Лев Успенский - Ты и твое имя Страница 9

Все это, несомненно, было проделано и над Соботой Осорьиным. И, заметьте, священники, совершавшие печальный обряд, постарались подобрать ему имя по всем правилам: Собота — Симеон. Ясно: даже они считали имя Собота крестным, православным; им бы и в голову не пришло подгонять «ангельское» имя по мирскому.

Еще убедительнее та история, которая разыгралась в день кончины царя Бориса Годунова. Вспомним мрачную сцену из пушкинской трагедии.

Ц а р ьВсе кончено — глаза мои темнеют,Я чувствую могильный хлад..

Входит патриарх, святители, за ними все бояре. Царицу ведут под руки, царевна рыдает.

Кто там?А! схима… так! святое постриженье…Ударил час, в монахи царь идет —И темный гроб моею будет кельей………………………………………………………………………Простите ж мне соблазны и грехи,И вольные и тайные обиды…Святой отец, приближься, я готов.

Святой отец и на самом деле — не в драме, а в действительности — приблизился тогда к умирающему. Обряд пострижения был совершен: Бориса переименовали в Бо-голепа. Давая ему новое имя, патриарх, очевидно, был уверен в его законности. Между тем это имя отсутствовало в православных святцах, что и естественно; не могло быть ни грека, ни еврея, ни римлянина с русским именем. В святцах имелось греческое имя Феопрепий, означающее «подобающий, приличествующий богу». Некоторые считают, что его просто перевели уже позднее на русский язык и получили Боголепа. Но это плохое объяснение: ведь имя-то подбирали на ту же букву, что и Борис, и Феопрепий никак не могло подойти. Явно церковники пленились богобоязненным смыслом слова «боголеп» и приняли его за христианское имя. Довольно долго совершенно также по ошибке принимали за утвержденное церковью православное имя Богдан…

«Позвольте! — скажете вы. — Как же „принимали“? Как „довольно долго“? Да ведь всем известен крупнейший государственный деятель Украины, гетман Богдан Хмельницкий!»

Представьте себе, церковь не знает человека с таким именем. При крещении будущему гетману было дано совсем другое имя — Зиновий (то есть «живущий по-божески»), Богданом гетмана звал весь народ, но имя это было в глазах церкви «мирским», «языческим». Для нее гетман навсегда остался Зиновием, и ни в каких «крестовых календарях» вы имени Богдан не найдете.

Умойся грязью

У каждого, кто читал превосходный роман А. Н. Толстого «Петр I», запечатлелся в памяти образ несчастного и до свирепости обозленного крестьянина, которого окружающие звали «Умойся Грязью». Автору дорога эта жутковатая фигура. Умойся Грязью появляется то на каторге воронежских верфей, то на далеком Белозерском севере, то в других местах… С большой силой нарисовал его Толстой.

«На берегу… между мокрыми камнями сидели Андрюшка Голиков и… Умойся Грязью, сутулый человек, бродяга из монастырских крестьян, ломанный и пытанный много..» (Алексей Толстой. Собр. соч., том пятый, «Петр Первый», кн. 2, стр. 423.)

«Умойся Грязью дрался с пятерыми… такой злобы в человеке Андрюшка не видывал сроду…» (Там же, стр. 425.)

«Сутулый солдат… Умойся Грязью мрачно подавал из ковшика на руки… (Там же, стр. 561.)

Что за странная кличка у человека — Умойся Грязью? Имя это, фамилия или прозвище? Или, может быть, оно вообще плод фантазии писателя?

Нет, это не так. Человек с таким странным прозванием на самом деле существовал; правда, жил он не во дни Петра I, а лет на сто раньше, в 1606 году. Грамоты с этой датой поминают про «псковитянина Федора Умойся Грязью». Выходит, что пленившее А. Толстого мрачное сочетание слов было чем-то вроде фамилии?

Дело, однако, не так-то просто. «Умойся Грязью» — не фамилия, не прозвище, в нашем смысле этого слова, и уж, разумеется, не «крестное» имя. Что же тогда? А вот судите сами.

В старой Руси, как мы видели, люди постоянно носили по два имени сразу: «крестное» — для «небесных дел» и мирское» — для земных. Впрочем, так обстояло дело главным образом в кругу людей более или менее состоятельных Двухыменность была чрезмерной роскошью для крестьян, ремесленников и всевозможных «подлых» людишек прошлого. Всюду, где мы с ними сталкиваемся (конечно, они попадаются не в царских жалованных грамотах и велеречивых указах, а в решениях судов, в сыскных делах, в запродажных или кабальных записях), почти всегда каждый из них имел одно-единственное имя. Иногда оно бывает «крестным из числа хорошо знакомых и нам: Ивашко, Гаврилко, Федька, Дунька. Но едва ли не чаще всплывают совсем другие имена, „мирские“, а они так резко отличаются и от крестных и от уже знакомых нам княжих имен тогдашней знати, столь непривычно звучат, что просто не знаешь, как и познакомить с ними читателя, не озадачив его окончательно.

Я беру из одной очень серьезной книги, посвященной русскому «именословию», небольшой перечень:

Кислоквас Износок

Жирнос Несоленой

Кислица Опухлой

Кисель Голохребетник

Как вам кажется, что это за слова? Автор утверждает: перед вами самые обыкновенные мирские имена простых русских людей, живших в XIV, XV, XVI веках. Трудно поверить. Хочется спросить: неужели, если вам пришлось бы избирать имя для кого-нибудь из ваших маленьких родичей, вы остановились бы на одном из этих диких слов? А вы думаете, что это самые ужасные?

Вот еще списочек из того же и еще из другого труда исследователей старины (Приведенные здесь имена взяты из работ А. М. Селищева «Происхождение русских фамилий, личных имен и прозвищ» и Н. Тупикова «Заметки к истории русских имен»):

Неудача Огурец

Нелюб Ончутка (то есть «черт»)

Нехорошей Лубяная Сабля

Болван Поганый Поп

Немыслимо объяснить себе, что думали люди, когда награждали своих детей такими «сладостными дарами»…

Правда, случается встретить и более сносные на наш слух имена. Жили в то же время на Руси люди которых звали много приятнее и объяснимее с нашей точки зрения, скажем:

Милюта Гость

Ждан Богдан

Малинка Любим

Каждый согласится: лучше называться Жданом, чем Нежданом, Любимом, нежели Нелюбом, и Богданом, а не Болваном. Но горе в том, что таких более или менее благожелательных названий дошло до нас в старых бумагах сравнительно немного. Не так уж много, правда, и злых, «поносных» кличек, вроде приведенных выше. А подавляющее большинство имен представляет собой, что называется, ни то ни сё, удивительный подбор таких разнообразных слов, что буквально ума не приложишь, кому пришло в голову сделать их именами… А впрочем, вчитайтесь еще в один список:

Горностай Грязка Пешок Огурец

Звяга Будилко Образец Паук

Сорока Май Соловей Щетина

Пешка Чулок Сахар Иголка

Что это? Перечень товаров какого-нибудь странствующего торговца? Список зверей и птиц? Случайный набор имен существительных из старинной грамматики? Нет, это шестнадцать имен, которые спокойно и без всякого смущения носили наши прапрадеды.

«Позвольте, позвольте! — разволнуется иной читатель. — Да какие же это имена? В лучшем случае — это прозвища».

Он потребует разъяснений и, конечно, будет прав. Но, чтобы дать толковое разъяснение, придется предварительно коснуться целого ряда вопросов.

Имена или прозвища?

Да, это основная загадка. Может быть, перед нами действительно не имена, а просто насмешливые клички? Народ любит хлесткие прозвища; и сегодня педагоги в школах затрачивают немало труда на борьбу с привычкой ребят награждать товарищей разными кличками. «Припечатать кого-либо метким словцом» мы всегда умели. Вспомним, что говорит Н. В. Гоголь в «Мертвых душах» о народных прозвищах: «Выражается сильно российский народ! и если наградит кого словцом, то пойдет оно ему в род и потомство, утащит он его с собою и на службу, и в отставку, и в Петербург, и на край света… ничто не поможет: каркнет само за себя прозвище во все свое воронье горло и скажет ясно, откуда вылетела птица». («Мертвые души», часть I, гл. 5.)

Может быть, и там, в глубине веков, мы нашли не имена, а такие же самые меткие, злые, соленые прозвища?

Над этим стоит поразмыслить: имя или прозвище? Какое между ними сходство и какие различия. Сведем их в одну табличку.

К этому можно добавить еще одно отличие, —имя легко использовать само по себе, без всяких дополнений, прозвище же чаще всего требует, чтобы рядом с ним стояло настоящее имя: «Как у Васьки-Волчка вор стянул гусака…» или «Это тот Попович славный, тот Алеша-богатырь…» Впрочем, это различие не может быть признано обязательным,

Ну что ж, выходит, что у нас появилось нечто вроде своеобразного сита, контрольной сетки. Пропуская сквозь нее сомнительные прозвания, мы увидим, где они «не пройдут», и решим интересующий нас вопрос. Начнем при этом, так сказать, «с конца», с последнего признака.

«Яз… пожаловал есми Злобу Васильева сына Львова и Ивана Злобина сына Львова же… пустошьми и орамыми землями…»—пишет в одной из своих грамот царь Иван IV.