Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №12 за 1987 год

Приз большого Ысыаха

Вот и настал этот долгожданный день...» — низким грудным голосом запела сказительница, подняв украшенный затейливой резьбой серебристый чорон — сосуд для кумыса. В длинном, с золотыми нашивками, оранжевом платье, с золотистой короной на голове, она стоит на деревянном помосте перед микрофоном, а вокруг, по границе луга и леса, множество празднично одетого люда — и пожилых, и молодых.

«Улетели холодные тучи,— поет сказительница,— ветер угнал их далеко, к Ледяному океану, а с ними ушли в воспоминания вьюги да морозы. Прошлые волнения и заботы. Опять светит солнце, возвратилось на нашу землю тепло. Загомонили на озерах перелетные птицы. Много их прилетело. Зазеленели луга, поднялась на них молодая изумрудная трава. Радуются, скачут жеребята, рады люди: много народилось жеребят, много будет кобыльего молока, надо приглашать гостей на ысыах...»

— Откуда только к нам в Суртан на этот раз не понаехало гостей,— прервав перевод песни сказительницы, не удержался от пояснений вожак суртанских комсомольцев Саша Пахомов.— Из Нюрбы приехали, из Мархи, из Якутска, с Колымы, из города алмазодобытчиков Мирного. Из соседней Бурятии. Приехали ученые Новосибирского отделения Академии наук. Фильм будут снимать, песни на магнитофон записывать. И из Москвы, столицы нашей, гости есть. Даже из США — Марджери Банзер, этнограф из Колумбийского университета прилетела...

Саша спохватывается и торопливо продолжает переводить суть легенды, которую пела сказительница. Когда-то в такой же, возможно, яркий солнечный день легендарный Эллей, прародитель якутов, первым перебравшийся жить на реку Лену, радуясь солнцу и лету, порешил созвать в берестяную юрту гостей на ысыах. Сколько лет с тех пор прошло, трудно сказать: сотни, а может, тысячи, но не умирают древние традиции, потому что живет сам народ... Ысыах величают теперь праздником изобилия, обновления природы, праздником мира и дружбы. Но в прошлом якуты называли его конским праздником. По якутским легендам бог первоначально сотворил коня. От него произошел полуконь-получеловек, а уж потом появился и человек. Кочуя, люди перебрались на Север из Прибайкалья, но и здесь сохранили давнюю любовь к коню. Тем более что был он не только помощником в походах и странствиях, но и главным кормильцем. Конское мясо, жир — всегда были для этого народа лакомством, а кумыс из кобыльего молока — как мед у древних славян. Его пили для бодрости, восстановления сил, без него не обходился ни один праздник.

«Кобылы и лошади были когда-то нашим божеством,— рассказывали писателю-путешественнику Вацлаву Серошевскому якуты в урочище Енгжа в 1884 году.— Ты видел кобылью голову, что во время свадьбы лежала в переднем углу? Ну, так вот этой голове, а не образам святых должны были в старину троекратно кланяться молодые, входя в дом. Мы почитали их, потому что ими жили».

На ысыахах в прежние времена пели и говорили только о лошадях, но никогда не упоминали об овцах и коровах, хотя те тоже имели немалое значение в хозяйстве. Подвешенный за уши семир — кожаный мешок для изготовления кумыса — и резной деревянный чорон стали с тех пор символами этого праздника. Серошевский записал со слов якутов, как «шаман — в старину ни один ысыах без шамана не справлялся — взявши полный кубок, становился в середине круга на одно колено и с лицом, обращенным на юг, пел, прося у «Белого Создателя Бога» о счастии, богатстве, благословении для всех... Затем, восклицая уруй, кубок вверх поднимал он троекратно. Окончивши, садился на место, пил из кубка кумыс и передавал его в очереди из рук в руки по кругу. Между тем ему подавали новый. И так пили, разговаривая, веселясь и играя...» Скачки, стрельбы из лука и вождение хороводов с песнями были непременными на этом празднике...

Тем временем Марья Ивановна, народная сказительница, объявила о начале торжества и пояснила, что чорон будет главным призом и в борьбе, и на скачках лошадей. А затем из белой юрты на луг высыпали дети, начав танцы с чоронами. Потом вынесли чороны побольше и вокруг них танцевали уже девушки в розовых и белых платьях...

Праздник продолжался два дня. Тут были выступления самодеятельных театральных коллективов, этнографических ансамблей, которые в национальных костюмах разыгрывали сцены из якутского эпоса «Олонхо». Демонстрировали свои изделия народные мастера по изготовлению чоронов, серег, колец, изделий из бересты, кож, меха оленей. И тут же желающие могли их купить. Богатыри состязались в поднятии огромных камней, которые неизвестно как в давние времена доставили на берег Вилюя. Оттуда их уже в наше время привезли на луг и разгрузили с помощью подъемного крана. Но среди якутских силачей находились такие, кто поднимал камни до колен, взваливал на грудь. Вскинуть же их на вытянутые руки никто не смог.

Соревновались во время ысыаха в прыжках на одной ноге, борьбе, вырывании у противника палки — мосла. Самой же комичной была борьба «перетягивание жеребенка». Надев на затылки сшитое полотно, борцы, солидные дяди, расставив в стороны руки, пятясь и оступаясь, пытались перетянуть друг друга. Время от времени лента соскальзывала, и силачи, как подкошенные, валились на траву. Трибуны взрывались от хохота, смеялись, конечно, и сами борцы...

А на поляне до утра водили хороводы, благо, что солнце уже почти не пряталось за горизонт, а лишь ненадолго скрывалось за лесом. Хороводы эти были необычными: непременно с певицей или певцом. Причем им мог стать кто угодно, на кого, как говорится, накатывало в этот момент озарение. Сочинив быстренько фразу из нескольких слов, он пропевал их, делая несколько неторопливых шагов по кругу, затем слушал, как хором повторяли их остальные. А запевала уже подсказывал другую мысль.

Все это время симпатичная американка Марджери, пристроившись за спиной у одного из лучших запевал — старичка в соломенной шляпе и белой рубахе, подпоясанной волосяным поясом,— ходила за ним следом, норовя ставить ноги, как и он в своих расшлепанных сапогах — носками в стороны, приседала и раскачивалась, повторяя и стараясь вызубрить произносимые им простенькие припевы. Не знаю, сможет ли она стать когда-либо запевалой, но ысыах на берегу Вилюя, как Марджери призналась, ей очень понравился.

Мне тоже. Да ведь оказался я на ысыахе не только для того, чтобы увидеть это празднество. С давних пор интересовала меня якутская лошадь. На вид она довольно неказиста — «приземиста, коренаста, крупноголова, горбоноса, широкозада». Исследователь, словами которого я воспользовался, давший ей такие определения, отметил, что эта лошадь — единственная, которая может жить за Полярным кругом. Без теплого стойла, крыши конюшни, оставаясь под открытым небом, она способна переносить лютые морозы. Задавшись целью снять всех птиц и зверей Заполярья, я однажды задумался: а может, якутская лошадь — прирожденная заполярница? Как дикий олень и белый медведь? Что из того, убеждал я себя, что она не зверь, а домашнее животное. Раз живет на Полюсе холода, значит, в мою фототеку должна попасть.

Когда я поделился своими соображениями с моим хорошим знакомым — якутским поэтом Николаем Герасимовым, он хитровато заулыбался. Лучше всего, сказал, фотографировать лошадь в декабре — январе. В разгар зимы, когда морозы градусов под шестьдесят, и кажется, что все вокруг замирает. А лошадки якутские как ни в чем не бывало пасутся в снегах. Все в инее, густой шерстью поросшие, живописал поэт, что медведи. Хороший можно сделать кадр, каждый поймет, что же, как говорится, за зверь такой — эта якутская лошадка. Но выяснилось, что в эту пору сумеречно, ветра нет и мгла постоянно висит над землею, да и морозы... И не создан еще фотоаппарат для съемки при столь низкой температуре, и не каждая пленка выдержит.

Хорошо, не смутился поэт, приезжай в марте — апреле. Морозы упадут градусов до тридцати пяти, и солнышко светит... Однако снега здесь бывают такие, что лошади, прорывая в сугробах ходы-траншеи, скрываются в них едва ли не по холку.

— Ладно,— смеясь, махнул рукой Николай Герасимов.— Приезжай летом на ысыах. Посмотришь наших лошадей на скачках...

Так я и оказался на празднике.

В программе ысыаха значилась проводка скаковых лошадей. Первой выпустили на поле белую длиннохвостую коренастую лошадку чистых якутских кровей. Вел ее, накрытую кумачовой попоной, пожилой якут в атласной рубахе за черно-белый, свитый из лошадиного волоса недоуздок. Как всякая якутская лошадь, голову не задирала, но ступала с затаенным достоинством.

Затем провели еще нескольких. Их тоже можно было принять за якутских, но далее пошли тонконогие, высокие рысаки, которых, несомненно, выращивали специально для скачек где-нибудь в донских или орловских степях.