Лев Успенский - Имя дома твоего (с иллюстрациями) Страница 32

У «ботанических» имен одна особенность, отличающая их от топонимов «зверообразных». Названия растений сами, в свою очередь, постоянно образуются из слов, к ботанике не имеющих никакого отношения. Вот почему, обнаружив где-либо деревню Белоусова, вы окажетесь перед вопросом: это имя могло образоваться от слова «белоус» — народного названия одной из песчаных осочек. Но в тоже время основателем деревни вполне мог быть какой-нибудь почтенный Иван или Архип, по прозвищу Белоус... Подите решите с кондачка эту «дилемму»!

Есть милое луговое растеньице «золотнчка», или «беловзóр». А географическое имя Беловзоровка может быть связано как с ним, так и с фамилией Беловзоровых, ни малейшего отношения к цветам не имеющей; Беловзором или Беловзоркой могли прозвать человека с данными альбиноса, с белыми ресницами и бровями...

Словом, «осторожность, осторожность, осторожность, господа!» — если вспомнить стихотворение Н. Курочкина. В моей книжке слово это, как вы могли заметить, повторяется чаще многих других.

Маршал

Наполеоновский соратник Иоахим Мюрат, король неаполитанский, был родом гасконец, значит — земляк д’Артаньяна и такой же рубака, как тот. Он вызвал бы на дуэль каждого, кто сказал бы ему, что сомневается в самом смысле его фамилии, которая, к слову сказать, по-французски произносится Мюра, хотя пишется с «т» на конце.

А ведь на деле он и сам, вероятно, неясно представлял себе это.

Географическое имя Монблан («Белая гора») говорит нам о том, что мы увидим, взглянув на предмет, им называемый, теперь, сегодня. Есть имена, которые рассказывают о том, что когда-то было.

Приехав впервые в Москву, я твердо помнил, что, став на Неглинной улице, я должен идти вправо от Кузнецкого моста. Довольно долго я искал глазами этот, очевидно, отлично заметный ориентир и не на-{158}шел ничего. Моста на этом месте не было уже ровно сто лет, с 1817 года. До того он существовал. Возле него еще Иван III поселил кузнецов Пушечного двора, и в народе мост прослыл Кузнецким мостом. Когда река Неглинная была засыпана, мост исчез. Но уже сложилась привычка называть так не только его, а и дорогу, а потом улицу, поднимавшуюся от него в гору... Теперь только она и носит это имя «по старой памяти»... Велика роль этой «старой памяти», как только речь заходит о географических именах!

Отлично. Но при чем тут Иоахим Мюрат?

Если бы вы могли насесть на Мюрата с вопросами о его родословной, он, может быть, ответил бы вам, без всякой охоты, что его фамилия совпадает с названием множества местечек и городишек на юге Франции: Мюра (Murat), но что он, маршал Франции, не мсьё Шампольон, чтобы знать, что означает и откуда взялось такое название!

Возникло оно вот из какой особенности этих поселений. В древности некоторые деревушки и городки Франции стояли среди своих полей ничем не защищенные, другие же были обнесены каменными стенками — «мурáти фурунт», говоря по-латыни. «Муратус» значило «остененный», окруженный стеной; свойство в древности весьма важное: вспомним, что наше древнерусское «город» тоже значило «селение огражденное», обнесенное стеной (у нас нередко — деревянным тыном).

Прошли века, старые «мурэс» (стены) рассыпались, а названия этих городков в новом произношении сохранились: «Мюра». Выходцы из них усваивали его как свою фамилию. Человек, именуемый Мюратом, в каком-то смысле такой же пережиток далекого прошлого, как московский Кузнецкий мост.

(В виде примечания можно рассказать тут о такой странности: в России тоже было географическое имя, произведенное от этого романского корня и в сходном значении; мне неизвестно, существует ли оно сейчас. Был в Каменец-Подольской губернии населенный пункт Курловцы Мурóваные. Слово «куриловцы», вероятно, связано с именем Кирилл, по-гречески Кюриллос. А «мурованый» по-украински значит: сооруженный из камня, имеющий каменные стены: такая стена на Украине называется заимствованным через Польшу с Запада {159} латинским словом «мур». Таким образом Куриловцы и провансальские Мюраты — довольно близкие родичи в топонимическом смысле.)

Теперь вам понятно: в этой главе говорится об именах, сохранившихся, несмотря на то, что предметы, которые дали повод к их появлению на свет, давно исчезли. Можно привести сколько угодно примеров этого типа топонимов.

Чуть выше Нового Орлеана есть на Миссисипи город, носящий престранное имя — Батон Руж, по-французски (французы были первыми колонизаторами на этой реке) это значит Красная Палка, или Красный Жезл. Путеводители объясняют эту странность так.

Бледнолицые завоеватели войной и миром продвигались по Америке, тесня индейские племена. Чтобы не учащать кровопролитных стычек, индейские вожди договорились в конце концов с белыми: обозначить пограничную линию особыми знаками, столбами, вроде индейских тотемных священных столбов. Один такой выкрашенный в красный цвет столб был установлен на берегу Миссисипи в двухстах километрах к северу от ее устья. Именно он дал имя поселку, а затем городу, разросшемуся вокруг него [63]1.

Столб давно подгнил и обрушился. Вымерли «последние могикане» — индейцы из племени начесов, хмуро поглядывавшие на него из-за реки. Нет и следа бревенчатых фортов, нет трапперов, описанных Густавом Эмаром и Фенимором Купером, а в имени места все это живет и будет жить {160} еще столетия, напоминая отдаленным потомкам далекое прош-

Фамилия короля неаполитанского означала просто «огороженный стенами».

лое и жизнь их предков...

Только водолечебница осталась на месте знаменитых некогда соляных варниц на реке Вычегде, на Соляном озере, а имя Сольвычегодск все еще напоминает об этих важных промыслах.

Давно снесены Красные ворота на Садовом кольце Москвы (я еще хорошо помню их причудливые очертания), но то и дело слышишь и сегодня в Москве: «Он живет у Красных ворот». И вообще — незачем отправляться в далекие странствия, чтобы встретиться с такими именами: в каждом большом городе вы найдете их сколько угодно.

В Ленинграде, например, если бы не постоянные переименования, можно было бы по старым названиям улиц составить отличный план расселения рабочих людей по его «частям» и «участкам», отметить его старинную планировку, воскресить быт петровских или екатерининских времен.

Такие улицы Петроградской стороны, как Ружейная, Пушкарская, Зеленина, а раньше Зелейная, то есть Пороховая, отмечали те места, где жили славные мастера XVIII века — оружейники, пушкари, зелейщики-пороховщики, прямые предшественники питерских рабочих-ленинцев века XX.

Имена, вроде Галерная улица, Галерный остров, Галерная гавань, Шкиперский проток, Подзорные острова, повествовали о Петербурге — флотском гнезде, морской крепости, городе верфей и пристаней... Смольный (буян), Пеньковый Буян, Соляной Буян и Городок оставались памяткой размещения огромных складов товара, идущего на вывоз и прибывающего из-за морского рубежа...

А вот Мытнинская набережная, возле старой таможни — «мтни»; занятно, что нынешние студенты, навряд ли знающие слово «мытня», исчезнувшее уже более столетия назад, сегодня называют именно так — мтня — огромное общежитие, высящееся на этой набережной.

И, говоря по правде, огорчительно, когда полные смысла, дышащие историей характерные названия уничтожаются, заменяясь хладнокровными новыми, не имеющими никакой связи с данным местом. Галерная {162} улица была одна во всем мире. Она рисовала какой-то момент жизни города: тут тогда строились и спускались на воду грозные для вражеских флотов петровские галеры и «скампавеи»... А имя Красная, заменившее старый топоним, общераспространенно и мало о чем говорит. Галерная улица была ничем не «краснее», не революционней других, рядом лежащих. Таких Красных улиц в СССР бесчисленное множество... Можно было бы не давать его Галерной, а присвоить любой другой, может быть, даже более значительной и красивой, новой, еще безымянной улице...

Надо бережнее относиться к прошлому, к народной памяти о нем. Да ведь далеко не все переименования и бывают удачными. Еще Пушкин воспел «воинственную живость потешных «Марсовых полей». Огромная площадь в центре Петербурга, по образцу Древнего Рима, была названа Марсовым полем — на ней происходили военные парады: Марс был римским богом войны.

После Октября на поле были погребены герои, погибшие в революционных боях, потом сооружен памятник, затем разбит великолепный сквер — один из красивейших в городе, — наконец зажжен Неугасимый Огонь в их честь. Поле было названо Площадью жертв революции. И двадцать с лишним лет никто не задумался: как так — «жертв революции»? Мы говорим «жертвы блокады», «жертвы землетрясения», «жертвы эпидемии»... Можно ли в этот ряд ставить людей, пожертвовавших собою за революцию? Жертвами революции с полным правом считали себя помещики и банкиры, царские министры и сам Николай Последний... Разве их память мы увековечиваем? [64]1