Жан Рэй - Ночь в Пентонвилле

Жан РЭЙ

НОЧЬ В ПЕНТОНВИЛЛЕ

Власти всегда старались скрывать загадочные обстоятельства смерти судей и палачей.

Тем не менее, нам известны имена многих судей, выносивших смертные приговоры, чей уход из жизни сопровождался кошмарами.

Катрин Гроув. The Night-Side of Nature.

Рок Смитерсон остановился на углу Вестбурн Роад и Барбара-стрит, посмотрел на часы и с удовольствием отметил, что ему осталось добрых полчаса свободы до начала дежурства.

Сквозь дождливую ночь красным светом светилось окно бара; он подо­зрительно огляделся, потому что правила запрещали посещать таверны поблизости от места его ежедневных трудов.

— «Собачий нос?» — предложил трактирщик, высокий толстощекий мужчина с отвислыми усами. — Самое подходящее для такого вечера, как сегодня.

— Ладно, пусть будет «собачий нос», — согласился Смитерсон.

Трактирщик старательно отмерил нужное количество джина, сахара и горячей воды.

— Значит, завтра?

— В восемь часов. Информация будет в восемь десять. Таким образом мы почти на десять минут опережаем Ньюгейт.

— Хилари Чаннинг? — спросил трактирщик, плеснув себе немного неразбавленного джина.

— Да, именно так его зовут... Ну-ка, Каффи, повтори дозу. А заодно приготовь мне с собой небольшую бутылочку этой отравы. Знаю, это не по правилам, но ведь все так делают. Очень печально видеть, когда они умирают совсем молодыми.

— Ему лет двадцать? Или на один-два года больше? — спросил Каффи.

— Ты угадал, ему двадцать один. Почти столько же, сколько одному из моих парней. Понимаете, у меня сжимается сердце, ведь я совсем не злой человек. Светлые волосы цвета спелой пшеницы, глаза, как у молодой девушки. Разве можно его не пожалеть?

Каффи молча кивнул большой головой.

— И это преступление принесло ему всего фунт и два шиллинга, да еще дамские часики, которые он отдал скупщику за полкроны.

— Смерть все равно забрала бы старуху-торговку до конца года, ведь она была больна чахоткой, как писали в газетах.

— Нам то и дело твердят почетный эпитет «образцовая тюрьма», — проворчал Смитерсон, словно отвечая на свои мысли. — Будь это правдой, Джека Кетча оставили бы в другом месте, и пусть бы он болтался по тюрь­мам, не считающимся образцовыми. Как не стыдно! Образцовая тюрьма. Ведь сколько бы они ни расходовали известки и карболки, наша тюрьма не становится чище и светлее, чем другие; просто она малость лучше загри­мирована. Тьфу!

Рок Смитерсон, заместитель главного надзирателя образцовой тюрь­мы Пентонвилль ненавидел свою профессию не больше своих коллег, но жуткие дежурства перед смертной казнью заставляли его возмущаться смертью очередного бедолаги в кандалах, которому никто не мог помочь, пусть даже печальное существо, обреченное на позорную смерть, было преступником, ни в грош не ценившим человеческую жизнь.

— Господь сказал: не убий! — заключил надзиратель, которого третья порция грога с можжевеловой настойкой сделала еще более чувствитель­ным, чем обычно.

Решительными шагами он перешел на другую сторону Бридж-стрит, поскольку время перерыва подходило к концу.

В конце улицы, где начинается Ромен Роад, возвышалась почти до небес высокая мрачная стена, лишь местами слабо освещенная фонарями на маршруте для караульных.

— О, сэр, прошу прощения, я не заметил вас, — извинился Смитерсон. Он почти столкнулся с неожиданно появившимся перед ним мужчиной в темном плаще и шляпе боливар с широкими полями.

Прохожий молча скользнул мимо него и очутился в круге света под одним из высоких электрических фонарей уличного освещения.

Рок разглядел длинное бледное лицо с тонкими чертами и черными дырами на месте больших глубоко сидящих глаз.

— Черт возьми, — проворчал он, — на редкость непривлекательная физиономия!

Он обернулся и проводил взглядом высокий силуэт, быстро пропавший в темноте.

— Интересно, — пробормотал он, — похоже, что я где-то видел это лицо, хотя тогда оно было не таким страшным.

Он подошел к двери сторожки и нажал на кнопку вызова дежурного.

Темное пятно головы привратника появилось в зарешеченном отвер­стии смотрового оконца.

— А, это вы, принципал Смитерсон!.. Открываю!

Дежурный долго звякал ключами, потом раздался громкий лязг ото­двигающихся запоров, с глухим стуком ударившихся о твердое дерево дверей.

— Добрый вечер, Кливенс. Смею заметить, я пришел за три минуты до срока. Этого более чем достаточно.

Опустив рычаг контрольных часов, Смитерсон пробил контрольную карточку и удовлетворенно вздохнул — дирекция не допускала опоздания даже на одну минуту.

— Скажите, принципал.

Кливенс, мужчина с седой шевелюрой, выглядевший тихим и робким, несмотря на мрачную строгость формы тюремщика, явно колебался.

— Какие-нибудь новости, старина?

— Вы случайно не видели. Ну, я имею в виду какого-то шутника. Он тут развлекался, нажимая на кнопку вызова, а потом рассмеялся мне в лицо, когда я выглянул в смотровое окошко.

— Нет, я никого не видел, — ответил Смитерсон. — На улице не было ни души. Впрочем, в это время здесь никогда не бывает прохо­жих. Постойте, постойте. Действительно, под ближайшим фонарем я едва не столкнулся с каким-то типом, которого вряд ли можно назвать вежливым.

— В большой шляпе с широкими полями.

— Точно, это был он!

Но Кливенс, кажется, все еще волновался. Он почесал подбородок с озабоченным видом.

— Он сказал мне что-то вроде: «Это ведь назавтра, не так ли, человече­ский мясник?» Я захлопнул окошко у него перед носом, длинным и тонким, как лезвие ножа, но он крикнул: «Значит, в восемь часов?.. В то же время, что и меня!..»

— Ради всех святых! — буркнул Рок. — Он так и сказал?

Кливенс наклонился к нему и прошептал:

— Значит. Тогда. Принципал, а вам не показалось, что вы его узнаете?

— Нет, — пожал плечами Смитерсон. — Впрочем, если учесть всех, кого мы знаем.

Машинально скопировав жест привратника, он поскреб короткими толстыми ногтями свой подбородок.

— Действительно, его лицо кажется мне знакомым. Он мне кого-то напоминает.

— Одного из тех, кто побывал у нас, так, принципал? О, как хорошо, что я почти что ушел в отставку! Еще всего три месяца, и я смогу вернуться в Мидленд. Я же уверен, Рок Смитерсон, что они возвращаются.

— Кливенс, — обратился к нему собеседник едва ли не умоляющим тоном, — если только в дирекции узнают, что вы говорите такое.

Старик ехидно рассмеялся.

— Повторяю вам, они ничего не смогут со мной сделать; через три месяца я помашу им своим пенсионным удостоверением. Так вот, они возвращаются, Смитерсон, они все возвращаются! Я сорок лет ношу этот мундир. Мне пришлось напялить его, когда мне было двадцать два года, это было в тюрьме Халла. Потом я побывал в Ливерпуле, затем перебрался в Лондон, где служил сначала в Ньюгейте, потом в Рединге. В конце карье­ры я попал в образцовую тюрьму Пентонвилля. Я знаю, что говорю, и все остальные тоже знают это, но они не осмеливаются говорить, потому что дирекция не любит такие разговоры. Ах, оставьте, Смитерсон, вы сами почти тридцать лет на службе. Вас никто не назовет новичком или непро­фессионалом. Так что вы не можете отрицать то, о чем я говорю. Ну, скажите, они возвращаются или нет?

— Ах, Кливенс, — простонал Смитерсон, — почему вы только и твер­дите это? Так нельзя, это нехорошо. Никто здесь не говорит об этом. Все предпочитают молчать, и те, кто знает, и те, кто думает, что знает.

Старик протянул тощий палец к смотровому окошечку и продолжал, словно не слышал слов Смитерсона:

— Я знаю этого типа, что заглянул ко мне вечером. Я когда-то дежурил в его камере. Да, да, именно в камере 8а, где вы будете сидеть этой ночью возле Хилари Чаннинга.

— Хватит! — воскликнул Смитерсон ломающимся голосом, который он хотел сделать твердым.

— Это было семь. Нет, пожалуй, восемь лет назад, — безжалостно продолжал Кливенс. — Но разве можно иметь представление о реальном времени в этом месте, где часы отбивают только время боли, время ужаса или время смерти? Да и какая разница, семь лет или восемь? Я не могу назвать его имя, думаю, что я тогда не знал его. Они так походят друг на друга, эти бедняги, что умирают ясным утром с черным капюшоном на голове! Впрочем, у этого лицо было не таким, как у всех остальных. У него все выглядело слишком большим — рот, все лицо, глаза. Да, в осо­бенности глаза.

Рок Смитерсон сдался. Ему трудно было говорить о вещах, о которых по молчаливому согласию никто старался даже не упоминать. Но сегодня, признав правоту старого привратника, он внезапно почувствовал, как с его плеч свалился слишком тяжелый для него груз.

— Это правда, — произнес он, — они все возвращаются, и я узнал того, что повстречался со мной сегодня.