Герой по найму - Игорь Александрович Шенгальц

Игорь Шенгальц

Герой по найму

Глава первая. ТРУДОВЫЕ БУДНИ ГЕРОЯ ПО НАЙМУ

Однако хотелось кушать.

Игги Джуба сидел и думал.

Денег в карманах не было. На всякий случай он проверил еще раз — результат опять разочаровал. А без денег еды не купить. И вина не взять. Печальный факт.

Это наводило на мрачные размышления о смысле бытия. Поразительно, как только некоторые люди* умудрялись обходиться сущими грошами? У Джубы так не получалось. Когда деньги появлялись, то исчезали быстро, и почему-то сами собой не возобновлялись.

*И прочие существа, живущие в этом лучшем из миров (здесь и далее примечания случайного свидетеля всего произошедшего, носителя тайного знания, магистра орденов Хрустальной Совы и Золотого Петуха, Локтеона Петрушкинда).

«Вот бы мне неразменный пятак! — подумал Игги. — А еще лучше золотой! Да, неразменный золотой — это вещь!»

Вот только золотого у него не было, ни обычного, ни неразменного.

Периодически возникали предательские мысли: «Раз денег нет, надо их заработать!» Игги, к его чести, уже в который раз с негодованием отвергал подобные инсинуации своего замученного сомнениями разума.

Работать он не любил. Впрочем, он не знал ни одного человека, который любил бы работать. Чего уж там, он не знал даже тех, у кого имелись знакомые, любящие честный труд. А вот деньги Игги любил. И тратить их любил. Вот и возникали из этой несопоставимой двойственности сознания подобные жизненные сложности.

Впрочем, Джуба сам был во всем виноват. Один из немногих его знакомцев, кто мог бы теоретически дать некоторую сумму в долг, вчерашним долгим и скучным вечером упился до такой степени, что под воздействием пессимистических речей Игги, которому было грустно на душе, пожертвовал последние монеты в «Фонд помощи вымирающей жар-птице, которая По слухам, она осталась совсем одна и собиралась вымирать от тоски. Все происходило, как и обычно в это время года. Хотя, какое именно время года стояло на дворе, сказать было сложно. Погода была непредсказуема, и, скажем, выпадение снега не зависело от текущего месяца, он мог пойти внезапно, засыпать все дороги вокруг города, а к утру исчезнуть полностью, зато зацветала сирень.

Вчера это показалось всем хорошей идеей, но сегодня Джуба был зол на самого себя, тем более, учитывая тот факт, что до жар-птицы ему дела не было, и к благотворительности в целом он не был склонен по своей природе.

Кажется, придется все же достать из дальнего ящика потертую табличку с невеселой, еле видной, полустертой надписью «Открыто!», чего он не делал уже долгие месяцы, и повесить ее на дверь конторы. Вот соседи удивятся!

Впрочем, на эмоции соседей ему было плевать со второго этажа. С первого он не доплевывал.

Игги глубоко вздохнул, собрался с силами и потянулся к ящику стола. Выбора не оставалось. Не зря же вчера интуиция привела его спать не в спальню, а сюда, на первый этаж, в контору, чему он был крайне поражен, открыв с утра глаза. Вместо привычного домашнего хаоса второго этажа — хаос конторский, полузабытый: запыленный стол, заваленный нераспечатанными с прошлого года письмами и счетами, пара стеллажей, заставленных солидными на вид толстенными папками*, два кресла для посетителей с сильно продавленными сиденьями, старое зеркало на стене, да самозатачивающийся меч-кладенец — подарок одного из давних клиентов. Мечом хорошо было рубить дрова зимой.

*Внутри в лучшем случае находилось пара берестяных свитков, заполненных корявым почерком самого Джубы.

Большая вывеска на доме, когда-то нарисованная яркими несмываемыми заморскими красками*, гордо гласила: «Игги Джуба и Ко. Трiдѣвятозѣмѣльное Товарiщество «Подвигъ за Дѣньги»». С вызывающей припиской снизу: «Бѣрѣмся за любые заказъ!». Вывеску эту Игги заказал еще во времена своей молодости, когда был уверен в собственных силах и полон безосновательного оптимизма относительно светлого будущего. Правда, с тех пор взгляды его кардинально изменились. Никаких «и Ко» у него не имелось. Джуба был один, как перст, но наличие таинственных компаньонов внушало больше уважения к товариществу у потенциальных клиентов. А уже через месяц после покраски оказалось, что время и дождь смывают все.

Джуба мимоходом глянул в зеркало. На него в ответ глянул человек, которого Игги временами не узнавал. То есть он сам. Лет тридцати, среднего роста, крепкого телосложения, темноволосый и кареглазый, с суровыми бровями, бородой и усами, и с явной ленцой во взгляде, одетый по-простому в порты, нательную рубаху, да поверх кафтан зеленого цвета, на ногах — мягкие сапожки. Ну и пояс широкий, в две ладони. В общем, свой парень, в доску! Но при этом было в нем нечто такое, что заставляло случайных людей обходить его стороной, а неслучайных — обращаться лишь в самой крайней нужде. Может, играл роль взгляд — хищный, как у лесного зверя, оценивающий. А, может, общее ощущение опасности. Не как от змеи, когда опасность сравни омерзению, а, скорее, как от пантеры или рыси. Чувствовалось, что этот добряк убьет, не задумываясь. Впрочем, тут люди ошибались. Игги всегда задумывался, когда убивал, но после. До и во время было совершенно некогда. И добряком он не был.

Свое настоящее имя Сигизмунд, Джуба не любил, и с детства сократил его до Игги, а потом уже настолько привык, что редко вспоминал о том, как его зовут на самом деле.

Вообще, раньше все казалось проще. Бартоломей, отец Игги, которому он и был обязан своим необычным для этих мест именем, прибыл в Тридевятоземелье из неведомого далека. Откуда точно, было неизвестно — ни сам отец, ни мать никогда не упоминали об этом вслух. Отец был знаменит своими безумными выходками по всему царству. Он не ценил ни свою жизнь, ни чужую. Впрочем, чужую он не ценил чуть больше.

За какие-то десять лет своего пребывания в Тридевятоземелье он дослужился до десятника отборной царской дружины, что говорило само за себя. В боевую дружину трусов не брали, но отец Игги, даже по местным меркам слыл неудержимым смельчаком. О его приключениях до сих пор рассказывали в харчевнях, правда, не столько восхищаясь, сколько предостерегая молодежь от подобных безрассудств.

Жену себе он завоевал с великим трудом. Дед Игги, давно уже лежавший в земле, в свое время никак не хотел отдавать единственную дочь за безродного чужеземца, пусть и занявшего немалый пост*, но совершенно не обремененного состоянием. Но Бартоломей привык добиваться своего. Он выкрал девицу и тут же обрюхатил ее.