Лев Успенский - Ты и твое имя Страница 20

Имя Никита лет двадцать пять назад было очень редким и вдруг вошло в неожиданную моду главным образом среди советских интеллигентов. Можно думать, большую роль здесь сыграла чудесная повесть А. Толстого «Детство Никиты»; после ее выхода в свет маленькие Никиты начали появляться повсюду, как грибы после дождя. Однако, если вы познакомитесь с именами, распространенными в то же время в колхозной деревне или в рабочих семьях, там число Никит окажется несравненно меньшим: мода на имена бывает совершенно разной в разных кругах общества.

Одновременно с Никитами сомкнутыми рядами выступили в жизнь бесчисленные Натальи; надо, впрочем, сказать, что это имя оказалось более стойким: Никит понемногу становится как будто все меньше; что же до Наташ, то их число отнюдь не уменьшается.

Среди горожан возникает и угасает внимание к одним именам, в деревне — к другим. В городах, например, мода на вычурные западноевропейские имена — Генрих, Альфред, Брунгильда, Эльвира, Эдуард — расцвела и быстро прекратилась в двадцатых годах, а, скажем до некоторых сёл Западной Сибири она докатилась только лет десять спустя. Во время Великой Отечественной войны многие ленинградцы и москвичи с удивлением рассказывали о чисто русских селениях Челябинской или Омской областей, где не было ни одной Дуни и ни одного Вани, а бегали по улицам только «иностранцы»: Маргариты, Рудольфы и даже Бернгарды.

Ну, а теперь — какой же вывод вытекает из всего этого? Он довольно прост: с одной стороны, очевидно, что приспело время нам менять наш «именослов» или, во всяком случае, расширять его; это бесспорно. С другой же стороны, — нельзя делать это так небрежно и кое-как, как делалось доныне. Наверное, следует помочь людям: не у каждого хватит фантазии, знаний и вкуса, чтобы самому выдумать хорошее имя для младенца; надо пособить им в этом. Однако составлять наши новые «святцы» должны не веселые добровольцы-любители, а люди, по-настоящему осведомленные в истории именословия, в его законах, да и в законах русского языка вообще. Только они сумеют подобрать такую сокровищницу «сладостных даров» новорожденным, из которой, если не все до одного, то хоть некоторые имена станут действительно популярными и любимыми. Красивых имен в мире очень много, как много красивых одежд или головных уборов у разных народов земли. Но ни я, ни вы не хотели бы всё еще ходить по улицам в пернатом уборе индейского вождя или в древнегреческой хламиде; всеми этими вещами лучше любоваться в музеях да на картинах. Когда вам надо заказать красивое платье, которое вы будете носить год или два, родители ведут вас в ателье, советуются с портными, судят и рядят со знакомыми так и этак насчет материала, цвета, фасона. А когда надо дать человеку имя, которое он не сбросит с плеч до конца жизни, почему-то считается, что лучше папы с мамой да еще двух-трех тетушек в этом никто не разберется. Это совершенно неверно, и, надо надеяться, рано или поздно обновленный список красивых имен, таких, как древнеславянское Лола, русское Лада, таких, как парфянско-согдийское Роксана, как изобретенное А. Толстым Аэлита или широко распространенное некогда и у нас, а теперь живущее только в Болгарии, милое Радость, — этот список будет составлен, предложен народу нашему и утвержден им.

Тяжелый случай

А теперь, так сказать на заедку, позвольте рассказать вам одну чисто ономатологическую историю.

Жил-был профессор математики, человек весьма знаменитый в мире ученых. В отличие от других профессоров, он отнюдь не был рассеянным человеком, а, наоборот, отличался удивительной точностью и аккуратностью во всем своем поведении. Зато необыкновенно рассеянной была его молодая жена, художница. Впрочем, сам он был тоже еще совсем не стар.

Случилось так, что в то время, когда люди эти ожидали рождения первого ребенка, профессор получил очень важную командировку в какие-то далекие места и надолго: на два или три месяца. Выходило, что младенец появится на свет в его отсутствие. Это не смутило бы ни маму, ни папу, если бы не вопрос о его имени. Профессору, которого жена нежно звала Толиком, потому что имя его было Анатолий, давно пришла в голову мысль: если родится сын, назвать его несколько неожиданно, но зато чисто по-математически — Интеграл; дело в том, что самая важная его работа, та, которая его прославила, была посвящена интегральному исчислению, замечательному и сложному отделу высшей математики. Жена не возражала против этого: она знала, что если ее Толику что-либо западет на ум, то отговорить его от этого невозможно: ученый! Но Толик-профессор волновался; он тоже знал свою милую жену: математикой она совершенно не интересовалась, а забывчива и рассеяна была до невозможности. Уезжая, он с трепетом в голосе уговаривал ее:

— Танечка, родная, так не забудь же: Интеграл! Ты меня просто убьешь, если назовешь его Володей или Колей, или — какие там еще бывают имена?.. Это будет ужасно… Я не выдержу…

— Ах, что ты, Толик!—кротко отвечала она. — Я не сумасшедшая! Как ты решил, так и будет.

— Ну, смотри, Танюша… Ведь и в университете все знают уже об этом, и Владимир Иванович меня заранее поздравил…

— Да будь спокоен, милый… Только бы родился мальчишка!

Мальчишка и родился.

Возвратившись, счастливый отец, даже не взглянув на сына, первым долгом спросил: «Ну, как? Забыла? Не назвала?»

— Ах, ну что ты, Толик! — пожала плечами молодая мать, протягивая ему метрику мальчика. — Я же не сумасшедшая… Вот, посмотри сам…

Почтенный ученый надел очки, заглянул в документ и со стоном опустился на стул:

«Таня, что ты наделала!»

В метрике равнодушно стояло:

Имя отца — Анатолий Дмитриевич.

Имя матери — Татьяна Николаевна.

Сыну дано имя — Дифференциал.

Мама перепутала математические названия.

Теперь мальчику уже тринадцать лет, и его давно переименовали в Анатолия. Только, в отличие от папы Толика, его зовут несколько иначе — Толястик.

Никогда не выдумывайте детям особенных, неожиданных, странных имен!

Так кончалась глава «Современные номофилы» в моей рукописи. Но пока книжка готовилась к печати, в журнале «Огонек» появилось очень веселое стихотворение Самуила Яковлевича Маршака на ту же тему. С. Маршак обладает даром коротко и выразительно говорить о любом остром вопросе; его стихи не забываются, и я хочу закончить ими этот разговор о неудачных новых именах.

В ЗАЩИТУ ДЕТЕЙ

Удружить хотела матьДочке белокурой,Вот и вздумала назватьДочку Диктатурой. 

Хоть семья ее звалаСокращенно Дита,На родителей былаДевушка сердита. 

Для другой искал отецИмя похитрее.И назвал он, наконец,Дочь свою Идея. 

Звали мама и сестраДевочку Идейкой,А ребята со двораСтали звать Индейкой.

А один оригинал,Начинен газетой,Сына Спутником назвал,Дочь назвал Ракетой.

Пусть поймут отец и мать,Что с прозваньем этимВек придется вековатьЗлополучным детям…

«Вич» и «Вна»

Наши …Вичи

Едят куличи…

Александр Филиппыч и Наполеон Карлыч

Все помнят превосходный довоенный фильм «Цирк». Там есть трогательная сцена: молодой советский циркач разбился во время смелого, но неудачного упражнения: его подруга, американская артистка, в отчаянии ломает руки над неподвижным телом. «Петрович! Петрович! Что с тобой?» — лепечет она.

Мы, русские зрители, смахнув слезу умиления, не можем все же удержаться и от улыбки: вот ведь чудачка иностранка! Ну можно ли юношу звать «Петровичем»? Юноши бывают «Пети», «Петечки»; «Петровичи» совсем не так выглядят…

А как?

«Сначала он назывался просто Григорий и был крепостным человеком у какого-то барина; Петровичем он стал называться с тех пор, как получил отпускную и стал попивать довольно сильно по всяким праздникам, сначала по большим, а потом без разбору, по всем церковным, где только стоял в календаре крестик…»

Вот это настоящий «Петрович»: у него, по свидетельству Н. В. Гоголя, небритые щеки, один-единственный глаз и какой-то изуродованный ноготь на большом пальце ноги, толстый и крепкий, как у черепахи панцирь.

Он женат, мрачен и лет ему за сорок. Именно такими и бывают Петровичи, Савельичи, Анкудинычи… Как могла не понимать этого милая героиня «Цирка»?

Очень естественно. В одном из самых солидных французских энциклопедических словарей до недавнего времени можно было прочесть: «Ivan IV—tsar de la Russie, nommй „Bazilewitch“ pour sa cruautй…», то есть:

«Иван IV — русский царь, прозванный „Васильевич“ за свою жестокость…»

Возможно ли это? Безусловно да! Дело в том, что французу (как и англичанину) нелегко понять, зачем нам нужны наши «отчества» и что они обозначают: ведь на Западе ничего подобного нет.