Олег Ждан - Белорусцы

ОЛЕГ ЖДАН

БЕЛОРУСЦЫ

Повесть в трех сюжетах

СКАНДАЛ В ВЕЛИКОМ ПОСОЛЬСТВЕ

В попонах с позолотой, в зеленых бархатных колпаках. Под шкурами леопардов, на белом медведе.

Хорошо, славно начиналось наше посольство. После православного Рож­дества повалил снег и отяжелевшие леса замерли, словно боясь, что осыплется, рухнет с ветвей эта чистейшая красота. Правда, лошадям было нелегко идти по такому снегу, но это куда лучше, чем тащить груженые сани по заледеневшей земле. Да и мужицкие кони уже пробили дорогу от деревни к деревне. Иной всад­ник вдруг пускался вскачь, и тогда снежная пыль долго серебрилась следом.

Морозец был знатный, мужики время от времени выскакивали из саней и с криком валяли друг друга в сугробах, чтобы погреться. Да и не только мужики — также и молодые шляхтичи, а порой и пан Песочинский с Сапегой. Они тоже подталкивали друг друга, покрикивали, словно освободились на время от своей родовитости и высоких званий. Приятно глядеть на больших панов, когда они веселятся.

Мы с Модаленским, мстиславским войским, и Цехановецким, подстольничим, тоже не сидели сиднем, а самым непосредственным образом участвовали в этих дорожных забавах. Больше всего попадало Цехановецкому — рослому, но неуклюжему: если падал, то всегда носом в снег. Впрочем, был необидчив, сам же и начинал всякий раз.

Сперва, из Вильни до Смоленска, мы ехали своей дорогой, своим обозом. Образовался обоз немалый: впереди построились пять лошадей его милости пана Сапеги, богато убранные, в попонах с позолотой, в зеленых бархат­ных колпаках. Эти лошади назначались как подарки московскому государю и его близким, я тоже приобрел трех хороших коней для той же цели, — слыш­но было, царь обожает коней, но была и еще причина, о ней я скажу позже. Затем — двадцать шесть молодых шляхтичей тоже на хороших конях, более полусотни венгерских драгун, и наконец десяток возов с провиантом. Нена­долго останавливались в Толочине и Черее, где у пана Сапеги были дворцы и земли, затем взяли направление на Смоленск.

В Москву мы направлялись для подписания вечного мира после Смолен­ской войны, и предстояло быть мне писарем, секретарем, а если потребуется, то и толмачем. Впрочем, почти все неплохо говорили по-русски, и толмач мог потребоваться только при составлении документов. Возглавлял посольство от Польской Короны пан Александр Песочинский, от Великого Княжества Литовского — пан Казимир Сапега. Шел 1635 год.

Красиво двигался наш обоз! В Смоленске добавился обоз пана Песочинского, то есть еще сто пятьдесят верховых коней, причем многие шли под шкурами леопардов, а те, которые в хомутах, были украшены лисьими хвостами. Стражники шли с длинными красивыми ружьями, а за ними ехал сам Александр Песочинский в санях в виде огромного белого медведя. Посол сидел в красной бархатной шубе, подшитой соболями, два бравых холопа в овчинных кожушках-сибирках стояли сзади на приступке. Затем опять сани с мужиками, пара запасных турецких коней под зелеными попонами для посла, десятки саней с продовольствием для людей и кормом для лошадей, хотя придорожное население обязано кормить посольство.

Не без волнения подъезжали мы к речке Поляновке, где полгода назад было заключено перемирие. Волнение было оттого, что, во-первых, не так давно закончилась тяжелая война, и кто знает, что думает вчерашний непри­ятель; каждый народ хорош и плох по-своему. Поляки, к примеру, не сильно похожи на нас, белорусцев, а мы на тех, кто живет ближе к Москве. Во-вто­рых, работа послов вообще опасная. Не раз слышали мы, что часто зазря попадают они в узилище. Двадцать лет назад пропали в Москве послы Свя­щенной Римской империи Григорий Торн и Иосиф Грегорович — ни слуху ни духу. Грешна и Корона: не так уж давно польские люди замучили до смерти казацкого посла в Киеве.

Могут и просто как бы ненароком обидеть, а то и оскорбить послов ни за что ни про что.

Вот и первый случай убедиться в этом: за речкой по уговору должны были нас встретить московские послы со своей свитой, — предполагалось знаком­ство и взаимное приветствие, — но ни одного человека не виделось впереди, только снега, снега да леса слева и справа. Разве можно вообразить, что это к нам, в Великое Княжество, едут московские послы, а мы и в ус не дуем?

Волновались мы оттого, что не сильно выгодно было Поляновское пере­мирие для Москвы, а значит, неприятен и договор, который везли: границы останутся прежними, как семнадцать лет назад, по Деулинскому перемирию, да и двадцать тысяч, что должна выплатить царская казна — не радость, а стыд немалый. Недаром московиты просили не говорить вслух про эти тысячи... Не все и наш слух ласкало: должны убрать войско с русских земель, король Владислав окончательно отказывается от русского трона, город Серпейск уходит к Руси, католики не получат права строить костелы, не разреше­но покупать русские вотчины...

Паны Александр Песочинский и Казимир Сапега остановились на другом берегу Поляновки для размышления о том, что делать, а следом, конечно, остановился и весь обоз. Я, писарь посольства, по прозванью Петр, по роду Вежевич, стольник и подкоморий мстиславский, ехал следом за ними, всегда готовый выпрыгнуть из саней и бежать к ним слушать, а затем и записать важное слово. Но никто не позвал меня. Вместе со мной в карете ехали мои земляки, Модаленский и Цехановецкий. Конечно, у каждого была своя каре­та, но втроем, что ни говори, веселее да и теплее — уж больно морозная стояла зима. По этой же причине в одной карете ехали Песочинский и Сапега. Впрочем, объединились они только сегодня, — а прежде ехали даже по разным дорогам со своими обозами — иначе не прокормиться: после войны деревни Смоленщины обезлюдели и обнищали, вотчины побиты, а люди наги и босаты разбрелись безвестно, как объясняли оставшиеся мужики и бабы. «Насилства и великие обиды чинили нам литовские люди. Много помирает голодной смертью безконны и беззапасы». «Гулящих людей разве­лось, не хотят пахать хлеб, валяются по кабакам. Я бы и сам, кабы не дети, давно сволокся на Дон», — говорил высокий, по виду вконец отощавший небожка, у которого мы спросили дорогу.

Пан Казимир Сапега свой обоз и вовсе разделил на две части, так что до Поляновки шли аж тремя колоннами.

Наверно, час простояли на берегу в ожидании послов Москвы. Наконец увидели двух всадников. Они, однако, приближаться не стали, разверну­лись и поскакали обратно. Ну а великие послы решили двигаться в Вязьму. Скоро с московской стороны опять появились верховые — казаки, числом не менее сорока. Эти прискакали, повертелись у посольской кареты и тоже помчались обратно.

У города остановились и снова вернулись, но не одни, а с царскими посланниками, приставами Малютой, Филоном и сотней стрельцов. Малюта вышел из кареты и стал ждать, когда выйдут для переговоров пан Сапега и Песочинский. Но вышел к нему лишь Модаленский.

— Почему не встретили нас на границе? — спросил он. — Вы понизили нашу честь! Послы не выйдут к вам из карет!

Один из приставов — маленький, злой с виду, позже мы узнали, что зовут его Филон, тотчас ответил:

— Тогда мы ни о чем говорить не станем!

— Станете! — повысил голос Модаленский. — Снимайте шапки и подой­дите к карете послов!

— Нет, — тотчас заявил Филон, — это не подходит для царского величе­ства Федора Михайловича! Мы так некрасиво не поступим!

И сразу отправились к своим каретам. Мы ждали молча, а Филон с Малютой о чем-то говорили и спорили. Наконец что-то решили: Филон и еще два посланника все же сняли шапки и приблизились к карете Песочинского и Сапеги. Тогда, не торопясь, покряхтывая, как бы нехотя, выбрались к ним и послы.

— От великого государя, царя и великого князя Михаила Федоровича, всея Руси самодержца и многих государств владетеля, — бормотал он малую царскую титлу, — посланы встречать вас, великих послов наияснейшего Владислава Четвертого, Божией милостью короля польского, великого князя литовского и иных, и корм вам дать от его царского величества.

Голос у Филона оказался тихий и неразборчивый. А пан Песочинский ответил ему внятно и внушительно:

— Мы, послы наияснейшего Владислава Четвертого, Божией милостью короля польского, великого князя литовского... — заговорил он, не глядя на посланников, — ...к великому князю Михаилу Федоровичу, всея Руси само­держцу и многих господарств обладателю, — о великих делах... — тут он зап­нулся, изменился в лице и уперся взглядом в Филона. — Вы нас обесчестили, не встретили нас! Но мы, невзирая на вашу глупость и гордыню, приехали!

Сказать, что Филон и Малюта приняли такие слова равнодушно, нельзя. Все ж таки послы. А если так, то и принимать надо, хочешь не хочешь, как следует. Короче, ночлег нам был приготовлен, хотя и в черных избах, а также и ужин, и корм для лошадей.