Максим Бодягин - Машина снов

Макс Бодягин

Машина снов

2012

Первое издательство электронных книг «Книгология»

knigologia.ru

Бодягин М. А.

Машина снов: роман/ Макс Бодягин. – Челябинск: knigologia.ru, 2012. – 412 с.

В романе известного блоггера-тысячника Макса Бодягина действие разворачивается в Китае XIII века. Основатель династии Юань, монгольский хан Хубилай велит юному Марко Поло построить машину снов, которая бы записывала и воспроизводила для старого императора чужие сны. Вскоре при дворе богдыхана происходит череда таинственных смертей. Разгадывая их тайну, Марко взрослеет и впервые сталкивается с изнанкой власти, узнаёт, какова бывает сила любви и какова бывает глубина предательства.

блог автора

www.maxss.info

об авторе

www.бодягин.рф

официальный сайт книги

www.mashinasnov.ru

© Бодягин М. А., 2012.

Первое издательство электронных книг «Книгология»

knigologia.ru

Дизайн обложки – Сергей Шурупов

Мастеринг – Дмитрий Чудиновских

Корректорская и литературная правка – Татьяна Резницкая (Республика Чили)

Охраняется Законом РФ об авторском праве

Произведение «Машина снов» созданное автором по имени

Максим Бодягин,

публикуется на условиях лицензии Creative Commons «Attribution-NonCommercial-NoDerivs» («Атрибуция — Некоммерческое использование — Без производных произведений») 3.0 Непортированная.

Разрешения, выходящие за рамки данной лицензии, могут быть доступны на странице http://www.maxss.info/.

Историку приходится иметь дело не с тем, что действительно было,

а только с событиями предполагаемыми: так как только эти последние имели следствия. И точно так же с предполагаемыми героями... Историки рассказывают о вещах, которые никогда не существовали, разве только

в воображении.

Фридрих Ницше. Утренняя заря

КУБЛА-ХАН: Возможно, этот наш диалог ведут два оборванца с кличками Кубла-хан и Марко Поло, которые роются на свалке, разбирая железки, тряпьё и обрывки бумаги, и, опьянев от нескольких глотков дрянного вина, видят, как вокруг них сверкают все сокровища Востока.

ПОЛО: Возможно, от мира осталась пустыня, покрытая отбросами, да висячие сады в царстве Великого хана. Только наши веки разделяют их, но неизвестно, что внутри и что – снаружи.

Итало Кальвино. Невидимые города

 Раз.

Когда порубленное тело быка уволокли со двора рабы, Марко вышел из-за колонны и сощурился от белого китайского солнца, нещадно бившего в глаза. Хубилай поднёс к обвислым негустым усам чашу с дымящейся бычьей кровью и жадно выпил, двигая кадыком. Низкорослые рабы-южане посыпали двор ослепительно белым песком. Песок быстро намокал, становясь сначала жёлто-перечным, а затем янтарным. Слуги смотрели в пол с навек застывшими на лицах масками преданности. Лживые суки. Хубилай, тяжело дыша, вытер кривой меч куском багрового шёлка, вложил его в узорчатые ножны и передал слуге. Слуга, пятясь и кланяясь, растворился в полутьме галереи. Марко учтиво поклонился, Хубилай засмеялся в ответ и хлопнул венецианца по плечу так, что тот покачнулся.

— Я уже стар, Марко, — всё ещё смеясь, сказал Хубилай. — Ты всё видел?

— Да, Кубла-хан, — наклонил голову Марко, — я всё видел и вовсе не считаю вас старым.

— Все купцы льстивы, и даже ты, мой мальчик, даже ты не являешься исключением, — снова захохотал Хубилай.

— Сам я в Венеции родной искусником в сабельном бою считался, да и разбойникам не раз отпор давал. Потому вполне могу верно оценить вашу силу.

— Будь я в твоём возрасте, я бы убил этого быка руками. Изнежился я с этими катайцами. В Степи мы отбивали скоту рога кулаком. Я сам выхватывал у бегущего быка клок чёрной шерсти, прямо вместе с кожей и мясом. А когда он одуревал от боли, я отбивал ему рога и сворачивал шею.

— Я знаю, Кубла-хан, мне рассказывала Хоахчин.

Хубилай подошёл к бочке с водой и с наслаждением опрокинул её на себя, отряхиваясь и фыркая, как пёс. С его сизой от седины косы слетали стеклянные брызги, седая же, изуродованная косым сабельным шрамом грудь усеялась рубиновыми бусинами: вода смешалась с покрывавшей Хубилая бычьей кровью, играя в лучах утреннего, но уже жгущего солнца. Слуга-катаец поморщился. Варварская дикость, из этого мунгальского ублюдка невозможно сделать достойного императора Поднебесной. Марко взял из рук слуги тонкое полотенце, сурово глянув ему в лицо. По жёлтой пергаментной коже старика тут же растеклась приторная медовая улыбка. Марко подал полотенце Хубилаю, тот, продолжая с удовольствием сплёвывать с намокших усов смешанную с кровью воду, стёр холодные капли с рук и плеч.

— Завтракал? — спросил Хубилай.

— Нет, только что встал.

— Тц-тц-тц, — неодобрительно поцокал языком Великий хан и хлопнул в ладоши. В полутьме галереи проявилась грушевидная фигура евнуха Цзы Чэня. — Вели Хоахчин, чтобы нам у Пэй Пэй накрыла. Возле Драконьих прудов завтракать будем.

Пэй Пэй совсем ребёнок. Или вроде как ребёнок. Азиатские женщины вообще непонятные. Сколько им лет, не разберёшь. Вот она ребёнок, и вдруг — уже старуха с кожей сухой и мятой, как катайская бумага. В одночасье меняются. Поразительная вещь, кстати, эта бумага. У них и деньги из неё делают. И письма пишут, и книги. Хрупкая только, хоть и нежнее любого пергамента. Сомнёшь случайно лист той бумаги, он уж и не восстановится, весь в морщинах будет, как старушечья кожа. Марко посмотрел на Хоахчин, чьи карие глаза были совсем как полосочки среди других морщин. Сколько ей лет? Она ещё деда Хубилаева кормила грудью. Здешние знахари на долголетии все помешаны, делают пилюли такие, что никакая зараза не возьмёт. Хоахчин и двести, может, уж исполнилось. Чудная бабка. Ты, говорит, молодой, тебе наложницу горячую надо, но ласковую.

Пэй Пэй. Стыдоба-то какая, живём невенчаны, да и живём-то смешно, в грехе всё. Отцу не говорил ещё, боюсь. Рука у него тяжёлая. Да и Матвею не сказал пока. Что значит «живём», спим в раздельности, она на женской половине, а Марко справа от Хубилаевых покоев. Он, Хубилай, спальни меняет каждую ночь, благо дворец как отдельный город. И никто не знает, кроме малого числа слуг, в какую ночь Хубилай будет там-то ночевать. Чтобы безопаснее было хану. А Марко везде за ним следует. А вот приспичит ему, Марку... плоть-то слаба человеческая... Пэй Пэй как знает, что прийти надо. И как она узнаёт, где он ночует сегодня и когда прийти нужно?

Пэй Пэй. Вся в шелка окутана, двигается неслышно и плавно, как дух бесплотный. А кожа под шёлком горячая, душистая. Поглядеть, так и смотреть-то не на что. Дома, в Венеции, женщины статные, говорят гордо, смеются громко. Италийское жизнелюбие. А здесь? Шея тоненькая, груди как яблоки, сосков почти не видать. А волос, стыдно сказать, нигде на теле нету. И бутон Венеры у неё, как у маленькой девочки, голенький весь. И вот ведовство какое: смотреть не на что, плоти-то и нет вроде никакой, а забыть невозможно. Как начнёт говорить, голос льётся, звенит колокольчиком, да так ласково, что весь дрожишь в огне бесовском и в предчувствии греха трепещешь, колени слабнут, стынет кровь в членах, и словно греческим огнем жидким, а не кровью, жилы налиты.

Ох, Пэй Пэй, пропажа моей душе бессмертной! Даром что язычница, умна, чертовка. Бывало, можно ночь целую слушать, как она про героев катайских рассказывает. Тот тигра убил кулаком одним, ещё сильнее Хубилая был герой. А тот — в обезьяньем облике всех обманывал, да так искусно. Смотришь, а в просвете между бумагой на окошке уже сереет, солнышко зовёт вставать с постели. Да только как с неё встанешь, когда Пэй Пэй тут, тонкая, как кисточка, которой катайцы пишут. Учит писать на вэньяне, гиероглифы катайские, совсем не то, что латиницей. Так ведь как учит. Вот, говорит, картинка, означает «преданность», и рисует на груди у Марка. А теперь, господин, на мне рисуй. А вот, говорит, «благоденствие». Но не скажу, где рисует, неудобно это. А то ещё, когда в постель ложится, всегда моется подолгу и Марка заставляет. Марко сначала всё быстро выпрыгнуть из бочки хотел да поскорей в постель. Смеется, говорит, нет, нельзя быстро так. Наслаждение, говорит, торопливости не любит. После, на другой день, служанки её пришли и давай Марка мыть. Руки жгучие, глаза чёрным наведённые, губы красным. Раздели втроём его, а меж собой всё смеются, ах, хорошенький какой, молодой господин, счастливая эта Пэй Пэй! И что наделали?! Всем телом тёрли Марка, отмывали, маслом натирали, несколько раз он осрамился, не удержал семени. Не хотел к Пэй Пэй идти, боялся, больно стыдно. А та смеётся, говорит, то хорошо, мой господин, если тебе хорошо было. Вот бесовка, что делает с душой христианской! А покаяться некому. Был священник- несторианин, так ему что каяться? Всё равно как сарацину какому. А добрых католиков здесь Марко да отец с Матвеем.

После завтрака Марко всегда чувствовал себя отяжелевшим, ну невозможно столько жрать с утра, эти степняки хотят убить его обжорством. Марко предпочёл бы позавтракать с Матвеем и отцом, вот это нормальная, хоть и местная трапеза. Да Хубилай его всё держит при себе, а отец живёт в дальнем пределе вместе с Матвеем. Ладно, если хоть раз в день его издалека увидишь. Сыра вот здесь, в Катае, днём с огнём не найдёшь, да и молоко катайцы не пьют, за отраву считают. Змей зато едят, и не противно. Татары тоже сыру не едят, пьют кумыс только. Сказал как-то Хубилаю, что хорошо бы сыру козьего наделать, так император хохотал так, что стены тряслись. В Степи-то ел, поди, сыр-то. Теперь хочет за катайца сойти, выучиться мудрёным этикетам, Кун-цзы читает, Конфуция то бишь, наложниц себе завёл из семей знатных, одевается по-местному. А всё одно учёного из него не сделать — первый раз человека убил, когда ему пять лет было, а потом и подавно. Всю Поднебесную с мечом прошёл. Великий воин. Даром что выглядит как зверь, ростом выше медведя, если бы тот на задних ногах стоял, да и силищей такой же будет. Как у Гомера: «Видом и ростом чудовищным в страх приводя, он несходен Был с человеком, вкушающим хлеб, и казался лесистой Дикой вершиной горы, над другими воздвигшейся грозно». Зверь на вид, а умом живой, ясный. Другой просто, не наш. На портретах-то его катайцы красивее рисуют. С другой стороны, чего там рисовать? Одни шрамы и будет видно, а никаких таких черт лица не видать. Всё порублено. Кровь пьёт бычью, конскую тоже, говорит, вся сила боевая в этой крови есть. Хоахчин рассказывала, когда он в поход идёт, так еды с собой берёт немного совсем, а голодный будет — ткнёт коню в жилочку на шее, попьёт немного, силы восстановит и ранку залепит смолой. Может так неделю ехать. Но вот во дворце жрёт, как будто вообще никогда не ел. И Марка заставляет.