Татьяна Харитонова - Розовый слон

Татьяна Анатольевна Харитонова

РОЗОВЫЙ СЛОН

рассказы

Содержание

Дедушка

Крестик

Размышления о двойке

Розовый слон

Серый медвежонок

Яшкина история

Дедушка

Он был старым. Странно было смотреть, как утром, покряхтывая, покашливая, он вставал с постели и шаркающей походкой брел на кухню. Странно, потому, что, казалось, совсем недавно, он был главнокомандующим в квартире, строил и равнял всех, держал дом своей сильной жилистой рукой. Сейчас от командного пункта осталась зона наблюдения за происходящим. Дед превратился в наблюдателя. Причем стороннего наблюдателя. Он молчал,  пожевывая губами, как корова, пережевывал жвачку впечатлений, откладывая их в неведомые хранилища. Дед наблюдал за близкими людьми, равнодушно и тихо. Он знал, что близкие сидят на чемоданах, отсчитывают часы и минуты до переезда. Нет. Никаких чемоданов в доме не паковалось. Все вещи были на месте, аккуратно разложены по полкам небольшой трехкомнатной квартиры. Но мысль об отъезде витала в воздухе, жила рядом с ними, заставляя многозначительно замолкать при появлении деда в момент каких то шумных обсуждений и споров. Семья собиралась в Австралию. Документы были собраны и даже тест на здоровье все прошли. Лишь невестке Сонечке надо было похудеть немножко. Все было хорошо. Но дед. Он не проходил ни по каким статьям. Сдать в дом престарелых его не могли. Ни у кого и мысли такой не возникало. Хотя мысли возникали у всех, но озвучивать эту мысль никто не пытался. Стыдно.  И оставить одного было невозможно.  После завтрака он медленно вставал, одевался в зависимости от времени года в свою старую, добротную одежду и шел на улицу. Рядом с домом была трамвайная остановка. Под крытым козырьком стояла лавочка, излюбленное его место. Дед усаживался на лавку, опирался на трость, и задумчиво созерцал происходящее. Как в кино, перед ним двигались кадры современного города: люди, лица, события. Ему не нужен был телевизор. Он находил никому  ни понятное удовольствие в этом бесконечном наблюдении. К обеду кто-нибудь из домашних  шел за дедом. Он вставал со своей лавочки и семенил домой, обедал, ложился отдохнуть, а к вечеру возвращался на свой наблюдательный пункт. И так изо дня в день. Зимой, когда было очень холодно и ветрено, дед сидел у окна и через стекло смотрел на улицу. Зрелище было куда менее интересное, и он откровенно скучал, мучился и ждал теплых дней, как ребенок. Ну а весной, торжественно открывал сезон.

Однажды он вышел из дома и как всегда направился к остановке. У проезжей части стояла собака, маленькая черная дворняжка с лихо закрученным хвостиком. Как  и  все дворняжки, она была мудрой и четко усвоила правила уличного движения – переходить дорогу только с человеком, а желательно, с толпой людей. Она долго стояла в ожидании, переминаясь с лапки на лапку, но час пик прошел, и желающих перейти не было. Она, было, рискнула побежать в одиночку, но свист тормозов, и она рванулась назад, прямо под ноги нашему деду.

– Что, горемыка, не пропускают? Они сейчас такие, мчатся, как сумасшедшие, никакие законы им не писаны. На переход не обращают внимания. А тебе на ту сторону надо?

Собака благодарно вильнула  хвостиком, заглянула в глаза.

– Ну, пойдем, переведу.

Пара медленно перешла улицу, собака деловито потрусила по делам, а дед волею судьбы передислоцировался на новый пункт наблюдения. Напротив предыдущего.  Стало интереснее. Он видел свой дом, соседей, которые растворялись в транспорте, спеша по делам. Он видел свое окно, завешенное светлым тюлем с цветком алоэ на подоконнике, которое высадила жена.. Ушла и оставила его совсем одного. Дети? Дети не в счет. Нет! Дети хорошие. Но они спешат по жизни, бегут за чем-то, не останавливаются. А уж подумать, понаблюдать, решить спокойно, без суеты и спешки? Нет. И внуки – такие же: на ушах заглушки музыкальные, на глазах – очки. Не поймешь, что они видят, что они слышат? Друг друга слушать и то разучились. Кричат, доказывают, а о чем спорят, и сами толком не знают. Дед для них совсем не авторитет. Пробовал как – то сказать, что не так все у них, и слушать не стали. Держат в доме, как мебель, как вещь. Он и разговаривать постепенно перестал с ними. Что толку? Разве плеер их или Интернет перекричишь? А с телевизором сражаться и вовсе не по силам. Так вот и сидит, смотрит, как народ живет. А народ не живет, народ бежит или едет. Во всяком случае, ему так кажется. Здесь, на остановке, перед ним проходит вся кинолента реальности. Вот женщина с пакетом, в глазах – проблемы, которые она решает, а решить бедняжка не может. Или вот мужчина. Выпил крепко вчера, сегодня плохо бедолаге, а на работу, хочешь, не хочешь, а  надо. А вот парень с девчонкой, расстаться никак не могут. Уж так он ее целует. Прижался прямо на остановке. Живот у нее голый, в пупке – железяки. Зачем?  Может она его на цепь сажает, что бы ни убежал?  Как собаку к будке. На день с цепи отпускает, а вечером, давай родимый, домой. Интересно, долго она его на цепи то удержит. Да и недолго, наверное, на цепи никто никогда никого не удержал. Вот внучка жила с парнем, не расписанные. Гражданский брак по-ихнему. Почему гражданский? Потому что граждане? Так  мы с Петровной тоже были гражданами, однако расписались, честь по чести, и прожили сорок годков. Всяко было: и ссорились, и мирились, а бросать Петровну и мысли не возникало, хоть она женщина была с порохом наготове. А внучкин гражданский муж, гражданин этот, пожил с ней два года, а потом, видишь ли, не подошли друг другу. Да они и не пытались подходить. У него в ушах плеер, у нее в ушах плеер, целыми днями по городу врозь, вечеров сбегутся в кучу, поедят молча у телевизора, он к компьютеру, она к телефону, а потом спать. На два года их и хватило. Детей так и не родили. Не успели за два года. Все в делах, горемыки. А теперь еще этот отъезд. Они думают, что дед не слышит ничего, не видит. А он давно в курсе всех их дел. А что делать?

 Когда он не пришел к обеду, занавески на окнах всполошились. У цветочного горшка появлялось то одно, то другое, то третье растерянное лицо.

– Ну-ну, поволнуйтесь, граждане. Вы ведь этого хотите. Что же всполошились?

Граждане высыпали к остановке. Не все сразу, по очереди. Сначала сын, потом невестка, потом внучка.

– Простите, а вы дедушку не видали? Он на скамеечке этой сидит обычно?

Нет, никто не видал. Дед нахохлился. Втянул голову в плечи, как худой воробей, выпавший из гнезда. Стало зябко. Вспомнилось, как в детстве, когда мать наказала его за что – то, сбежал из дому, спрятался за сараюшку и долго слышал взволнованный голос, звавший его домой. Было радостно, оттого, что его простили, и горько за то, что обидели наказанием, несправедливым, как тогда казалось. Вот и сейчас, как тот мальчонка, сидел на остановке, притаившись. Его спас подъехавший троллейбус. Воровато озираясь, вошел, сел на свободное сиденье и поехал. Куда? Зачем? Мысль появилась  неожиданно. Поеду в Грушовку, дом престарелых за городом. На разведку.

Грушовка была в семи километрах от города. Притча во языцех для всех стариков. Грушовки боялись. Никто туда не хотел. И все-таки, это был вариант для деда. На Грушовку бегали маршрутки. Денег у него не было, но в маршрутке должно было быть льготное место. Повезет – уеду. Так он загадал. Микроавтобус подкатил к остановке, обдав водой из лужи. Вот балбесы – привычно подумалось, но тут же отогнал эту мысль. Рядом с шофером были пустые два сиденья. Обычно  туда запрыгивают самые шустрые пассажиры, но сегодня  желающих не было. В салон зашли две женщины дачницы, да девчушка лет тринадцати с котом в корзинке.

– Сынок! Возьмешь на льготное?

Сынок – мужчина лет сорока, с недовольным лицом,  потянулся и открыл дверь:

– Много вас, льготников!

– Где много, покажи?

– Да везде много! Одни льготники. Забодали своими льготами. А нам что же, развозить вас, господ, а самим лапу сосать?

– Да ты потерпи, сынок, и страна пусть потерпит, окочуримся мы скоро, все вам полегче будет!

– Вы окочуритесь, новые льготники подрастут.

– А сам то льготником не будешь?

– Буду, наверное, только льготы тогда обязательно отменят. Мне всегда везет. Очередь занимаю, значить товар перед моим носом закончится.

– А ты, добрее, сынок, добрее к людям, вот и не  закончится. Все воздастся тебе.

– Умный ты, дед, как я посмотрю, садись рядом, довезу с ветерком.

Дед вскарабкался на высокую подножку, сел рядом с водителем. У лица покачивалась маленькая обезьянка, подмигивая левым глазом. На панели – иконка Николая Чудотворца, покровителя всех путешествующих.

– Небось, в Грушовку сдаваться, иль проведать кого?

– Я на разведку, сынок. Видно придется там доживать свой век.

– Вот ты о доброте. И что ты своей добротой? В Грушовку?

– Не в доброте дело. Мои, наверное, и слышать об этом не хотят. Я сам так решил.