руане передали Барту вызов на дуэль. Тот без колебаний немедленно принял вызов.

Поединок на пистолетах Барту и Жореса состоялся в рождественский день, 25 декабря. Секундантами Барту были его друзья Лаветюжон и Лафон. Оба дуэлянта промахнулись. «А ведь каждому из них, — пишет историк H. Н. Молчанов, — было суждено умереть именно от пули, только с Барту это случилось ровно на двадцать лет позже смерти его противника». Жорес не любил вспоминать об этой дуэли. Он понимал, что пистолетные выстрелы, которыми обменялись противники, не могли разрешить в основе своей классовый спор между ними.

1894 год, год министерского дебюта Барту, год его памятной дуэли с Жоресом, стал одновременно рубежом в его личной жизни, 32-летний Луи Барту женился на дочери богатого негоцианта. То не был, однако, брак по расчету, столь типичный для французской буржуазной среды. Луи Барту избрал подругу жизни, во многом духовно близкую ему: она интересовалась политической деятельностью страны, проблемами французской литературы, театра, музыки, живописи. После свадебного путешествия на родину, в Атлантические Пиренеи, супруги поселились на втором этаже дома на парижской авеню Марсо и стали вести довольно простую, скромную жизнь средних, бережливых, умевших себя ограничивать буржуа. По свидетельству близко знавшего его публициста О. Обера, Барту был счастливым мужем, главой благополучной немногочисленной семьи. В 1885 году у них родился сын Макс.

Предметом, на который Луи Барту позволял себе значительные расходы, были книги. Тщательно собиравшаяся им библиотека вскоре принесла ему в Европе славу известного библиофила. В его библиотеке хранились отпечатанный на специальной голландской бумаге экземпляр «Цветов зла» Шарля Бодлера издания 1857 года с автографом поэта, книги А. де Ламартина, А. де Мюссе, В. Гюго, Т. Готье, А. Рембо, П. Верлена, Г. Флобера, Ж. Санд, Г. де Мопассана, А. Франса. Многие из них, такие, как Анатоль Франс и Пьер Лоти, дарили Барту свои произведения с теплыми авторскими посвящениями, что делало его коллекцию уникальной.

С начала семейной жизни Барту определяет для себя четкий рабочий распорядок дня. Он встает рано, в 5 часов утра, принимает холодную ванну, делает гимнастику и направляется в свой просторный кабинет-библиотеку, где садится за рабочий стол. Ровно в 7 часов 30 минут ему подают завтрак, в 8 часов является парикмахер. Далее начинается трудовой день: министерская работа, парламентские заседания, деловые визиты, в том числе обязательное посещение букинистов. Этого распорядка дня Барту строго придерживается всю жизнь. В свободное от министерской деятельности время Барту работает как литератор. Он даже любит говорить, что является больше литератором, чем политиком. Это, конечно, не так, но литературные интересы Барту были действительно широки. Он глубоко изучает эпоху от времен Великой французской революции XVIII века до своих дней. В сфере его интересов были не только такие фигуры, как Мирабо или Наполеон I, но и Ламартин, Гюго, Бодлер; не только история или литература, но и музыка; его увлекала не только музыкальная классика — Бах, Моцарт, Бетховен, но и романтическое творчество Шумана, Шуберта, Берлиоза, импрессионизм Форе и Дебюсси.