Чужой портрет - Мария Зайцева Страница 57

Я не моргаю, утопая в его черноте, завороженная им, заколдованная.

Зачарованная.

И как-то само собой все решается в голове и в сердце.

Это не мне сейчас он…

И пусть не мне.

Пусть.

Могу я хотя бы представить? Хотя бы помечать? Разве так многого хочу? Чуть-чуть забвения для себя. Чуть-чуть обмана…

— Верю… — шепчу я. С трудом вытягиваю руку, потому что Каз обхватил, словно обручами сдавил, не пошевелиться, не обнять в ответ, и провожу пальцами по колючей щеке. Каз от этого прикосновения вздрагивает, словно от ожога, сжимает сильнее губы, взгляд его скользит по моему лицу жадно, голодно. — Верю… — говорю я и сама тянусь к нему, отпуская все свои мысли, все сомнения, всё, всё отпуская…

Каз ловит мои неловкие губы своими, дарит еще один упоительно горячий поцелуй, от которого меня трясет. Нас обоих трясет.

Отрывается с трудом, выдыхает, сжимает крепче, приподнимая над асфальтом…

А затем мир летит мимо, вообще не задерживаясь в сознании, калейдоскопом цветных картинок: подъезд, холл, панорамный лифт, резкий подъем, город внизу, зеленый, яркий, снова холл, серый, мраморный, тяжелая входная дверь, темнота квартиры, разбиваемая небольшими вкраплениями света у изголовья огромной кровати.

Я словно в пещере хищника сейчас.

Темнота обволакивает, она уютная, в ней не нужно стесняться.

И руки Каза везде, настойчивые, опытные, гладят в этой темноте и тоже отказывают в стеснении.

Я не успеваю, ничего не успеваю сделать!

Только реагирую, с огромным изумлением ощущая, как тело, вместо того, чтоб привычно замереть в ожидании неминуемой боли, чего подспудно ждала все это время, опасалась и считала чем-то неизменным, совсем по-другому себя ведет, отзывается на каждое прикосновение твердых, нахальных рук.

Матрас под нами жесткий, практически не прогибается, простынь холодит обнаженную кожу… Когда он успел меня раздеть? Как я этого не заметила?

Я словно в мареве, в сладком, волнующем мраке, плотном и тяжелом. Давит грудь, тяжело дышать, и я хватаю раскаленный воздух сухими губами в те моменты, когда Каз позволяет мне это сделать. Когда целует ниже, исследуя шею, грудь, живот…

Это так… Это… Это разве так бывает? Это разве со мной?

Странный выверт сознания, когда я пыталась отстраниться и посмотреть со стороны на происходящее, полностью проходит, исчезает. И теперь я вся в процессе, вся — в нем. Поглощена, заворожена, растеряна…

Каз не нежный, совсем нет, иногда, сквозь марево безумия, поглотившего меня, я чувствую легкую тянущую боль от слишком сильной хватки на запястьях, от поцелуев-укусов на шее и груди, дрожу от того, что он рычит, несдержанно и страстно. Каждый звук этого рычания отдается во мне, резонирует, заставляет ответно стонать, поскуливать, словно… Словно животное.

Я, несмотря на попытки настроить себя на то, что будет, морально уговорить, успокоить, оказываюсь совершенно не готова к случившемуся.

У меня совсем нет понимания, как это должно происходить с тем, кто нравится. О ком думаешь, кого хочешь… А я, оказывается, хотела… Просто не могла себе в этом признаться, просто пряталась от себя, невероятно боясь повторения истории, боясь боли, отвращения, ударов…

И сейчас я шокирована, оглушена происходящим.

Каз опять что-то шепчет, опять целует, гладит, везде, везде гладит! Он совершенно открыт, бесстыден, но это так естественно, так правильно…

И глаза его в полумраке комнаты горят не злобой и удовлетворением от того, что получил желаемое, заставил, а страстью, желанием. Мне сейчас кажется, что он сам не понимает, что между нами происходит, сам удивлен, обескуражен.

— Маруся… Моя… Маруся… — шепчет он, и меня качает на волнах его страсти, и все так тесно, так горячо внутри. Так полно. Я впервые ощущаю все внутренние мышцы, все тонкие, словно оголенные нервные окончания.

Я умираю от этой новизны.

Каждое его движение — новая волна ощущений.

Каждая его ласка — нечто запредельное, до этого не представимое совершенно.

Я сейчас словно заново рождаюсь в этих волнах, пеной омытая Афродита…

А он в своей страсти, в своем стремлении, похож на древнего титана, такой же тяжелый, яростный и в то же время гибкий, спелетенный из сухих мышц и огня, бегущего по венам вместо крови…

Мне больно смотреть в его глаза, слишком обжигают…

Мне хочется смотреть… Пусть дотла. Все равно ничего не останется после… А так хотя бы память, хотя бы это…

Мы умираем вместе, и это прекрасно.

Это правильно.

А воскресать, оказывается, не всегда больно.

Потому что вместе.

______________________________________________

Волны моей памяти, уймитесь

Не тревожьте сердце, не топите.

По верхушкам пеною пройдитесь

И в душе, на донышке, усните

Ты любил, я знаю, это было…

Это было, пусть никто не верит.

Небо под ногами нам дарило

Нежность в предвкушении потери.

И пускай упали мы на землю,

И пускай так твердо здесь и больно,

Между нами бесконечность неба,

Сладость поцелуев с терпкой кровью.

Между нами — звезды и паденье,

Осень, море, волны, шторм и ветер,

Наше “вместе” — сладкое горенье,

Наше “рядом” — горечью в ответе.

А в волнах все плавно, величаво,

Дышит небо в унисон с ветрами.

Знаешь, даже если мы не правы…

Хорошо, что это было с нами.

2.12. 2023 М. Зайцева

Глава 42

Утро пахнет густотой ночной страсти, мускусом. И немного стыдом. Я щурюсь на яркий солнечный луч, беспардонно блуждающий по лицу, смотрю на играющие в его прямом светящемся клинке пылинки. Они золотятся, играют и похожи на те странные лампы с постоянно двигающимися в жидкости блестящими частицами. Завораживают.

Мне хочется остановить это мгновение, замереть в нем, словно в слюде, остаться навсегда здесь.

В этой комнате, в этой постели. С этим мужчиной.

Почему я не могу этого сделать? В чем я так сильно провинилась, господи? Хоть чуть-чуть, хоть немножко счастья. Обычного, женского, когда бездумно просыпаешься в руках мужчины, что так долго и сладко любил тебя ночью, трешься о его щетину, умирая от наслаждения, словно кошка мартовская, чуть ли не мурлыкаешь.

И знаешь, что впереди у тебя — долгий, такой хороший, такой светлый день…

Неторопливый, спокойный.

Что вы полежите еще в кровати,