Радзинский - Нерон и Сенека

Эдвард Радзинский Нерон и Сенека [издательство ВАГРИУС, www.vagrius.com] Несколько слов об авторе: Во всех книгах Эдварда Радзинского – две главных героини. Первая – История, величественная и безжалостная, порождающая героев и злодеев, палачей и их жертв. И вторая – Любовь, которая на всех крутых поворотах Истории помогает человеку оставаться человеком... Граф Алексей Орлов и княжна Тараканова, Лжедмитрий и Марина Мнишек, Николай II и Александра, Моцарт и Констанция – все они остались в памяти людской не только как исторические персонажи, но и как люди, чья жизнь была осенена знаком Любви. И даже мрачным тиранам Нерону, Ивану Грозному и Сталину не было чуждо это возвышающее чувство, которое (кто знает!) помогло им спасти в себе остатки человечности. Произведениям Эдварда Радзинского присущи глубокий психологизм и не- повторимый авторский слог. А его умение представлять читателю самые нео- жиданные трактовки казалось бы всем известных событий вызывает восхище- ние сотен тысяч поклонников его творчества. Несколько слов о книге: В книге Эдварда Радзинского – смелые авторские версии, оригинальные трактовки исторических событий. Занавес над тайнами приподнят. НЕРОН И СЕНЕКА Над цирком заходило жаркое солнце. Сквозь розовый шелк, натянутый над гигантским амфитеатром, тяжелые лучи падали на арену. Плавилась арена, усыпанная медными опилками, в розовом свете плыли статуи богов... Посреди арены высился золотой крест. Под крестом горела золотом громадная бочка. И в этом пылающем розово-золотом свете возник на арене прекрасный юноша. В золотом венце, в золотой тоге – совершеннейший Аполлон. Только вместо сладкозвучной кифары в руках Аполлона был бич... И, бурно приветствуя этого странного Аполлона с бичом, понеслись крики толпы: – Да здравствует цезарь Нерон! – Ты наш отец, друг и брат, ты хороший сенатор, ты истинный цезарь! Это были загадочные крики, ибо гигантский цирк был совершенно пуст... Пустые мраморные скамьи амфитеатра сверкали в догорающем солнце. Заходило солнце. В тени мраморного портика сидел старик. С тихой улыбкой старик смотрел вдаль – как тонул в сияющем озере солнечный диск. Безжизненная, морщинистая, похожая на срез дерева рука старика машинально мяла свиток. Отряд преторианских гвардейцев спешился у виллы. Сверкая доспехами, трибун Флавий Сильван ступил на мраморный пол. Была ночь, когда носилки со стариком, окруженные эскортом гвардейцев, приблизились к Риму. Рим не спал в эту ночь. Толпы людей с факелами заполнили ночные улицы, грохотали колымаги, запряженные волами. В колымагах над головами толпы раскачивались в огромных клетках львы, слоны, тигры, носороги... Грохот повозок, крики животных, улюлюканье людей... Толпа преградила дорогу носилкам. Не открывая занавесей, старик слышал близкие голоса толпы: – Тигр-то какой... у, тигрюга! Ишь, закрутился, как мышь в ночном горшке!.. – Льва приручил сам Эпиан. Говорят, он подарил такого льва Поппее Сабине и лев разглаживал ей морщинки языком... Чего хохочешь? Лев даже обедал вместе с нею за одним столом! – Указальщик мест сгоняет меня и орет: “Эти места для сенаторов... для сенаторов!.. Так тебя разэтак!..” Тогда я сажусь на крайнее место – три четверти зада у меня висит, то есть я как бы стою... Но четвертью задницы сижу – сижу на сенаторских местах!.. Старик слушал все эти крики и хохот толпы. Отвращение и грусть были на его лице. – С дороги! Прочь! – гремел где-то рядом голос трибуна. Потом глухо ударили палки по человеческой плоти. Вопли избиваемых людей... И уже побежали рабы, и понеслись в римской ночи носилки. Туда, туда – где нависла над вечным городом громада нового цирка. Сквозь орущую, гогочущую вокруг цирка толпу, сквозь когорты гвардейцев носилки со стариком проследовали внутрь цирка. Трибун помог старику сойти с носилок. Прямой, величественный и гордый, старик неторопливо вышел на арену... В свете факелов, горящих на пустой арене, ждал его Аполлон с бичом. Увидев старика, Аполлон бросился ему на грудь, обнял его. Это были какие-то яростные объятия. Он будто душил старика – и лихорадочно приговаривал, почти кричал: – Сенека! Учитель! Сенека!.. – Нерон... Великий цезарь... – пытаясь вырваться из этих жестоких объятий, бормотал старик. Но Нерон сжимал его еще яростнее: – Ну что ты... это для других я цезарь. А для тебя всего лишь твой послушный ученик Нерон. Наконец Нерон выпустил Сенеку из объятий, будто оттолкнул. Потом с удивлением посмотрел на него. И, бесцеремонно приподняв край тоги, обнаружил тунику и шерстяной нагрудник. – Такая теплая ночь. А ты так укутался, учитель? – Старость, Цезарь. Охладела кровь. И вечерами я надеваю две туники, обмотки на бедра. И все равно... Но Сенека не закончил. Из тьмы на арену вышел могучий немолодой мужчина в тоге римского сенатора. За сенатором с серебряной лоханью в руках следовало некое прекрасное существо: грива спутанных волос, огромные глаза и нежное, тщедушное тело мальчика. Этакий Амур. – Рад тебя видеть, сенатор Антоний Флав, – обратился Сенека к гиганту-сенатору. Но сенатор смотрел на Сенеку невидящими глазами. Нерон с каким-то любопытством следил за сценой. Возникла неловкая тишина, и Сенека неторопливо, величественно продолжал: – Позволь мне приветствовать тебя, друг мой Антоний Флав, старинным приветом, которым наши деды начинали свои наивные добрые письма: “Если ты здоров – это хорошо, а я – здоров...” И тогда Нерон поднял бич – и сенатор отчетливо заржал. Ужас – на лице Сенеки. Но только на мгновение... И вновь лицо его стало бесстрастным и спокойным. – Ах, как повеяло нашей величавой римской древностью! – как-то светски заговорил Нерон. – Как они умели ухватить главное: “Если ты здоров – это хорошо”. Именно – здоров, – Нерон усмехнулся, – то есть живой. Но одного не пойму, учитель. Почему ты все время обращаешься к сенатору Антонию Флаву? Где ты увидел здесь мудрого сенатора? Сенека молчал. – Может, ты видишь сенатора? – обратился Нерон к Амуру. Амур, молча улыбаясь, удивленно пожал плечами и протянул серебряную лохань сенатору. Сенатор начал торопливо, неумело поедать овес из лохани. – Ты ошибся, учитель, – продолжал благодушно болтать Нерон. – Антоний Флав – видный мужчина, его трудно не заметить. Да и что здесь делать твоему другу и солнцу мудрости – сенатору Антонию Флаву? Сейчас ночь, и он преспокойно храпит в своей постели. А здесь только я – твой ученик Нерон... – И, улыбаясь, он кивнул на Амура: – Да вот еще – прелестная девушка. И вот, – Нерон нежно улыбнулся и указал бичом на сенатора, – старый мерин. И Нерон ударил бичом – сенатор торопливо заржал. – Какой ужас, Цезарь, – воскликнул Амур, – ему на круп сел овод! Нерон поднял бич, и сенатор показал, как он отгоняет хвостом овода. – Отогнал, но очень неумело. Нерон ударил сенатора бичом, и тот, будто винясь, опять покорно заржал. – Как я рад тебя видеть, – продолжал как ни в чем не бывало светски беседовать Нерон. – А как она рада тебя видеть... И тотчас перед Сенекой дьяволенком запрыгал Амур. – Ты, конечно, узнаешь это прелестное лицо? – добро улыбался Нерон. – Конечно, я узнал его, Цезарь, – ответил Сенека. – Это твой раб – мальчик Спор. За время моего отсутствия в Риме он подрос – и оттого пороки на его лице стали откровеннее. – Да что ж ты такое несешь, Сенека! – всплеснул руками Нерон. – Где ты увидел мальчика Спора?! Подойди сюда, крошка. Амур с ужимками подошел вплотную к Сенеке. – Неужто так ослабело твое зрение, – продолжал сокрушаться Нерон. – Да это же прелестная девушка! Вот – крохотная грудь... Вот – юные крепкие бедра... Ну?.. Ты видишь девушку? Я спрашиваю! Сенека молчал. Нерон поднял бич – и тотчас заржал сенатор. Нерон темно усмехнулся: – В последний раз, Сенека... Перед тобою старый конь и юная девица... Гляди внимательнее. Ты их видишь? Глаза Нерона неподвижно смотрели на Сенеку. Но Сенека молчал по-прежнему. И тут Нерон добродушнейше расхохотался и обнял Сенеку. – А все потому, что ты давно не бывал в столице. Заперся, понимаешь, в своих усадьбах. У, брюзгливый провинциал!.. Ну и в результате ты не в курсе последних римских событий. Но я все прощаю своему учителю. Объясняю. Помнишь, ты рассказывал мне в детстве... у горящего камелька... про превращения... про все эти метаморфозы, которые так любили устраивать великие боги. Ну, к примеру, для великого Юпитера превратить какую-нибудь нимфу в козу, в кипарис – что мне плюнуть! И знаешь, я задумался. Все-таки я Великий цезарь, земной бог... А почему бы мне не заняться тем же, следуя богам небесным? К примеру, у меня умерла жена Октавия. А хочется жену. Спрашивается: где взять? – В женщинах так легко ошибиться, – вздохнул Амур. – Именно, – подтвердил Нерон. – И тогда я... совершаю метаморфозу. Я превращаю хорошо тебе знакомого мальчика Спора в девицу! Грандиозно, да? Как я это сделал? Я собрал наш великий законодательный орган – нашу гордость и славу – римский сенат. И сенат единогласно постановил... – Он вопросительно посмотрел на Амура. – Считать меня девушкой, – восторженно закончил Амур. – На днях я женюсь на нем, – скромно сказал Нерон, – то есть прости... на ней! Гениально? Да здравствует сенат! Речь! – завопил Нерон. И он ударил бичом. И сенатор величаво выступил вперед. Стараясь не встречаться глазами с Сенекой, он патетически начал: – Можно сжечь Рим, можно разрушить его дома. И все-таки Рим устоит! Ибо не камнями домов славен наш город! А свободой и законами, олицетворенными в нашем древнем сенате. Жив римский народ – пока жив сенат! – Каков жеребец! – восторженно захлопал Нерон. Амур подхватил аплодисменты. И вслед откуда-то из-под земли раздались приветственные крики. – Это тоже моя метаморфоза: я превратил солнце мудрости – сенатора Антония Флава в коня! Теперь у меня в стойле сразу жеребец и сенатор. Я улучшил породу. И потому я прозвал этого мерина Цицерон, в память о другом твоем любимце. Усмехаясь, Нерон неотрывно глядел в глаза Сенеки. Но ничто не дрогнуло в лице старика. – Но я продолжил метаморфозы. Заметь, ты не отгадал уже две! А ведь я все считаю, учитель... Так что постарайся угадать мою третью. И Нерон ударил бичом. И тотчас в середине арены, там, где находилась пегма – квадрат, покрытый досками, – произошло движение. Доски вдруг поднялись, как лепестки распустившегося цветка. И среди них из-под земли медленно вырастала прекрасная нагая девушка. В золотой раковине в свете факелов она возникла на мерцающей арене – как та богиня из пены вод... И вослед этой явившейся Венере страшно неслись из-под земли озлобленные, угрожающие крики и гогот. Нерон воздел руки в немом восторге. Амур схватил невидимый лук и выпустил невидимую стрелу в грудь Нерона. Как бы пораженный стрелой, Нерон схватился за сердце. А Венера, будто обессиленная своим рождением, лениво покачивая бедрами, шла-плыла по арене... – Непроворна? – зашептал Нерон Сенеке. – Она побывала в трудном сражении – там... – И Нерон указал вниз, откуда неслись крики. Амур захохотал. – Ах да, прости, учитель, ты ведь не знаешь, что у нас там. И, обняв Сенеку, Нерон поволок его к центру арены... В глубине под досками оказалась решетка. Под решеткой открывалась подземная галерея. Она шла вправо и влево. В левой ее части был сад. К деревьям, увешанным фруктами, привязано было множество щебечущих птиц... – Под садом – машины, – шептал Нерон. – Завтра они в мгновение поднимут этот сад на арену. И наше быдло... прости, великий римский народ, набросится на даровые плоды, давя друг друга. Но это будет в перерыве... Когда проголодаются... А сначала... Смотри, смотри туда, праведник!.. С другой стороны галереи открывалась длинная полость – большая подземная цирковая зала, куда обычно крючьями стаскивают трупы с арены. Сейчас большая зала была великолепно убрана. Курились благовония, горели масляные лампы. Бесконечный пиршественный стол, уставленный фантастическими яствами, уходил во тьму. Вокруг стола на ложах, церемонно опершись о левую руку, возлежали молодые мужчины и женщины. Рабы торопливо сновали между ложами, наливая вино в кубки. – Это убойные люди, – зашептал Нерон, прижимая голову Сенеки к решетке. – Ты хоть знаешь, что будет завтра?.. Почему не спит Рим? – Я не знаю, Цезарь, что будет завтра, – равнодушно ответил Сенека. – Да... да, конечно, ты выше суеты, и все мирское тебе чуждо... Завтра в Риме я открываю этот цирк. Не хочу хвастать, ты и сам видишь – это величайший цирк... Нерон уже волок Сенеку по арене к мрачному зданию, находившемуся против императорской ложи. Тринадцать огромных дверей здания были обращены на арену. Нерон открыл маленькое окошечко в самой большой двери и, прижав голову Сенеки к решеточке, провозгласил: – Бег колесниц! Красавцы кони стояли в стойлах. Крайнее – мраморное – стойло оставалось пустым... – Ты догадался, для кого этот драгоценный мрамор? – шептал Нерон. И грозно обернулся на сенатора. Сенатор торопливо заржал. – Его дом! Рыканье львов, трубные крики слонов раздавались в ночи за другими закрытыми дверями. – Слышишь, слышишь, как они голодны?.. Грандиозно? – Нерон уже волок Сенеку обратно в центр арены. – Ну естественно, сенат постановил назвать в мою честь завтрашние игры Нерониями. По-моему, удачное постановление. И он опять пригнул голову старика к решетке. И опять Сенека увидел чудовищное подземелье. – Эти ребята, – шептал Нерон, – завтра откроют мои Неронии. Эти миляги утром выйдут сюда, на арену, сразиться с теми дикими зверями и будут разорваны в клочья, а уцелевшие убьют друг друга в бою... Но погляди, как они сейчас веселятся! Крики восторга, визги женщин неслись сквозь решетку. – Я велел им дать, – усмехнулся Нерон, – самые тонкие яства. Они пьют вино вволю и жрут от пуза. Смотри, что они выделывают со шлюхами! Заметь, это самые дорогие римские девки... Ты погляди, какие утонченности! Кстати, эти гладиаторы тоже одна из моих метаморфоз. Я превратил завтрашних убойных людей в царей на одну ночь. И видишь – хохочут. Счастливы. Забыли о завтра. А мы с тобой глядим на них сверху... – А в это время на нас, предающихся забавам, тоже глядят сверху... – Да, да, и тоже... смеются? – подмигнул Нерон. – Что делать, Цезарь, – равнодушно ответил Сенека, – у нас с этими одна участь. Только у этих – утром, а у нас... чуть позже. – Как мудро! – Нерон улыбнулся. – Чуть позже. Ах, как ты удачно сказал! Запомни эти свои слова, Сенека. Значит, чуть позже? И Нерон добавил, лаская Венеру: – Вот откуда ты пришла... Ну расскажи нам, девка, как ты достойно сражалась там, внизу. И, раскачивая бедрами, Венера начала показывать свою битву. – Прости, – засмеялся Нерон, – она не умеет словами. Она так прекрасна, что ее сразу заставляют действовать. И она попросту разучилась говорить! И Венера, смеясь, продолжала свою похотливую пантомиму. – Но вот я, земной бог, велю ей... – сумрачно сказал Нерон. И Венера остановилась как вкопанная. Застыла в немой величественной позе – теперь она вся была гордость и неприступность... – Метаморфоза! – вскричал Нерон. – Она превратилась!.. Кто перед тобою сейчас, учитель? Ну? Узнал? – Передо мною шлюха, Цезарь, – ответил Сенека. – Да у тебя очень плохо со зрением, Сенека. Ну что ж, будем намекать. Кто самые целомудренные женщины в Риме? Ты ответишь: жрицы богини Весты, ибо они дали обет вечного целомудрия. А кто из этих целомудренниц самая целомудренная? Естественно, скажешь ты, Верховная жрица, несравненная дева Рубирия: ей двадцать пять лет, она прекрасна и не познала ни одного мужчины. Значит, перед тобою кто, Сенека? Ну?! – Я с рождения знаю непорочную деву Рубирию из великого рода Сабинов. А передо мною – все та же шлюха. – Этот гадкий провинциал абсолютно не в курсе нашей римской жизни, – вздохнул Нерон, обращаясь к Амуру. И, обняв Сенеку так, что старик опять задохнулся в его объятиях, Нерон благожелательно пояснил: – Эту самую непорочную деву Рубирию, которую ты знал с рождения, я, попросту говоря, изнасиловал, прости за откровенность... Ну изнасиловал – и все дела! Но ты учил меня: цезарь всегда должен радеть о нуждах своего народа! Не могут же эти болваны римляне остаться без символа целомудрия! А слухи ползут, в городе ропот. Как быть? Амур сделал сочувственное лицо: – Я собираю... Сенатор с готовностью заржал. – Да, собираю наш великий сенат, – подтвердил Нерон. – И сенат издает постановление – считать изнасилованную Рубирию... девушкой! Все тут же успокоились? Довольны? Ни черта подобного! Беда римлян – они абсолютно лишены чувства юмора. Эта самая Рубирия... которую уже опять все считали целомудренной, удавилась! Что делаю я? Метаморфозу! Я тотчас вспоминаю твое учение о единстве противоположностей в природе. И начинаю думать: кто же в Риме может стать самой целомудренной женщиной?.. Амур хохочет – и выталкивает вперед Венеру. – Да... да, – вздохнул Нерон, – на днях соберется сенат и примет закон: считать эту тварь Верховной жрицей богини Весты! Символом целомудрия! Фантастика, да? – Зачем ты позвал меня в Рим, Великий цезарь? – спросил Сенека. – Все-таки не выдержал, спросил, – усмехнулся Нерон. Он приник лицом к лицу Сенеки и зашептал: – Когда тебя поволок в Рим мой трибун – била дрожь? Вон сколько на себя напялил – а все равно знобило?.. – И, оттолкнув Сенеку, добавил совсем добродушно: – А ты сам не догадываешься? Я тоскую по тебе... а ты нас не любишь! Не хочешь даже поиграть с нами в метаморфозы... – И тут Нерон остановился, воздел руки к небу и закричал патетически: – Какие метаморфозы?! Как я мог забыть?! О боги, я, хозяин, до сих пор не позаботился накормить дорогого гостя! Амур тотчас выхватил у сенатора серебряную лохань с овсом и бросился к Сенеке. – Идиот! – закричал Нерон. – Что такое еда для философа? Это умная беседа! – И Нерон величественно приказал Амуру: – Немедленно привести сюда четырех самых мудрых собеседников Сенеки! Амур выхватил из темноты свиток и приготовился записывать. – Прежде всего, конечно, сенатора Антония Флава... Ой, прости, сенатора Флава нельзя: он превратился в лошадь... Раздался нежный смех Венеры. – Да, да... Но зато трое других – они остались! – продолжал Нерон. – Немедля послать за тремя неразлучными друзьями мудрейшего Сенеки – сенатором Пизоном... сладкоречивым консулом Латераном... Ну и, естественно, за Луканом, нашим величайшим римским поэтом Луканом. Ах, любимец Рима... – Душка Лукан, – в восторге щебетал Амур. – Не следует их тревожить, – прервал Сенека. – Эти почтенные и немолодые люди давно спят. Нерон залился добрым смехом: – Как ты сказал: давно спят? Опять удачная фраза! Что ты, Сенека, какой сегодня сон? Ты же сам видел – толпа... грохот повозок... Где уж тут заснуть! Любимые сограждане с вечера толкутся у цирка. Чтобы первыми с утра занять лучшие даровые места. Они так орут, что я трижды посылал когорту разгонять эту сволочь... прости, великий римский народ. Сколько их завтра здесь соберется! Знаешь, Сенека, говорят, цезарь Кай, когда дикие звери пожрали на арене всех убойных людей и все равно не могли насытиться, приказал бросить на арену наших замечательных сограждан. Их выдергивали прямо из рядов... Прости, тебе неприятно... Но ты не беспокойся, у нас завтра этой проблемы не будет, – он указал на подземелье, – мяса хватит на всех!.. Что ты стоишь? – грозно обратился Нерон к Амуру. – Друзья Сенеки будут просто счастливы обменять эту бессонную ночь на беседу с мудрейшим из римлян. Зови их, и побыстрее, ягодка моя. И Амур, перевернувшись колесом, исчез в темноте главного входа. – Да, значит, зачем я позвал тебя в Рим? – добродушно спохватился Нерон. – Просить вернуться. Мне так одиноко. Я устал от Тигеллина. От проклятого кровожадного Тигеллина. Ну почему ты не хочешь жить с нами в Риме? – Прости, Великий цезарь, но для меня здесь нет покоя. На рассвете меня будит противный крик менял. Чуть сомкнешь глаза – начинает бить кузнечный молот. А воздух? Чем мы тут дышим? Дымом кухонь! А Тибр? Там же плавает невесть что! И теперь, когда я живу на природе среди незамутненных ручьев... И тут Сенека столкнулся глазами с сенатором, уныло поедавшим овес из лохани. И красноречие его иссякло. – Отвечу! – закричал Нерон. – Да, загрязняем реки, да, портим природу, да, шумим! Но зато, учитель, мы живем с тобой в просвещеннейший из веков. Если бы наши деды увидели, к примеру, стекла наших домов, через которые проходит свет... Он поволок Сенеку к центру арены, туда, где решетка покрывала застекленное отверстие. Сквозь решетку был виден страшный пир – яростное непотребное веселье. – Грандиозно, – шептал Нерон. – А деды-то прозябали во тьме! Или это последнее наше изобретение – трубы, вделанные в стены, по которым само идет тепло, так что в доме можно зимой жить как летом... А изобретение стенографии? Так что руки теперь поспевают за проворством языка!.. На арену торжественно вышел Амур. – Сенатор Пизон... – начал Амур... и замолчал. – Слышу его шаги! – радостно закричал Нерон. – Пизон уже спешит прервать мои докучные речи! Почему ты молчишь, любимая? Но Амур только скорбно опустил голову. И сенатор, пряча глаза... заржал. – Заржала лошадь – плохое предзнаменование, – запричитал Нерон. – И хотя Сенека учил меня не верить предзнаменованиям, я трепещу. – Мы послали за сенатором Пизоном трибуна Флавия Сильвана с гвардейцами... – начал Амур. – Ну! Ну! – в ужасе торопил Нерон. – Трибун подошел к его дому. Постучал... Но сенатор Пизон, услышав этот стук, немедля позвал своего хирурга – и вскрыл себе вены. – Как?! Почему?! – всплеснул руками Нерон. – Неизвестно, Цезарь. Сенатор Пизон оставил завещание, где все имущество завещал тебе, Великий цезарь. – Какая неожиданная смерть! Пизон! Великий богач! Великий мудрец!.. Осиротели! Сенека бесстрастно слушал его вопли. – Нет, я разделяю твое горе, учитель: один друг превратился в лошадь, другой зарезался! – Но осталось еще двое в этом союзе мудрецов, – робко подал голос Амур. – Немедля послать за ними трибуна Флавия Сильвана с гвардейцами! И разбудить Тигеллина! Где Тигеллин?! Где начальник тайной полиции?! В городе режутся сенаторы. – За Тигеллином будет послано, Цезарь, – сказал Амур. – Тигеллин расследует... – забормотал Нерон. – Вот придет Тигеллин... – И тут Нерон остановился и добавил добродушно: – Да, зачем я позвал тебя в Рим?.. Ну естественно, чтобы узнать: не нуждается ли в чем мой старый учитель? – Ты осыпал меня такими милостями, – спокойно отвечал Сенека, – что моему счастью не хватает только одного – меры. С тех пор как я удалился от дел, я живу в пожалованных тобою поместьях. – Да, да, – бормотал Нерон. – И хотя дух мой, – продолжал Сенека, – всегда удовольствовался немногим, но поместья мои благодаря твоей милости... – Да, да, бескрайни... И, говорят, приносят огромные доходы? – продолжал бормотать Нерон. – Вот это особенно меня печалит. Я учу воздержанию и умеренности, а сам купаюсь в роскоши. И как, обессилев в походе, я стал бы просить тебя о поддержке, так теперь, до-стигнув старости и не имея сил нести бремя богатства, прошу лишь об одном: возьми назад пожалованное тобою. Визги и крики неслись из подземелья. Нерон бросился к решетке, заглянул вниз. – Гениально! – И обратился к Сенеке: – Прости... Как сладостна твоя речь! Но тем, что без запинки смогу тебе возразить, я ведь тебе обязан. Ты научил меня всему, в том числе и ораторскому искусству. Неужели воспитание цезаря не заслуживает жалкого десятка вилл? Любой спекулянт у нас имеет больше! Нет, Сенека, я еще не расплатился с тобой как должно! – И, обняв Сенеку и прохаживаясь с ним по арене, Нерон добродушно говорил: – Помнишь, в дни юности, у камелька, ты рассказал мне, как некий философ взялся воспитывать ученика? Когда же пришла пора расплачиваться, ученик не заплатил. Философ повел ученика к судье. И ученик объяснил: “Этот философ обещал научить меня добродетели. Я не заплатил ему. Следовательно, нагло обманул. Следовательно, я бесчестен. Следовательно, он ничему меня не научил! А можно ли платить за ничто?” Грандиозно? Умение правильно оценить труд – черта богов и мудрых властителей. Так учил меня ты. – И Нерон приблизил лицо к лицу Сенеки и зашептал: – Я позвал тебя в Рим, чтобы по справедливости расплатиться с тобой. Из тьмы на арену выпрыгнул Амур. – Консул Латеран... – торжественно начал Амур и замолчал. – Наконец-то! Консул Латеран! Его шаги! Сейчас он усладит тоскующий слух Сенеки!.. – И тут Нерон взглянул на Амура и в ужасе прошептал: – Ты молчишь? Сенатор заржал. – Нет! Нет! – патетически кричал Нерон. – Трибун Флавий Сильван подошел к его дому, – начал Амур, – но Латеран уже позвал хирурга. И когда трибун постучал в дом почтенного консула – Латеран перерезал себе вены. – Да что они, взбесились?! Какой ужас! И этот мудрец сбежал от нас! – Но все имущество Латеран завещал тебе, Великий цезарь. – Немедленно послать... – начал Нерон. – Трибуна Флавия Сильвана... – продолжал Амур. – За поэтом Луканом! – кричал Нерон. – За послед-ним из мудрецов! Теперь он нам особенно желанен... Амур потрепал сенатора по воображаемой холке и подсыпал ему овса в лохань. – За то, что хорошо предсказываешь римских мертвецов, – засмеялся Амур и исчез с арены. – Где этот чертов Тигеллин?! – неистовствовал Нерон. – Лучшие люди Рима режутся друг за другом!.. Крепись, Сенека! Вот придет Тигеллин... Сенека хранил невозмутимое молчание. – Ах, Сенека, – продолжал Нерон, – ушли безвременно два мудрейших гражданина... Но, я вижу, ты спокоен, ты никогда не боялся смерти, не так ли? – Именно так, Цезарь. – Да, да. Сколько раз ты беседовал со мной о бренности жизни... Ах, старые, добрые времена детства! Я так порой жажду твоих поучений. Так страшно умирать! Так прекрасны краски мира. В мире столько миленьких вещиц. Они стояли в свете факелов посреди арены и неторопливо беседовали. – Да, краски мира прекрасны, но и они не наши. И сколько ни есть вещей в этом мире, все они чужие. Природа обыскивает нас и при входе, и при выходе. Голыми пришли, голыми уходим. И нельзя вынести отсюда больше, чем принес, – мерно звучал в темноте голос Сенеки. – Как грустно... Как страшно будет умирать! – И Нерон внимательно посмотрел на Сенеку. – Кто сказал, Цезарь, что умирать страшно? Разве кто-то возвратился оттуда? – усмехнулся старик. – Почему же ты боишься того, о чем не знаешь? Не лучше ли понять намеки неба? Заметь: со всех сторон в этом мире нас преследуют – то дыхание болезней, то ярость зверей и людей. Со всех сторон нас будто гонят отсюда прочь. Так бывает лишь с теми, кто живет не у себя. Почему же тебе страшно возвращаться из гостей домой? Нерон восторженно кивал в такт словам Сенеки, когда на арену выскочил Амур. – Наконец-то! – воскликнул Нерон. – Солнце римской поэзии! Я слышу! Это его легкая поступь. Раскроем объятия поэту Лукану... Но Амур безмолвствовал... Сенатор заржал. – Как, и этот?.. – пробормотал Нерон. Он отвернулся. Тело его задрожало от беззвучного смеха. Нерон начал хохотать. Он хохотал во все горло. Его распирало, корежило от смеха. – Прости, Сенека... Я все понимаю... Но очень смешно. И Лукан позвал... – Позвал хирурга, – трясся от хохота Амур. – И велел вскрыть себе вены... А имущество... – погибал от смеха Нерон. – Тебе... тебе, Великий цезарь! – катался от смеха по арене Амур. И Венера тоже смеялась – звонко и нежно, как колокольчик. – Довольно, – вдруг коротко приказал Нерон. И смех будто смыло. Наступила тишина. Нерон сумрачно глядел на Сенеку. – Вот видишь, учитель, как осторожно надо выражаться. Ты сказал: “Они давно спят”. И боги подстерегли твои слова – и получился каламбур. Как грустно... Где этот Тигеллин? – Тигеллин приближается, Цезарь. – Вот придет Тигеллин... Ну что же делать?! Кто из оставшихся в живых римлян сможет достойно беседовать с Сенекой? Амур опустил глаза долу, пораженный грандиозностью вопроса. В тишине трещали факелы. И тогда Нерон объявил: – Я уверен, только один – сам Сенека! – И, не спуская глаз с Сенеки, Нерон приказал: – Немедленно послать за философом Сенекой. Сенека был невозмутим. – Будет исполнено, Цезарь, я пошлю трибуна Флавия Сильвана за философом Сенекой. И Амур вприпрыжку исчез в темноте... – Какая страшная ночь! Как много крови... – бормотал Нерон. И добавил благодушно: – Но мы прервались. Как прекрасно ты говорил о презрении к смерти. Продолжай, учитель. – С удовольствием. Вспомни, как ты родился... как вытолкало тебя из утробы в мир величайшее усилие матери... – Мама... Бедная мама... – зашептал Нерон, приникая к груди Сенеки. – Ты закричал от прикосновения жестких рук, почуяв страх перед неведомым. Почему же потом, – продолжал Сенека, – когда мы готовимся предстать перед другим неведомым и покидаем теплую утробу мира, почему мы так боимся? – Сладостна... сладостна твоя речь. – Нерон стонал от восторга. – Девять месяцев приготовляет нас утроба матери для жизни в этом мире. Почему же мы не понимаем, что весь срок нашей жизни от младенчества до старости мы тоже зреем для какого-то нового рождения? Амур с факелом выскочил на арену. – Сенека! Спешит к нам! Его шаги! – закричал Нерон. – Сенека... – начал Амур и умолк. Сенатор заржал. – Как?.. И Сенека?! – воскликнул Нерон. Амур печально молчал. – Ну, знаешь!.. Это даже не смешно! – Трибун с гвардейцами подошли к дому Сенеки, – докладывал Амур. – И тогда философ собрал всех своих учеников... Потом Сенека погрузился в ванну. И в ванне сам перерезал себе вены. Истекая кровью и беседуя с учениками, философ Сенека испустил дух. – Величавый конец, достойный Сенеки, который никогда не страшился смерти! – торжественно сказал Нерон. – Сейчас я рассказал об этом в толпе у цирка. Теперь о смерти Сенеки говорит весь Рим, – закончил Амур. – Как все призрачно, учитель. Этот мир – череда метаморфоз, не более. Где мальчик Спор, а где юная девица? Где сенатор, а где конь?.. Вот ты стоишь здесь живой, а о твоей смерти уже болтает весь город. – Нерон был ужасен. Страдание изуродовало его лицо, и в глазах его были слезы... настоящие слезы. – Потому что совершилась моя последняя метаморфоза. Пока ты беседовал здесь живой – я превратил тебя в мертвеца, учитель! – Это и была твоя плата? За этим меня позвал в Рим Великий цезарь? – по-прежнему невозмутимо спросил Сенека. – Короче, как ты умер для истории, мы выяснили. Теперь остается решить, как ты умрешь на самом деле. Стоп!.. Прости! Есть еще один вопрос: за что ты умрешь? За какую вину? – И Нерон расхохотался. – Да что ж это мы все о смерти да о смерти! Поговорим-ка лучше о чем-нибудь веселом. Ну хотя бы о завтрашнем дне. Представляешь, утром весь Рим будет обсуждать смерть Латерана, Пизона, Лукана. Ну и, конечно, твою смерть... – Как их будут жалеть! – вздохнул Амур. – Нет, больше будут радоваться. Что сами живы, – усмехнулся Нерон. – Так уж устроены смертные. Ну а к полудню про вас забудут. Потому что начнутся Великие Неронии. Интересовать будет только бег колесниц! Нерон ударил бичом. И с гиканьем и хохотом Амур погнал по арене сенатора – запрягать его в золотую колесницу. – После бега колесниц я задумал великие битвы животных. – И Нерон опять ударил бичом. И в мрачном здании на краю арены распахнулись все двери. И в свете факелов в огромных клетках яростно забегали голодные звери. И в ответ на крики зверей из подземелья понеслись вопли людей... – Слон сразится с носорогом... – перекрикивал Нерон вакханалию звуков, – лев – с тигром... Рев толпы в подземелье все нарастал. – Да! Да! – в восторге кричал Нерон. – И тогда на арену выйдут они, наши миляги, убойные люди! Речь! Цицерон! Запряженный в колесницу сенатор патетически начал речь: – О зрелище битвы на арене! Глядите: вот побежденный гладиатор сам подставляет горло победившему врагу. Вот он выхватывает меч, дрогнувший в руке победителя, чтобы бестрепетно вонзить его в себя. Презрение к смерти и жажда жизни – вот что такое гладиаторский бой! И сенатор заржал. Амур и Венера бешено аплодировали. – Какое все-таки замечательное искусство наше римское сенаторское красноречие! – вздохнул Нерон. – Что там еще у нас ожидается завтра? Живые картины из жизни богов и героев! Это, как всегда, будет в центре внимания публики. Сначала покажем прелюбодеяние супруги царя Крита Пасифаи с быком, посланным Посейдоном. Этот номер особенно ценят наши римские зрители... Нерон взглянул на Венеру. И Венера подошла к клетке, где стоял огромный черный бык с золотыми рогами. С нежным призывным воркующим смехом Венера посылала быку воздушные поцелуи. – Кстати, после исполнения этой шлюхой роли Пасифаи я соберу сенат... Сенатор с готовностью заржал. – Да, да, единогласно! И эта девка займет место Рубирии, символа нашего целомудрия, – нежно улыбнулся Нерон. – Ну а потом, после живой картины любви, мы покажем живую картину героизма – “Мучения Прометея”. Это будет центром всего зрелища. Сначала я сам прочту бессмерт-ную трагедию Эсхила “Прикованный Прометей”. А в это время Прометея, укравшего у богов огонь для людей и научившего нас всем искусствам, будут мучить... – Нерон дружески обнял Сенеку. – И вот здесь я хочу с тобой посоветоваться, учитель. Сначала я задумал мучить согласно преданиям: соорудить на арене скалу, приковать к ней Прометея и так далее, по традиции. Но в скале сейчас есть что-то старомодное. Мучения Прометея должны быть жизненны. Поэтому я придумал: мы распнем Прометея по-современному, – он величественно указал на золотой крест, – на кресте! Грандиозно?! Ну, после распятия и моего чтения на глазах ста тысяч восторженных зрителей Прометей начнет терпеть свои великие муки... И тотчас деловито вступил Амур: – Гефест проткнет ему тело шилом железным. Потом дрессированный ворон будет клевать печень. Факел выхватил из темноты громадного ворона, сидевшего под крестом на цепочке. – И вот тут-то и возникает главное затруднение. – И Нерон совсем дружески обнял Сенеку. – Кого взять на роль Прометея? Назначить из них? – Нерон указал на подземелье. – Не тот эффект!.. Я ведь и сам-то пытался исполнить роль Прометея. Правда, всего лишь на сцене. Помню, надел огромные котурны, чтоб быть всех выше. И тут актер Мнестр – великий был актер – он... он... – Нерон замешкался и взглянул на Амура. – Перерезал себе вены, – напомнил Амур. – Ах, Мнестр, бедный... Вот этот Мнестр, – болтал Нерон, – мне и говорит: “Ты хочешь сыграть Прометея высоким, а он был великим”. Величие – вот ключ. Понимаешь, придется не только терпеть боль на глазах тысяч, но при этом еще оставаться богом – то есть терпеть мужественно, величаво... – И Нерон приник к лицу Сенеки. – Кто сможет? И на мгновение, на одно мгновение лицо Сенеки дрогнуло... И Нерон засмеялся и, оттолкнув Сенеку, продолжал болтать, болтать: – Кстати, о богах... Я совсем забыл главную живую картину Нероний – это когда в цирке появляется земной бог – я! И Нерон вскочил в золотую колесницу. И ударил бичом. Амур взял сенатора под воображаемые уздцы. И колесница с Нероном медленно тронулась по арене. – Римляне от всей души приветствуют своего цезаря согласно установленному сенатором регламенту! – провозгласил Нерон и хлестнул бичом сенатора. – Когда цезарь вступит в цирк, – пронзительно закричал сенатор, – с первой трибуны прокричат шестьдесят раз: “Цезарь, да сохранят тебя боги для нас!!!” И сенатор, с трудом волоча золотую колесницу, безостановочно заорал: – Да сохранят тебя боги для нас!!! – Ну полно... полно, – говорил Нерон, скромно отмахиваясь рукой от приветствий. Сенатор послушно замолчал. – Продолжай, идиот, – прошептал сквозь зубы Нерон. И сенатор завопил с прежним воодушевлением: – После чего с другой трибуны прокричат: “Мы всегда желали такого цезаря, как ты!!!” – сорок раз! А потом со всех трибун вместе: “Ты наш цезарь, наш отец, друг и брат. Ты хороший сенатор и истинный цезарь!!!” – восемьдесят раз. Нерон ласково кланялся пустым трибунам. Амур аплодировал. Венера, будто в экстазе, подхватила овации. – Да... да, – шептал Нерон. – И вот тут-то начнутся аплодисменты. Ах, как я люблю аплодисменты! Ты не актер, Сенека, не понять тебе эту радость оваций! Ах, ласкающий самое сердце звук! Ну а потом... Теперь Нерон сидел в императорской ложе. Сенека по-прежнему стоял внизу на арене. Венера и Амур бесконечно аплодировали, а сенатор, запряженный в колесницу, вопил свои приветствия. – Да, да... – счастливо смеялся в ложе Нерон. – Я занял свое место и все вслушиваюсь, вслушиваюсь в эти сладостные звуки... И вот тут ко мне подходят... точнее, должны были подойти... четверо. Четверо твоих несравненных мудрейших друзей: сенатор Антоний Флав, консул Латеран, сенатор Пизон и поэт Лукан. А я все млею от оваций. И тогда сенатор Пизон в поклоне обнимает – точнее, должен был обнять – мои колени. А в это время великий Лукан передает мне их послание. Я, наивный человек, разворачиваю свиток, читаю. – Нерон развернул воображаемый свиток. – И тогда консул Латеран наваливается на меня сзади, хватает за руки. А сенатор Антоний Флав, твой четвертый друг, бьет ме