Евгений Мансуров - Психология творчества. Вневременная родословная таланта Страница 80

Любопытно, что именно характером заболевания Ч. Ломброзо готов объяснить не только происхождение альтруизма, но и позыв к реформаторской деятельности, в которой, «само собою разумеется, нет ничего нового». Следует ли из этого, что и подвижник, проводник новых идей, и инквизитор-консерватор, неравнозначные в памяти потомства, имеют равенство перед диагнозом медицины? Возможно, и тот, и другой, действительно, подпитываются энергией заблуждения, но ее источники настолько различны, что создают разноименные «силовые поля» влияния. Следует задать определяющий вопрос: где есть любовь к истине, где есть любовь к человеку, который значителен уж тем, что может ощущать полноту и радость бытия:

Инквизитор-фанатик превыше всего ставит незыблемость настоящего, «непотрясаемость основ», и симптоматично, что редкий из них оказывается сопричастным к классу угнетаемых и неимущих (не будем брать в расчет его показной аскетизм). Для него привлекательна роль лидера какого-нибудь формального движения, и он всегда – «выразитель мнения большинства». Выдающийся консерватор это «большинство» сам же и формирует, не брезгуя иногда никакими «средствами убеждения», как только сам получает власть. О недостатках человека вообще он говорит больше, чем о конкретных нуждах страждущих (предпочтительнее дары, предназначенные для украшений образов культа), выказывая недоверие в силы человеческие и даже какое-то сектанское презрение к нему. Разговоры же о необходимости силовых действий ради «светлого будущего для всех» могут скрывать и такие неприглядные качества фанатика от реформ, как:

• прямолинейность в действиях, нетерпение инакомыслия, деление на «своих» и «чужих», приравнивание последних к врагам общества и своим личным врагам;

• грубость, хамство и жестокость от неизжитой в тайниках души «психологии раба»;

• лицемерие и лживость несмотря на достижение исключительно высокого духовного или служебного положения;

• тщеславие и эгоизм, принимающие в атмосфере почитания исключительно изощренные формы.

«Желание поставить себя над другими можно удовлетворить и более сложными, более завуалированными способами, – отмечает доктор философии Валерий Сагатовский. – Но для всех людей этого типа – от какого-нибудь «короля» местного горсада до «вдохновенного» религиозного пророка – общим будет одно: прямо-таки истерическое желание выдвинуться и показать свою волю на «человеческом материале»…» (из книги «Вселенная философа», СССР, 1972 г.).

Они и выдвигаются «на передовые позиции», эти «пророки» и революционеры, желающие вершить судьбами миллионов. «Причина такого явления очевидна, – констатирует Чезаре Ломброзо (1835–1909) в своем классическом труде «Гениальность и помешательство» (Италия, 1863 г.). – Подобные субъекты умеют уловить самые сокровенные оттенки идеи, оставшиеся незамеченными со стороны более мощных умов, и благодаря этому совершенно иначе осветить данное явление. И такая способность замечается у людей, не обладающих ни гением, ни талантом; они рассматривают предмет с новых, не замеченных другими точек зрения, а в практической жизни уклоняются от общепринятого образа действий. Любопытно проследить, с какой развязностью эти люди рассуждают, точно о простейших задачах механики, о самых сложных вопросах… но раз усвоив какие-нибудь верования, они уже держатся за них с несокрушимым упорством, исповедуют их горячо, не обращая внимания ни на какие препятствия и не мучаясь сомнениями, которые обуревают скептические, спокойные умы… Соедините же теперь непоколебимую, фанатическую преданность своим убеждениям, на какую способны помешанные, с прозорливостью и расчетливостью гения – и вы поймете, что такая сила во всякую эпоху может увлечь за собою невежественную толпу, которую, конечно, должны поражать подобные феномены… Вот почему из этих людей так часто выходят реформаторы».

Пожалуй, главная особенность «нового стиля мышления» в том, что еще до начала своей деятельности фанатик-революционер отвергает естественный ход вещей…

Напротив, сподвижник возделывает сад не для того, чтобы воспользоваться его плодами самому, но чтобы передать его цветущим и плодоносящим последующим поколениям, которые имеют право жить лучше и счастливее, чем жил он сам и его современники. Для сподвижника вообще характерны скрытый альтруизм, бескорыстие, доброта и… недюжинное мужество при защите своих идеалов.

Об этих лучших качествах сподвижника всегда хочется говорить конкретно – подобную летопись жизни замечательных людей хочется продолжать и продолжать:

• «Вместо того, чтобы по принципу других проповедников выхвалять перед своими слушателями чудотворную силу образа Богоматери, действительность отпущения грехов, даруемого монастырем, Ульрих Цвингли (1484–1531) говорил им, что Христос – единственный посредник между Богом и людьми, что одна только вера может доставить им искупление. «Перестаньте же верить, – говорил он толпившимся вокруг него богомольцам, – что Бог присутствует в этом храме предпочтительнее, чем в другом месте. В каком бы уголке земли вы ни жили, Бог всегда находится вблизи вас; он окружает вас, он слушает вас, если ваша молитва заслуживает быть услышанной. Ни бесплодные обеты, ни далекие пилигримства, ни дары, предназначенные для украшения мертвых изображений, не привлекут на вас благодати Божьей. Сопротивляйтесь искушению, побеждайте свои греховные желания, избегайте несправедливости, поддерживайте несчастных и утешайте удрученных – только такими делами вы будете угодны Богу…» Как странно, как необычно звучали в таком месте подобные речи! Пилигримы слушали и качали головами; некоторые усомнились в правоверности проповедника, но многие уходили глубоко потрясенными…» (из очерка Б. Порозовской «Ульрих Цвингли, его жизнь и реформаторская деятельность», Россия, 1892 г.).

• И. Тургенев в своей статье «Гамлет и Дон Кихот» (Россия, 1860 г.) так судит о герое Мигеля Сервантеса (1547–1616): «Дон Кихот весь проникнут преданностью идеалу, для которого он готов подвергаться всем возможным лишениям, жертвовать жизнью. Самую жизнь oн ценит настолько, насколько она может служить средством к воплощению идеала, к водворению истины и справедливости на земле. Жить для себя, заботиться о себе Дон Кихот счел бы постыдным. Он весь живет (если можно так выразиться) вне себя, для других, для своих братьев, для противодействия враждебным человечеству силам – волшебникам, то есть притеснителям».

• «Бескорыстнее и честнее Виссариона Белинского (1811–1848) я не встречал ни одного человека в литературе в последние 20 лет. Когда речь заходила о плате за труд, он приходил в крайнее смущение, весь вспыхивал и сейчас же соглашался на всякие предложения, самые невыгодные для себя… Надобно было взглянуть на него также в те минуты, когда он писал что-нибудь, в чем принимал живое, горячее участие… Лицо и глаза его горели, перо с необыкновенной быстротой бегало по бумаге, он тяжело дышал и беспрестанно отбрасывал в сторону исписанный полулист… Но для того чтобы иметь о Белинском полное понятие, видеть его во всем блеске, надобно было навести разговор на те общественные предметы и вопросы, которые живо его затрагивали, и раздражить его противоречием; затронутый, он вдруг вырастал, слова его лились потоком, вся фигура дышала внутренней энергией и силой, голос по временам задыхался, все мускулы лица приходили в напряжение… В такие минуты этот обыкновенно застенчивый, робкий и неловкий человек был неузнаваем… Открытый и искренний по натуре Белинский не терпел никакой напыщенности, натянутости… Он сам признавался не раз: «Что делать? Я не умею говорить вполовину, не умею хитрить – это не в моей натуре…» Страсть Белинского, не имея другого выхода, вся сосредоточилась на литературе… Открытие всякого нового таланта было для него праздником» (из очерка И. Панаева «Воспоминание о Белинском», Россия, 1860 г.).

• «Живая легенда Нильс Бор (1885–1962) надолго запомнился своей «неподчеркнутостью»… Слывший Великим, оказался Обыкновенным. Оказался или только показался? Что за странная доблесть – быть неотличимым от других?.. Нет, не в обыкновенности была покоряющая сила Бора, а в полной естественности, Это разные вещи. Бывает, что одну можно принять за другую, но часто они попросту несовместимы. Лишь истинной человеческой масштабности неизвестна проблема «быть или казаться». И потому естественность – одна из ее примет. И одна из ее наград: естественность делает человека свободным от множества вздорных условностей жизни. Естественность – свобода самопроявления личности. И в Боре все дышало этой свободой. Прежде остального – течение его мыслей. Иначе – то, что делало датчанина живым классиком естествознания и превращало в легенду. Его идеи… От новизны идей захватывало дух… «Пикассо-физикой» называли тогда духовное детище Бора – механику глубин материи… В декабре 1957 года он признался Руду Нильсену: «Квантовая теория больше не влечет меня к своим проблемам. Ныне первостепенная проблема – найти путь к предотвращению ядерной войны»…» (из книги Д. Данина «Человек вертикали. Повествование о Нильсе Боре», СССР, 1975 г.). «Нильс Бор, создатель квантовой теории атома, стал одним из неустанных борцов за запрещение атомного оружия… Борьбу за мир и безопасность народов Бор не прекращал до последнего дня своей жизни…» (из сборника Е. Лихтенштейна «Слово о науке: Афоризмы. Изречения. Литературные цитаты», СССР, 1981 г.).