Дело было в лихие «девяностые»… - Оксана Александровна Ливанова

Оксана Ливанова

Дело было в лихие "девяностые"…

Довелось мне как-то лежать в больнице, на сохранении беременности, в огромной больнице, в огромной палате, с большим количеством женщин. В девяностых вроде как бы мы уже вовсю «перестраивались», но по привычке ещё рожали. Поэтому профиль «акушерство и гинекология» имела огромный спрос среди населения, и девчонки дружною толпой, попросту при любом раскладе хоть малейшей патологии, старались лечь на койку, чтобы подкормиться. Поэтому зная, что помощи брать неоткуда, дружили друг с другом как могли. Вот и в тот раз, я попала в хороший, дружный коллектив несчастных и больных, и давай дружить…Каждому по способностям, как говорится. Кто кофе «настоящим» угостит, кто носки на зиму всей палате навяжет, кто мужика своего достанет, тот сгущёнки ящик протаранит всему женскому коллективу. Короче, жили дружно и весело. И вот однажды осенним утром, дверь в палату открылась, и на пороге появилось чудо…Это чудо было ярко — рыжего цвета, вся в веснушках, в огромных черепашьих очках, и бесформенном платьице зеленого цвета. В руках, вы не поверите, узелок. Кто не знает, что это такое, объясню. Это большой платок, который завязывается с четырех сторон в один крепкий узел, чтобы перенести какую — либо вещь, или провизию. Ну, современные девки таких узелков отродясь не видели, а я-то девка бывалая, да и деревенская жизнь у меня за плечами, в виде студенческой отработки на благо родины в виде сбора свеклы и картошки какая-никакая имелась. Поэтому я не на узелок смотрела, а на само поведение девочки. Любопытно стало. Поступила она к нам на койку, которая Танька раньше занимала. Возле окна. Нашу подружку выписали, а эту красотку в зеленом платье, значится, положили. Позже узнали, что с диагнозом «хроническая неразвивающаяся беременность». После того, как её вызвали на процедуры, наша Ксения Михайловна, доктор палатный, прибежала, и всех строго — настрого предупредила, чтобы с ней поосторожней были. Как-то странно девочка себя ведёт. А чего тут странного. У девочки «тихая» шизофрения. И не на сантиметр не меньше. Это видно было сразу. Ну да ладно. Девочка тихая оказалась, никому не мешала. Живём дальше. Пока не произошло любопытное…

Сидим в палате, у кого что есть в тумбочке достали, друг друга угостили, потому как до обеда далеко, а есть до смерти охота. Наша рыженькая Сарочка, евреечка тихая, встаёт с кроватки своей, и на удивление всей нашей «гоп» компании, начинает готовить сосиски. Делать было нечего, наблюдаем за ней. Она достаёт из подушки дешёвые сосиски в пластмассовой оболочке, из узелка своего вытаскивает банку и кипятильник. Ну в принципе, ничего удивительного в этом нет, кроме вытаскивания мясного скоропортящегося продукта из неположенного места, подушки. Сидим, улыбаемся, ждём. Дождались… Наша Сара, наливает воду из-под крана в банку, засовывает в него кипятильник, и что самое интересное, так сказать — кульминация, засовывает в банку сосиски, предварительно не снимая с них оболочку. Палата уже откровенно ржёт, но терпит. Мне же просто стало очень любопытно, чем дело закончится… Кипятильник шипел, вода закипела, и сосиски «бедолаги», не знали, куда им собственно «развариваться». Некоторые из них, у которых разрез в пластмассе был побольше, вывалили свою «тушку» нежно розового цвета (подозреваю, из — за чрезмерного увлечение марганцовкой производителем) прям в банку. А те, у кого это не получилось, попросту «взорвались». Ярко — розовая вода, и плавающие ошмётки от сосисок, меня, как и всю палату, привели в восторг. А наша Сара, преспокойно сидела возле банки, и ждала, когда её «супчик» ещё и поджарится. Мы конечно этого допустить не могли, поэтому подошли к чуду, и объяснили, почему так делать нельзя. Забрали банку, вылили содержимое, помыли тару, кипятильник. Я заглянула под её подушку, увидела ещё три сосиски. Взяла их, подошла к ней, показала, как надо чистить сосиски, засунула в банку, вскипятила, и переложила на тарелку. На мол, ешь, странная ты наша. Поднимает она на меня глаза, полные слёз. Губки трясутся, пальчики дрожат. Короче, обида вселенного масштаба…И говорит мне: «Вы меня не любите? Вы против нашей нации?»…Етить — колотить, что тут началось. Мы прям взревели все. Нет мол, родная. Мы любим вашу нацию, и ничего Плохово Вам не желаем. Просто во всей вселенной, нет ни одной бабы, которая выбирала бы такой способ варки сосисок. Прими, мол, этот факт, и не ропщи. Она, пока мы пытались накормить её сосисками «правильной» варки, на удивлении нам, подошла к своему узелку, и достала банан. Села на койку, и не снимая кожуры, начала его есть, напрочь проигнорировав наши уговоры. Мы вздохнули, посмотрели, и оставили попытки её накормить. Больная, чего с неё взять.

Ночью, когда палата уже спала, и видела сны, я проснулась от постороннего шума. Наша Сара сидела на подоконнике, и в форточку, разговаривала со своим мужем.

— Веня, — говорила она, почти шёпотом. — Ты мне больше сосисок и бананов не приноси, девочки из палаты оказались антисемитками, и нашу нацию, на дух не переносят. Они отобрали еду, и заставляли меня есть «плохое». Ты завтра мне копченую колбасу принеси. Только порежь её сразу, и прям резаную передай. А то и это отнимут, скажут, что нельзя такое есть — закончила она диалог, и закрыла форточку. Я, как авторитетный предводитель «стаи» женщин, насилу успокоила палату, которая конечно же все слышала. Потихоньку объяснив каждой, что это «шизофрения» в бытовом проявлении. И это не лечится.

Через три дня её выписали. Беременность она не сохранила (и, если честно, это хорошо, потому как не надобно бы ей плодить «себе подобных»). Но вот последнюю фразу её, обращённую ко мне, я запомнила навсегда. Она собрала свой узелок, и тихонько подойдя ко мне, тихо — тихо сказала: «Тётя Оксана, вы пишите пожалуйста. Вам нельзя не писать. Вы «вкусно» говорите. Так надо». И ушла. Я опешила, посмотрела ей в след, и никогда не забывала про неё на протяжении многих лет. Когда однажды взяла в руки «перо», провозгласила тост в её честь: «За тебя, Сара, и твои сосиски…»