Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №03 за 1983 год

Зеленый огонь светофора

С дорожным мастером Арсением Ивановичем Букреевым я познакомился в вагоне фирменного поезда «Россия», уже четвертые сутки мчавшегося по Транссибирской магистрали на Дальний Восток. Он сел недалеко от Новосибирска, обстоятельно, по-домашнему расположившись в купе.

— Домой еду, на Байкало-Амурскую железную дорогу, — положил начало знакомству Букреев.

— И я на БАМ, — обрадовался я. — Значит, попутчики!

— Так-то оно так, да не совсем, — лукаво улыбнулся Букреев. — Вы говорите, на БАМ едете, а я-то на БАЖД.

— Не понял...

— А чего тут понимать? БАМ — это Байкало-Амурская магистраль, стройка века. Ее все знают. А о БАЖД разговоров пока мало.

Букреев был по-своему прав. На сданных в постоянную эксплуатацию участках БАМа не так давно была образована Байкало-Амурская железная дорога — БАЖД с центром в Тынде. А я просто по привычке назвал ее БАМом, хотя на этот раз ехал именно на действующую линию.

— Читаю я газеты, журналы, — развивал начатую беседу Букреев,— вижу все время почти одни и те же снимки: идет по насыпи путеукладчик и, выставив впереди себя решетчатую ферму, кладет на насыпь рельсы со шпалами. Дескать, за путеукладчиками, пожалуйста, мчитесь, поезда!

— Да, но чтобы поезда пошли как положено, сколько еще пота надо, и именно путейского, — сказал я, показывая, что тема нашей беседы мне не чужда.

— Об этом я и говорю... Путь-то мы получаем новый, но необкатанный. Как грунт ни уплотняй, как дорогу ни вылизывай, время пройдет — все равно она осядет. А просадка — беда для движения. А тут тяжелые поезда, скорости... — Букреев, пробарабанив пальцами чечетку по запотевшему оконному стеклу, снял пиджак, аккуратно свернул его и положил на сетчатую полочку.

Вагон качнуло. Жалобно звякнули ложки в пустых чайных стаканах.

— Вот тебе и просадка! — оживился Букреев. — От силы миллиметров на пять-десять рельс под поездом просел. А на скорости, вишь, как вагон бросает. Ведь чтобы колеса с рельсов не соскочили, нужна миллиметровая точность. А попробуй соблюсти ее на громоздкой конструкции из рельсов и шпал, когда каждая вагонная ось с двадцатитонной силой давит. И не просто давит, а движется, на стыках прыгает. Значит, динамика добавляется. Этим-то мы, путейцы, и занимаемся. Как говорят, миллиметры выколачиваем.

— А не скучное ли это дело? — «с намеком» поинтересовался я.— То ли дело БАМ: тайга, мари, вечная мерзлота, быстрые горные реки, а ты пробиваешься вперед, прокладываешь трассу...

— Правильно говорите. Только тайга и мари ведь никуда не деваются. И вечная мерзлота остается. Путейцам этого удовольствия хватает. А романтики у нас — хоть отбавляй...

Рано утром, когда я проснулся, поезд стоял на небольшой станции. Два десятка домов, лесопогрузочные платформы.

Дальше, к лесу, начинающемуся у подножия горной гряды, извиваясь змейкой по желтой от цветов долине, бежала полевая дорога. По ней шли автомашины с могучими кряжами сосен. Из окна вагона было видно, как сразу же за станцией с востока долина сужалась, а железнодорожный путь взбирался на высокий берег речки.

Букреева я увидел на низком перроне. Он стоял в одной рубашке спиной к составу и, поеживаясь от утренней свежести, казалось, высматривал кого-то среди тех немногих, кто был на станции в этот ранний час. Вагон дернулся, и, лязгая автосцепкой, состав начал медленно набирать скорость...

— Работал я здесь,— тихо произнес подошедший Букреев.

Мы стояли в коридоре, провожали глазами проплывающие мимо ядовито-желтые станционные постройки. Врывавшийся в открытое окно ветер вытягивал вдоль коридора шелковые шторы.

Поезд застучал на стрелках, промелькнула одинокая мачта светофора. К полотну железной дороги сбегались лощины-распадки с крутыми откосами. Мне знакомы были такие распадки. Немало я побродил по ним, когда вертолет, на котором нас возили вдоль будущей трассы только что начавшего строиться БАМа, приземлялся на дымы костров изыскателей.

Иногда это суходолы, а порой на их дне находит себе приют скворчащий ручеек. Обычно эти ручейки немноговодны, ничего не стоит перейти их вброд по каменистому дну. Ключевая вода обжигает ноги холодом, несмотря на жарящее солнце. Остановишься — и в икры тычутся мальки какой-то рыбешки. Отвернешь на дне серый камень-плитнячок, а под камнем десятки домиков-трубочек с торчащими из них черными головками ручейников, называемых здесь мурмышами.

— Красиво? — спросил Букреев.

— А то!

— Эти распадки — штука коварная. Не смотри, что они тихие да сухие. Был здесь со мной такой случай...

Мы вернулись в купе, сели друг против друга.

— Это случилось в июне,— начал Букреев свой рассказ.— Талые воды мы пропустили успешно еще месяцем раньше, все мосты и трубы осмотрели, подремонтировали, где надо. Решили, что все в порядке и теперь летние дожди не страшны. Здесь ведь ливни бывают редко.

Правда, есть одна особенность у наших мест. Бывает, на станции дождем и не пахнет, а речка вдруг разбухнет, пожелтеет от глины и бурлит, бурлит. Значит, где-то в горах дождь прошел.

В таких случаях мы работу бросали — и все на мосты и трубы. А их у нас было порядочно — больше двух десятков.

Хорошо еще, если люди на пути работают. Ночью хуже — одни путевые обходчики дежурят, и только.

Так вот, в июне, в пятницу это было, мы всем околотком станционный путь ремонтировали. Уморились здорово — путь надо было открыть для движения поездов вовремя. Домой пришли, когда уже стемнело. А темнеет здесь рано — горы кругом.

Дай, думаю, помоюсь в баньке. Пошел, баню истопил. У нас в доме, правда, был душ, но не любил я его.

Не успел я голову намылить — сынишка тут как тут. «Пап,— кричит, — тебя дядя Мартын ищет». Это один из наших бригадиров, Мартын Михайлович Ступак.

Окатился я в спешке холодной водой — и к дому. А Ступак уже мне навстречу бежит. «Арсений Иванович, — слышу, — беда! На третьем отделении того и гляди насыпь в речку снесет».— «Что такое? Как снесет?» — спрашиваю я. «Трофимов с перегона прибежал белее снега, сообщил, воды — видимо-невидимо. Уже на обочину захлестывает и все прибывает. Я его послал рабочих поднимать».

Трофимов — это путевой обходчик, который в ту ночь дежурил.

Я — к дежурному по станции. Спрашиваю: «Как поезда с востока?» — «Запросился,— отвечает,— пассажирский, но еще к нам не вышел, на соседнюю станцию прибывает».— «Звони,— кричу,— скорее, чтобы не отправляли сюда без моего разрешения: закрываю перегон!»

Хорошо еще, что свободный тепловоз в это время на станции оказался — пришел вагоны с лесом забирать. Я рабочих на него посадил — и на перегон.

Приезжаем на место — у меня волосы дыбом встали. Там распадок перед железной дорогой воронкой такой расходится. Луг здесь всегда хороший был, путейцы на нем сено косили. Так вот, нет луга — сплошное озеро. Вода черная, как мазут, только от луны белые блики по ней прыгают.

Правду сказал Трофимов — к самой обочине вода подошла, а кое-где и к рельсам стала подбираться. Что делать? Смотрю, мостик еле-еле воду пропускает, русло забито. Одну бригаду послал устраивать через путь лотки из старых шпал, где вода выше всего была, чтобы не размыло дорогу, а с остальными у мостика остался.

Стали обочину землей досыпать и шестами у моста шуровать со стороны озера. Самое главное — подмостовое отверстие очистить, чтобы воду пустить.

Смотрю, бригадир Анатолий Леонидович Андронов на плоту из шпал подплыл (и когда он его сколотил!) и давай жердью затор пробивать. Не тут-то было! С другой стороны насыпи, у речки, рабочий стоял — Володя Горбатов, молодой еще парнишка, только что из училища. Кричу ему: «Идет вода?» — «Нет, — отвечает, — не идет. Сочится только». Опять шуруем. Багром что-то зацепили, тащили, тащили — никак. Наконец вытащили... обрывок провода. Тут Андронов что-то мягкое подцепил. Вытаскивает — овца утонувшая. За ней коряги пошли всплывать.

Темно, только луна и спасала. Кто-то нижние фонари с тепловоза снял, провода подставил и повернул в нашу сторону. Но мало они помогали, глаза слепили только.

А вода все бурлит, прибывает. И откуда она только взялась?

Вильям Федорович Шишин — бригадир, который лотки делал,— вроде и щуплый мужичонка, а тут я диву давался: берет шпалу, а весу в ней килограммов восемьдесят, взваливает на плечо и один, да еще бегом, тащит туда, где лотки кладут.

Вода уже в трех местах через насыпь по лоткам пошла, а затор ни с места. Все провода какие-то достаем, а пробку выбить не можем. Видно, крепко засосало. «Пойду,— думаю,— с другой стороны под мост». Знаю, что никого другого послать туда не имею права: хлынет вода — и нет человека.