Евгений Мансуров - Психология творчества. Вневременная родословная таланта Страница 79

Это странно, но жертва говорит о страхе палача…Что чувствует сам палач – неизвестно, а рыцари плаща и кинжала предпочитают действовать из-за кулис…

Не видим ли мы здесь обратного влияния, когда большинство опасается правоты изгоя-одиночки? Страх ли это перед бунтом вообще или тайные укоры совести, осознающей сокрытие истины? Во всяком случае, существует какая-то иррациональная психологическая связь, препятствующая четкому распределению ролей «обличитель – преступник», «мучитель – жертва», «нападающий – преследуемый». Ведь с самого начала художник-творец играет по своим правилам. Он не умеет жить как все. Он отказывается понимать и принимать очевидное. Наконец, он задает «неудобные» вопросы: Неужели законы расы/племени/касты/группы должны быть выше истины? Неужели индивид/единица обязан слиться с обществом/суммой? Он не понимает этих «природных» законов. Однако энергия взаимного отталкивания редких творческих «единиц» здесь столь велика, что им никогда не образовать даже группы единомышленников (а ведь классик предупреждал: «Вся моя мысль в том, что ежели люди порочные связаны между собой и составляют силу, то людям честным надо сделать только то же самое. Ведь как просто». – Л. Толстой, 1869 г.).

Что делать, «гений всегда один, гений всегда одинок»! Самодостаточность гения не предусматривает вмешательства третьих лиц в его закрытый внутренний мир. Да и по интуиции своей, обостренной условиями обособленной жизни, он верно чувствует, что не многие, очень не многие способны его поддержать. Его одиночество поднимается до избранничества, а «лишь одни избранники в состоянии передать потомству не только содержание, но и форму своих мнений и воззрений, свою личность, до которой массе, вообще говоря, нет никакого дела» (И. Тургенев «По поводу «Отцов и детей», Германия, 1869 г.). Необыкновенный – или обособленный – индивидуум, как правило, и становится творческой «единицей» с огромным потенциалом противодействия «массе большинства».

Таким образом, творческие «единицы» представляют силу, хотя и не связаны между собой:

Природа «массы большинства» совсем иная. «Обыкновенные индивидуумы, – отмечает Иван Тургенев (1818–1883), – осуждены на исчезновение в целом, на поглощение его потоком; но они увеличили его силу, расширили и углубили его круговорот – чего же больше?» (из статьи «По поводу «Отцов и детей», Германия, 1869 г.).

Русский классик говорит о некоем «потоке целого». Едва ли речь идет о потоке времени, едином для всех и каждого. А вот поток социума, формирующий жизнь общества, предоставляет «массе большинства» преимущества «двустороннего» типа энергии. Именно здесь – в однородной, рассуждая умозрительно, массе не-творческих «единиц» – мы найдем избыток как энергии отторжения (отталкивания), так и энергии поглощения (переработки), на что творческая «единица», находящаяся в контакте со сложившейся «массой большинства», может использовать энергию только первого вида:

Тотальная экспансия «общества большинства» формирует следующую причинно-следственную связь:

а) «Общество – это конгломерат из индивидов, условием пребывания в котором являются усвоение и воспроизведение его верований, обычаев и образа мыслей.

Поэтому, конечно же, жалки и пусторезультатны были попытки всех тех, кто хотел, стремился или грезил превзойти то сообщество, в котором или рядом с которым протекала их жизнь. Это никогда не могло удасться, как не суждено волнам, как бы они не вздымались в небо или как бы они ни выкатывались на берег, оторваться от своего морского лона. Когда же это все же происходило, то это было не победное шествие самоопределения, а всего лишь испарение – в общем-то явление жалкое, ничтожное, незавидное…» (из книги П. Таранова «Философия сорока пяти поколений», Россия, 1999 г.).

б) «Почему люди следуют за большинством? Потому ли, что оно право? Нет, потому что сильно… Сколько держав даже не подозревают о моем существовании!» (из трактата Б. Паскаля «Мысли», Франция, 1662 г.).

в) «Поле общественного тяготения крепко держит все свое. Не выпускает…» (из книги П. Таранова «Философия сорока пяти поколений», Россия, 1999 г.).

Поскольку «масса большинства» представляет собой энергию жизни-деятельности расы/племени/касты/группы, вести с ней диалог на равных творческая «единица» не может. Да и выбор ее достаточно предсказуем: энергия отторжения (отталкивания) как единственное средство против угрозы поглощения.

Так почему же общество большинства, которое «всегда право, потому что сильно», которое верит «только очевидному», реагирует на эту защиту так непримиримо? Чтобы препятствовать развитию центробежных сил, оно развертывает «спираль гонений», предусматривая такие методы «убеждения», как тюрьма, пытки, предание анафеме, виселица или костер. Кары лютые, самые, пожалуй, изощренные из всех, что только мог выдумать палач-инквизитор. Но если бы он придумал даже сверхкару, едва ли б остановил развитие центробежных сил. Он борется за сохранение статус-кво с утроенной энергией поглощения, но пожинает сопротивление еще большей силы, еще более крепкой веры в свои убеждения! «Глубокие мысли, – говорил Дени Дидро (1713–1784), – это железные гвозди, вогнанные в ум так, что ничем не вырвать их». Даже сжечь – не значит опровергнуть! Еще ни одна идея не погибла в сполыхах костра… А еще остается Высший Суд с его воздаяниями и карами небесными. Пусть даже это последняя, призрачная надежда идущего на смерть. Но призрачна ли вера его, с какой он преодолевает болевой порог самой изощренной пытки? Но обманчиво ли желание его служить Истине до последнего вздоха? Но напрасно ли упование его на благодарную, вечную память потомков?.. Мираж рассеется вместе с наваждением. Цель, достойная веры в жизнь после смерти, – останется. Как не иссякнет и мужество творить. «Это – апостольское служение, глубокая внутренняя убежденность людей даровитых… это – религия искусства, – подчеркивает О. Бальзак. – Так же как священнослужитель, художник стал бы позором человечества, если б не имел веры. Если он не верит в себя, он не гений» (из эссе «О художниках», Франция, 1830 г.). И даже если гениальность – это «уход куда-то», тем ярче будет свет этой далекой, «нездешней» звезды!

Чтобы осветить свой век, гений-метеор должен сгореть. Это есть преодоление страха смерти после того, как преодолен искус жизни – устремление к большему, чем физическое бытие, если последнее не одухотворено руководящей идеей. Но что есть руководящая идея? Иногда ее называют «идефикс», ограничивая феномен гениальности спецификой медицинских определений. Психоаналитики, например, охотно говорят о фанатизме, подчеркивая, что это – «явление крайне важное для понимания социальных явлений, потому что фанатики нередко оказывают значительное влияние на окружающих и даже на целое общество и историю целых народов» (В. Чиж, 1905 г.). Непроясненным остается, однако, характер такого влияния, ведь верить можно как во благо, так и во зло, достаточно назвать «зло» – «благом» или наоборот. Сохраняя «научную объективность», можно даже сопоставить жертвенность подвижника, проводника новой идеи, с одержимостью инквизитора, душегубствующего в своем консервбторском усердии (так, подсчитано, что на кострах испанской инквизиции погибли 34 658 человек – и только один Т. Торквемада (1420–1498) «из любви к богоположенному порядку» сжег 10 220 жертв).

«Этими людьми, – пишет французский философ Никола Мальбранш (1638–1715), – управляют иллюзии и заблуждения, порождаемые их воображением» (из книги «Поиски истины», Франция, 1675 г.). К общему «классу одержимых» относил их и знаменитый итальянский психиатр Чезаре Ломброзо (1835–1909): «Только в них, в этих фанатиках, рядом с оригинальностью, составляющей неотъемлемую принадлежность как гениальных людей, так и помешанных, но в еще большей степени гениальных безумцев, экзальтация и увлечение достигают такой силы, что могут вызвать альтруизм, заставляющий человека жертвовать своими интересами и даже самой жизнью для пропаганды идей толпе… Вот почему из этих людей так часто выходят реформаторы. Само собою разумеется, что они не создают ничего нового, но лишь сообщают толчок движению, подготовленному временем и обстоятельствами» (из книги «Гениальность и помешательство», Италия, 1863 г.).

Любопытно, что именно характером заболевания Ч. Ломброзо готов объяснить не только происхождение альтруизма, но и позыв к реформаторской деятельности, в которой, «само собою разумеется, нет ничего нового». Следует ли из этого, что и подвижник, проводник новых идей, и инквизитор-консерватор, неравнозначные в памяти потомства, имеют равенство перед диагнозом медицины? Возможно, и тот, и другой, действительно, подпитываются энергией заблуждения, но ее источники настолько различны, что создают разноименные «силовые поля» влияния. Следует задать определяющий вопрос: где есть любовь к истине, где есть любовь к человеку, который значителен уж тем, что может ощущать полноту и радость бытия: