Жан Кокто - Равнодушный красавец

Жан Кокто

Равнодушный красавец

Le Bel Indifférent de Jean Maurice Eugène Clément Cocteau (1940)

Перевод Е. Баевской

Убогая комната в гостинице, освещенная уличной рекламой. Диван кровать. Граммофон. Телефон. Тесная ванная. Афиши.

Когда занавес поднимается, Актриса одна, одета в маленькое черное платье… Смотрит в окно, бежит к двери, глянуть на лифт, потом садится возле телефона, потом ставит пластинку с собственной записью и тут же ее останавливает. Возвращается к телефону и набирает номер.

Алло… Алло, это вы, Жоржетта? Позовите мне мсье Тотора. Ну, разыщите. Я подожду… Здесь? Превосходно!.. Дайте его сюда. Какой шум! У вас там все с ума сошли. Тем лучше! Тотор? Это ты… это я… да… Эмиль наверху? Нет? Ты его видел? В котором часу? Один?.. Ладно, ладно. И никакого понятия, куда пошел? Ничего тебе не сказал? Хмурый был? Нет, не беспокоюсь… просто мне надо кое-что срочно ему передать и никак до него не добраться. У тебя все в порядке? Молодец. У меня? Вот, съездила, попела, теперь вернулась… мертвая. Лучше… пожалуй, лучше. Врач? Как будто у меня есть деньги на врачей! Нет, я лечусь… вернулась… ложусь спать. Эмиль? Эмиль ангел. Для меня он замечательный. Нет, он тоже вернется. Он меня никогда не бросит. Наверно, у него дела… Ну, вот так… Целую тебя… Два часа ночи? Уже!

Как время идет. Ну… до свидания… до свидания, Тотор. Счастливо тебе.

Вешает трубку.

Слышит шум лифта, подходит к двери, прислушивается. Звонит телефон, она бросается к аппарату.

Алло… А, это вы?…ваш брат? Здесь, разумеется, где же еще. Он здесь, но он в ванной. Сейчас позову. Эмиль! Эмиль! Что? Не можешь подойти? Прелестно. Алло… такой грубиян… Нет… кричит, что он совершенно голый и не подойдет, а то будет неприлично. Уверена ли я, что он здесь? Вы не в себе, Симона. Разумеется, здесь. Если он не желает потрудиться и взять трубку, я тут ни при чем. (Кричит.) Твоя сестра считает, что ты бы мог потрудиться… (В трубку.) У него изысканная манера выражаться. Нет, сидит в воде и заявляет, что из воды не вылезет. Я вам перезвоню.

Вешает трубку.

(Сквозь зубы.) Сволочь!

Возвращается на свой пост. Бросается на шум лифта. Слышно, как отпирают соседнюю дверь. Тишина. Она без сил прислоняется стоя к дверям; идет к часам на стене, переводит стрелки вперед.

(Вполголоса.) Как будто трудно позвонить, снять трубку.

Смотрит на телефон и, внезапно решившись, надевает плащ. — Звон ключей. Она снимает плащ. Бросается на диван, берет книгу. Дверь отворяется. Входит Эмиль. Роскошный альфонс, — впрочем, годы берут свое, и альфонсом ему быть недолго. Во время следующей сцены он будет раздеваться, расхаживая из комнаты в ванную и обратно, посвистывая.

Звонила твоя сестра. Я сказала, что ты в ванне. Ей ни к чему знать, что ты еще не вернулся в гостиницу. Что ты болтаешься незнамо где. Она была бы в восторге. По сути, она звонила просто разнюхать. Заладила: вы точно уверены, что он в ванной? Сволочь!

Где ты был? Я звонила Тотору. Тебя видели, но никто не знал, куда ты пошел. Время так летит. Я читала… Я думала, что только что вернулась после концерта. А потом смотрю на часы и вижу — немыслимо поздно… Где ты был? (Молчание.) Превосходно. Не желаешь отвечать, как обычно. Не отвечай, детка. Вот уж не собираюсь тебя допрашивать, приставать. Я не из тех женщин, что учиняют допросы и ходят по пятам, пока не выпытают, что хотят. Тебе нечего бояться.

Я тебя спрашиваю, где ты был. Ты отказываешься отвечать. С этим все ясно. Просто на будущее: я тоже начну поступать, как мне вздумается. Мсье гуляет, вот и я уйду, куда захочу. И отчитываться перед тобой не стану. А то слишком удобно все получается. Спасибо. Мсье делает, что ему в голову взбредет, а мадам сиди себе в гостинице, взаперти под замком… всё поняла. Я не понимала… а теперь поняла. Добрый вечер, дамы и господа! Я как дура надрывалась, выступала, пела в прокуренном кабаке… потом шла в гостиницу, как послушная девочка, ждала мсье… А мсье и дома нет. Мсье не волнуется. Мсье знает, что мадам в гостинице… что она спит. Мсье бегает за юбками. Все, хватит. С завтрашнего дня перестану отказываться от того, что предлагают эти типы, которые шлют мне цветы и записки. Шампанское, джаз и всё такое. И мсье поймет, как это весело — ждать. Все время ждать.

Эмиль переоделся в халат, ложится на кровать, закуривает и разворачивает газету, которая скрывает его лицо.

Читай свою газету. Читай свою газету, вернее, притворяйся, будто читаешь. Я все равно буду кричать… (В стенку стучат; она понижает голос) …кричать, что у меня накипело. Я знаю, что ты слушаешь, ты только притворяешься глухим. Удобная вещь газета. За газетой можно спрятаться, но я за этой газетой вижу твою злобную внимательную рожу, да, дорогой мой, вни — ма — тель — ну — ю. И я буду говорить, все тебе выложу. Всё как есть, мне рот не заткнешь. Читай свою газету. Читай свою газету. Это легче всего. Ты хоть знаешь, что такое болеть, болеть туберкулезом, кашлять, петь для публики, которая ржет и звенит посудой? Знаешь, что такое торопиться домой надеяться, что любимый человек тебя поддержит, и видеть пустую комнату, и ждать?

Ждать. Я назубок знаю эту комнату. Уж как я ее знаю! Рекламу знаю, красную и зеленую: то зажжется, то погаснет, ни дать ни взять ужимки сумасшедшего старика! Такси знаю, которые делают вид, что останавливаются, тормозят и едут дальше. И каждый раз сердце замирает. Лифт знаю, то он переезжает наш этаж, то не доезжает, и другие двери хлопают.

Стрелки этих часов знаю если на них не смотреть, они мчатся на полной скорости, а если смотреть, крадутся как воры… до того медленно, что кажется, они застыли на месте, и думаешь, что часы врут.

Ждать. У тебя ожидание — искусство, китайская пытка. Ты знаешь все фокусы, все самые кошмарные способы причинять боль и вредить. Уж я — то наждалась! Считаю до тысячи, до десяти тысяч, до ста тысяч. Считаю, сколько шагов от окна до двери. Прикидываю, сколько выйдет, если каждый шаг считать за два. Ставлю пластинку. Берусь за книгу. Слушаю… Всей шкурой слушаю, как звери. А иногда не выдерживаю и начинаю звонить. Звоню в один из тех грязных кабаков, по которым ты шляешься и терзаешь других женщин. И вечно ты только что ушел. И вечно никто не знает куда. И уборщица отвечает мне голосом доброй мамочки, с сочувствием. Мм — м, убила бы ее! А может, я тебя убью. Мы знаем женщин, которые убивали любовников и за меньшее.

Ждать. Ждать. Вечно ждать. Есть от чего с ума сойти. А убивают как раз сумасшедшие… Потом я убью себя. Не вынесу жизни без тебя. Наверняка. Ну что поделаешь, инстинкт. Кто против этого устоит? Разве можно устоять? Смотри, я говорю, говорю, кто угодно другой на твоем месте швырнул бы газету, ответил, объяснился, закатил бы мне оплеуху. Только не ты. Ты читаешь газету или притворяешься, будто читаешь. Я бы дорого дала, чтобы увидеть твою рожу за этой газетой. Твою чертову рожу. Эту рожу, которую я обожаю и при виде которой мне хочется взять револьвер и разрядить его в тебя. Слушай, Эмиль, я все обдумала. Сегодня ночью я решила все тебе сказать. Ты привык, что я страдаю молча. Держу все в себе. Но чаша переполнилась. В два часа я дала себе слово, что, если ты вернешься, я промолчу, буду доброй, лягу и притворюсь, что спала, что ты меня разбудил. В десять минут третьего началась пытка лифтом и машинами. В четверть третьего твою сестру осенила гениальная, блистательная идея пошпионить, проверить, пришел ли ты в гостиницу, а в половине третьего я потеряла над собой контроль. Я решила — ре — ши — ла, — что заговорю, что с молчанием покончено. Давай, отмалчивайся, читай свою газету, прикрывайся своей газетой. Мне плевать. Я на эту удочку не клюну. Я вижу тебя, вижу, несмотря на газету. Тебя раздражает, что я устроила сцену. Ты к этому не был готов. Думал: «Она — жертва, вот и пускай терпит». Ну нет, нет, нет и нет, я отказываюсь быть жертвой и не позволю себя поджаривать на медленном огне. Я еще поживу. Поборюсь. Я добьюсь того, что мне полагается.

Я тебя люблю. С этим ясно. Я тебя люблю, и в этом твоя сила. А ты — ты тоже говоришь, что любишь. Не любишь ты меня. Если бы ты меня любил, Эмиль, ты бы не заставлял меня ждать, не терзал бы меня постоянно, не таскался бы из кабака в кабак, пока я тебя жду. Я себя грызу. Я превратилась в собственную тень. В привидение… настоящее привидение. Привидение, увешанное цепями, и это ты нацепил на меня все эти цепи. Привидение в каменном мешке.

Знаю, чего бы ты хотел. Знаю. Шляться туда — сюда, делать, что в голову взбредет, спать со всем светом и знать, что я, которую ты якобы любишь, сижу запертая, под замком, в сейфе, а ключ у тебя в кармане. Вот тогда бы ты был спокоен. Это подло. Подло. Твой эгоизм переходит всякие границы. Но ты забыл, что я женщина, а не вещь, что я пою, что я пользуюсь успехом, зарабатываю себе на жизнь, и куча народу готова взять меня под защиту. Куча незнакомых, которые слышат меня по Радио и на пластинках. Да стоит мне только крикнуть, позвать на помощь, и ты костей не соберешь. Эмиль! Так. Ладно!!! Валяй. Читай свою газету, читай свою газету. Ты ее уже давно дочитал. Я тебе советую — перечти еще раз, сверху донизу, снизу доверху, справа налево и слева направо. Ты урод. Ясно тебе? Урод. Мсье спокоен. Мсье желает доказать мне, что он спокоен. А я? Я разве не спокойна? Ну, знаете! Я само спокойствие. Воплощение спокойствия. Не много я знаю женщин, которые сумели бы оставаться спокойными так же долго, как я. Другая не моем месте уже давно вырвала бы у тебя эту газету и добилась бы хоть какого — то ответа. А я нет, я решила остаться спокойной и останусь.