Зеев Бар-селла - Жизнь мародера

Зеев Бар-селла

Жизнь мародера

Писать о Михаиле Шолохове трудно

Гурген Борян

О Шолохове писать очень трудно

Сергей Воронин

Какое это трудное дело писать о таком художнике, как Шолохов

Хасан Ат-Тахир Зарук

Писать о Шолохове непросто - и прежде всего потому, что каждый раз приходится выяснять, о ком пишешь. Да и шолоховский вопрос, которому перевалило за семьдесят, все чаще сводится к одному аспекту - совместимость/несовместимость идейно-художественного содержания и исторически-бытового наполнения романа "Тихий Дон" с личностью титульного автора.

Впрочем, в последние годы сторонники шолоховского авторства уже не столь безоговорочно настаивают на тождестве автора романа и Шолохова М. А., заявляя, что в течение жизни М. А. претерпел сокрушительные личностные изменения, превратившие его, по сути, в совершенно другого человека. Среди причин означенных перемен называют инсульт (1975 год - при получении известия о выходе в Париже книги D* "Стремя "Тихого Дона"), алкоголизм (1955 год - помещение в "кремлевскую" больницу), контузию (январь 1942 года - авиакатастрофа при приземлении в Куйбышеве)…

Кандидат биологических наук Николай Кастрикин так прямо и пишет: "Как это ни грустно, но в интересах истины следует различать раннего Шолохова (до января 1942 года) и позднего. Между ними - личностная и художественная пропасть. Разве можно серьезно говорить об этих вымученных подражаниях самому себе (главах из так и не опубликованного романа "Они сражались за Родину" и второй части "Поднятой целины")? "…" Если ранний Шолохов вызывает удивленное благоговение, то поздний - лишь неловкость, стыд и жалость…".

Н. Кастрикин решительно не согласен со старшей дочерью Шолохова, которая полагает, что талант писателю отшибло лишь в 1964 году, когда того настиг микроинсульт. С последним диагнозом тоже не все слава Богу, поскольку вдова писателя относит заболевание - и не микро-, а полноценный инсульт - к 1961 году…

Дальнейшее развитие концепции шолоховского авторства закономерно увенчалось заявлением К. Г. Смирнова, что Шолохов - это не Шолохов, а свой собственный сводный брат…

Кабы изучение творческой личности было безраздельной вотчиной травматической психопатологии и генеалогии, так бы нам остаток дней и терпеть. Но есть еще наука филология. А раз так…

ИМЕТЬ И НЕ ИМЕТЬ

Даже когда Шолохова никто ни в чем не обвинял, приходилось держать ответ - отвечать за те слова, что он объявил своими. А вопросов к "Тихому Дону" ох как много… Начиная с самого простого - что слова означают? Вот это слово, например? Или вон то?

Для объяснений с читателем писателю дан специальный жанр - авторские примечания.

Вот, скажем, призвали Григория Мелехова в армию, прибыл он в Западный край, а тут:

"Бравый лупоглазый вахмистр Каргин, с нашивками за сверхсрочную службу, проезжая мимо Григория, спросил:

- Какой станицы?

- Вешенской.

- Куцый?

Григорий, под сдержанный смешок казаков-иностаничников, молча проглотил оскорбление" (I, 3, 2).

Персонажи явно понимают в чем дело, а вот читателю невдомек - за что Григория назвали куцым, и в чем, собственно, состоит оскорбление?

Тут и приходит очередь автора:

"Станицы, - разъясняет он, - имели каждая свое прозвище; Вешенская - Кобели".

Впрочем, какова связь между кобелем и куцым понятно, опять же, не всем. Обратимся к Далю: "Куцый, короткохвостый, либо безхвостый, кургузый или корнохвостый. "…"// Куцый, заяц, косой;// дворняжка. Далеко куцому до зайца!" (Изд. 1881 г., II, 228).

Авторское толкование - "Кобели" - не из самых доходчивых, так что о смысле эпизода читателю все равно предложено догадаться самому: Григория, наверное, оскорбило то, что вахмистр назвал его дворнягой с обрубленным хвостом…

А теперь наступает пора последнего вопроса - текстологического. Свой нынешний вид авторское примечание получило достаточно давно - в 1929 году, в первом же отдельном издании I-й книги романа. Отличия версии-1929 от нынешней - минимальны:

"Станицы имеют каждая свое прозвище; Вешенская - кобели".

Это значит, что в 1929 году прозвища у станиц были еще вещью актуальной ("имеют"), а четверть века спустя стали историей ("имели"). Хуже с самим прозвищем, поскольку написание со строчной буквы указывает, скорее, на то, что "кобели" служили кличкой не станицы, а ее жителей.

Это в 29-м. Но отступим всего на один год назад - и обнаружим такое…

А обнаружим мы, что в первой - журнальной - публикации примечание это имело вид совершенно немыслимый:

"Станицы имеют прозвище; Вешенская - кобелями".

Станицы имеют прозвище!? - одно на всех?!

А вот "тире" перед последующим существительным в косвенном падеже (в данном случае творительном множественного числа) означает только одно - эллипсис, указание на опущенный предикат. И таким предикатом может быть лишь сказуемое из предшествующей части фразы.

Следовательно, в полном виде вторая часть фразы способна выглядеть только так:

Вешенская имеют (!) прозвище (!) кобелями (!).

Иного - в тесных рамках русского синтаксиса - не дано.

Итак, что же перед нами? Свидетельство шолоховской малограмотности? Несомненно. Но только ли малограмотности? Ведь и спустя четверть века, и в самом исправном виде примечание это все равно остается невразумительным - даже для читателя, что держит под подушкой далевский словарь!

Отгадка у загадки, наверное, одна: автор романа намеревался дать развернутое примечание к реплике вахмистра. Но только намеревался - в дальнейшем, в том будущем, которого у него не было. А пока что автор ограничился беглыми пометами - указанием на то, что потребует разъяснений и о чем в данном примечании пойдет речь. Заметкой для себя, с недосказанностями и пропуском ясных для автора подробностей: * Станицы имъютъ прозв.

= "Станицы имъютъ прозв[ища]… ("прозвище" - это, конечно, от шолоховской бестолковости)… * Вешенск. прозв. кобелями

= "Вешенск[iе казаки] прозв[аны] кобелями"

Отсюда, кстати, и тире - Шолохов решил, что здесь зашифровано то же самое слово, что и в первой части, - "прозвище". А раз то же самое - можно его опустить. И не таких опускали…

А автор в чужие руки не дался… Ни в 1928 году, ни четверть века спустя… И не дастся - до самого последнего издания, на котором будет стоять: "М. Шолохов "Тихий Дон"…

А. Г. и С. Э. Макаровы установили, что ряд авторских примечаний в романе, свидетельствующих о трагическом непонимании Шолоховым текста произведения ("атаман", "Вересаев"), целиком заимствованы из доступных справочных пособий (первое издание "Большой Советской Энциклопедии" и "Литературная энциклопедия" 20 - 30-х гг.)8.

Тверской энтузиаст борьбы за чистоту шолоховского имени А. В. Огнев в этой связи горестно сетует: "…" Макаровы в качестве доказательства (принадлежности романа не перу Шолохова. - З. Б.-С.) используют то, что Шолохов допускает чисто формальный - ошибочный - текст примечаний. Можно было бы принять в расчет эти обличения, если бы было точно установлено, что он (Шолохов. - З. Б.-С.) имел непосредственное отношение к примечаниям.

Макаровых не останавливает то, что в некоторых случаях специально оговаривается их (примечаний. - З. Б.-С.) авторский характер, например: "Станицы имели каждая свое прозвище. Вешенская - Кобели (прим. автора)"9.

ЛОШАДИНАЯ НАУКА

Первый бой Григория Мелехова… 12-й Донской казачий полк на плечах неприятеля врывается в приграничный галицийский городок. Австрийские пехотинцы разбегаются по улицам предместья. "Григорий шашкой плашмя ударил коня. Тот, заломив шею, понес вдоль улицы" (I, 3, 5).

Вроде бы, все как надо… Тем не менее уже в первом книжном издании (1929) фраза подверглась переделке и стала выглядеть так:

"Тот, заломив шею, понес его вдоль улицы".

30-е годы - новые новости: "Тот, заломив шею, понес его по улице".

Зачем? Ведь какая, собственно, разница: "вдоль улицы" или "по улице"?

Да все просто - прежнее "вдоль" столкнулось с переделанным началом следующей фразы. Раньше было: "Над железной решеткой сада, качаясь, обеспамятев, бежал австриец без винтовки, с кепи, зажатым в кулаке".

А в 30-е годы стало так: "Вдоль железной решетки сада…"

Понятно, что получившееся повторение - "…вдоль улицы. Вдоль железной решетки…" - взыскательного мастера не удовлетворило, и пришлось с одним "вдоль" расстаться. С тех пор читается так: "…понес его по улице. Вдоль железной решетки сада, качаясь…".

Ну вот - с 30-ми годами разобрались… Но что заставило уже в 1929 году придираться к вполне приличной фразе?

Только одно - Шолохов не знал одного конкретного и совершенно специфического значения глагола "нести" - "лошади несут" - "понесли, взбесились и помчали" (Даль "1881", II, 537).

Так вот, "понес" - это, понятно, форма совершенного вида глагола "нести", но в значении, отличном от обычного, - не "таскать", а "взбеситься и помчаться".