Инесса Ципоркина - Дневник хулиганки

Инесса Ципоркина

Дневник хулиганки

«Крем со всех!»

Какая молодежь пошла, однако! Изнеженная шпана, взращенная и воспитанная чересчур любящими маменьками-папеньками и дружками-наркоманами, бессмысленно-жестокая, неспособная за себя постоять, тупая, малограмотная, выпендрежная, нахально демонстрирующая знание языков и компьютерных премудостей, вечно читающая каких-то подозрительных типов, ненавидящая книги и великую нашу культуру, к которой лично мы относимся… относительно. Нет, получается как-то противоречиво. Сделаем еще заход. Итак: мы дали им все, кроме того, что может пригодиться в реальной жизни — и они еще недовольны! Мы-то в их возрасте перенесли столько — им и не снилось, тем более, что они, похоже, вообще не спят, а только оттягиваются в своих жутких клубах под звуки своей жуткой музыки. Мы не были такими! Мы осваивали целину, выбрасывались на Малую землю, словно дельфины, строили БАМ, который бамкнул по госбюджету так, что до сих пор слышно, наша сила была в плавках, в обсевках, в обмылках… Стоп! Еще попытку? Лучше не стоит.

Всю ерунду, которую способен нагромоздить склеротик в состоянии обострения, не перескажешь. А тем более целое поколение склеротиков. Потому что в определенном возрасте — впрочем, может, это никак не связано с возрастом, а зависит исключительно от состояния мозгов — словом, когда-нибудь из самого себя переходишь в статус «человека поколения». И видишь все совершенно иначе: некие «свершения и достижения», знак эпохи, беззастенчиво пришпиливаешь себе на лацкан — «Мы пахали!»; всех, кто моложе тебя, оглядываешь с выражением недоумения и легкого пренебрежения — «Ты, хлопец, может быть, не трус, // Да глуп, а мы видали виды»;[1] бескорыстно и бесконечно даешь советы насчет моральных устоев, коим, естественно, требуется именно твое одобрение, дабы устоять (или рухнуть) — «Один раз я даже управлял департаментом».[2] Охохонюшки…

Конфликт отцов и детей — это конфликт индивидуальности с поколением. Неравная борьба. А если уж быть точным, то это партизанская война: молодежь (неважно, в какие времени и под какую музыку) — не всем кагалом, а поодиночке, каждый сам за себя, целенаправленно, постепенно этак захватывает территории, которые люди зрелые только-только согрели, обсидели, облежали — для себя, для своих нужд. И тут являются эти… панки, яппи, хакеры, шмакеры! Заползли-таки, гады, в наш Эдем! Проникли, яко тать в нощи! И тогда поколение зрелых (поддерживаемое поколениями перезрелых и засохших) стеной встает на защиту славных завоеваний. И на оборону кровных интересов (ну, это a propos!).

Увы, «вражеские лазунчики»[3] неизбежно побеждают. Тем более, что есть еще в нашем стане храбрых защитников вечных ценностей такие ренегаты, которые не желают «присуседиваться» к строительству БАМа и ГУМа, а вспоминают исключительно о чем-то своем. Кооперативные культурологические оргии своего поколения не посещают, интересы и завоевания своей эпохи не обороняют… И вообще проводят жизнь в атмосфере полного, расслабляющего и разлагающего эгоизма. А потому сражаться с «захватчиками» не желают. И даже пытаются усовестить поколения зрелых, перезрелых и выпавших в осадок: нехорошо, дескать, всем миром ополчаться на молодых. Тем более с помощью спекуляции, демагогии и истерии. Недостойное это оружие. Чтобы понять, надо смотреть, слушать, общаться. И потом — никаких поколений… не существует. Есть человеческий возраст — это правда. Есть временной отрезок — это тоже правда. Есть усредненная система ценностей — и это правда. Но люди — разные. Даже очень молодые и очень старые. И те, кто «сливается» в толпу — уже не люди. Толпа обезличивает, а ренегаты этого ужасно не любят.

Честно говоря, мы — как раз такие ренегаты. И нам совсем не хочется ни огульно обвинять, ни чохом нахваливать какое-нибудь явление, поколение, мышление. А вот рассмотреть повнимательнее и порассуждать по делу — неплохая идея. Что такое молодежь? Какова она и каково наше о ней представление? Возглас в толпе: «Жадная до удовольствий!» Ну да. А что, вы такими не были? Разве не помните? «Какое ты хочешь пирожное, деточка?» — «Крем со всех!»

Уголок Дурова — семейный портрет в интерьере

Здрасьте, я Лялечка, которую чаще называют Бякой Лялечкой. Потом объясню, за что. Вообще-то, начать повествование следует не с моей персоны, а с моей семьи. Тогда станет ясно, откуда я такая взялась. Немалую «влепту» в мое формирование внесло окружение — папа, мама, сестра. Потом присоединились дальние родственники, а также друзья-товарищи. Про товарищей я расскажу, позже, а пока — родные и близкие!

Семейные хроники считаются одним из древнейших эпистолярных жанров. И пишутся для того, чтобы выработать у потомков целых три полезных качества — терпение, смирение и умение преодолевать дневной сон. Читатель борется с собой, а по страницам чинно шествуют форсайты с будденброками и мучают его своими проблемами и неспешным многостраничным их разрешением. Поэтому лично мне всегда были по душе более душевные и незатейливые варианты вроде «Семейки Адамс», культивирующие здоровые семейные отношения в нездоровой среде.

Мое семейство напоминает мне сообщество самых причудливых зверообразных, которые по идее должны водиться в совершенно разной флоре и контактировать с абсолютно другой фауной, но волею судеб оказались в замкнутом пространстве, ограниченным метражом городской квартиры. Здесь они и существуют, налаживают отношения с другими обитателями и время от времени выдают свои сольные номера. «Уголок Дурова», одним словом. Уникальный опыт одного из основателей русского цирка оказался самым пригодным руководством по жизнедеятельности моей семьи.

Описание всегда начинают с самых крупных представителей, а потому я начну с папы. Благо роста в нем целых два метра. Преимущество крупногабаритного родителя я осознала еще в постмладенческом возрасте, когда его огромная тень зависала над песочницей, закрывая полнеба, и никто не смел даже пальцем тронуть мои формочки и куличики. Другие дети мерили его фигуру восхищенным взглядом и про себя прикидывали, что может произойти, если этот дядя Кинг-Конг разъярится и выйдет из себя. Правда, они не знали, что папа — добрейший человек, и ему бывает легче стерпеть от моськи пару укусов, чем раздавить ее. Отец, сколько себя помнил, был всегда большого роста и всегда стеснялся своих размеров. Если в детстве он немного позволял себе пошалить, то это было равносильно «Последнему дню Помпеи». Он быстро рос и ему все становилось тесно: мебель, одежда… Он постоянно испытывал комплекс вины, старался не делать резких движений и научился очаровательно улыбаться, если вдруг нечаянно что-нибудь сокрушал.

С возрастом он стал более флегматичен — к глубокому разочарованию своей мамы. Ей хотелось, чтобы ее сын рос активным и энергичным юношей. Таких обычно изображали на мозаиках районных домов культуры: пионеры, спортсмены, активисты, идущие вместе, с одинаковым ясным, устремленным вдаль взором. Отец же много читал, честно отбывал повинность в музыкальной школе, и отдавая дань природному авантюризму, виртуозно научился играть в покер. Родителей терроризировал идеей, что после школы станет тапером в ресторане. Однажды узрев, как бабуля восхищенно смотрит по телеку парад, на котором маршировали выпускники суворовских училищ, и мечтательно объявляет: «Внуков — в суворовское отдам!», отец поклялся себе страшной клятвой не размножаться ни при каких обстоятельствах. О чем через несколько лет совершенно забыл, когда познакомился с моей будущей мамой.

Отец тогда вдруг проявил совершенно не свойственную ему активность и предприимчивость: быстро познакомился, быстро очаровал, быстро женился. Чем страшно огорчил свою маму, мою бабушку: «Да, Левка, — сокрушалась она, — вот если бы ты так для дела суетился, тебя бы уже давно по телевизору показывали». И еще один из перлов моей бабули: «Лева женился как дурак. Жену взял без денег, без связей… для души!» Вероятно, поэтому бабулю и дедулю с отцовской стороны мы с Майкой в своем нежном детстве видели крайне редко.

Итак, легкомысленным существом без связей и приданного, из-за которого мальчик Лева проявил недюжинную активность, была моя мама Аня. Отец до сих пор смеется, что если в Москве когда-нибудь поставят памятник перспективному положительному молодому человеку с ясным взглядом, то он до самой смерти будет к нему цветы возлагать, потому как именно ему обязан своим семейным счастьем. От такого жениха мама Аня и сбежала к папе Леве. «Лева и сам по себе хорош. Но ты не представляешь, — говорила она тогда своей подруге, — как он выигрывает при сравнении!» У Левы на тот момент не было ни квартиры, ни машины, зато имелось море обаяния и весьма невнятные планы на будущее. Мамина мама была настроена более миролюбиво к союзу Анечки и Левы: «Ну, ладно. Поживут годик-другой, а там, глядишь, и разведутся». Но уже через год сокрушенно вздохнула и поставила диагноз: «Боюсь, что это уже необратимо».