Мартин Макдонах - Сиротливый запад

Мартин Макдонах

Сиротливый Запад

ГЕРЛИН КЕЛЛЕГЕР, семнадцати лет, хорошенькая

ОТЕЦ УЭЛШ, тридцати пяти лет

КОУЛМЕН КОННОР

ВАЛЕН КОННОР

Картина первая

Кухня-гостиная в старом фермерском доме в Линейне, графство Гэлуэй. В глубине сцены, справа, входная дверь. На авансцене – стол и два стула. В центре задней стенки – камин. Перед ним – старые, потерявшие всякий вид, кресла. Слева, в задней стене – дверь в комнату КОУЛМЕНА. Еще левее – дверь в комнату ВАЛЕНА. На задней стене полка, на которой рядком стоят фигурки католических святых, помеченных буквой «М». Над полкой висит двухстволка, а над ней распятие. Слева, у стены – шкаф для продуктов, справа – комод. На комоде – фотография в рамке. Это черный пес. Разгар дня. КОУЛМЕН, весь в черном, только что вернулся с похорон и развязывает галстук. Достает из шкафа большую банку из-под печенья, отдирает закрепляющий крышку скотч и вынимает бутылку самогона, так же помеченную буквой «М». ОТЕЦ УЭЛШ, священник, входит вслед за ним.

УЭЛШ. Дверь открытой оставил, Вален должен подойти.

КОУЛМЕН. Оставил так оставил.

УЭЛШ усаживается за стол. КОУЛМЕН разливает самогон по стаканам.

Выпьешь за компанию?

УЭЛШ. Конечно, о чем разговор.

КОУЛМЕН (тихо). И чего спрашивал. Дурацкий вопрос, черт.

УЭЛШ. А?

КОУЛМЕН. Дурацкий, черт побери, вопрос задал.

УЭЛШ. Почему же?

КОУЛМЕН, не отвечая, подает ему стакан и садится за стол.

УЭЛШ. Хватит чертыхаться, сколько можно.

КОУЛМЕН. Хочу и чертыхаюсь.

УЭЛШ. Отца твоего ведь только что похоронили.

КОУЛМЕН. Ну конечно, конечно, тебе видней.

УЭЛШ (после паузы). А народ симпатичный собрался.

КОУЛМЕН. Стая стервятников. В надежде поживиться.

УЭЛШ. Да ладно тебе. Пришли почтить память, только и всего.

КОУЛМЕН. Только семь из них не задавали никаких вопросов насчет поминок. А остальные только и спрашивали: «А выпивка будет? А пирожки слоеные будут?» Никаких им пирожков в этом доме. Во всяком случае, пока Вален контролирует все расходы. Были бы деньги у меня, я б сказал: «Ладно, приходите, налетайте, ешьте, пейте. Только вот деньги не у меня. У Валена».

УЭЛШ. А Вален насчет денег прижимистый. Немного.

КОУЛМЕН. Немного? Да он из-за гроша удавится. Кстати, этот самогон его. Так что если он заявится и закатит скандал, скажешь, что я налил исключительно по твоей просьбе. И по очень настоятельной. Повод все-таки серьезный.

УЭЛШ. Полдня пьешь, полдня работаешь. Так и не докрасил мне, что обещал.

КОУЛМЕН. Да подумаешь, стены красить. Любой мальчишка справится, не хуже пьяницы. Тоже мне, работа.

УЭЛШ. А я ни капли спиртного в рот не брал, пока в этом приходе служить не начал. В таком запьешь.

КОУЛМЕН. Чтобы запить и одного прихожанина хватит.

УЭЛШ. Но в алкоголика я не превратился. Просто люблю это дело. Вот и все.

КОУЛМЕН. Ну, само собой. Как скажешь.

Пауза.

Пирожки с начинкой, черт бы их побрал. Ох уж эта белобрысая, старая стерва. Двадцать лет мне за кружку пива должна. «Завтра, завтра верну.» И так каждый раз, сука. Ну, память у нее ни к черту, мне-то что с того. Засунуть бы ей этот самый пирожок в задницу.

УЭЛШ. Выбирать надо выражения, все-таки…

КОУЛМЕН. По-другому не могу.

Пауза.

УЭЛШ. Вот папа умер, сиротливо будет в доме, да?

КОУЛМЕН. Не будет.

УЭЛШ. Ну, хоть немного-то будет, никуда не денешься.

КОУЛМЕН. Ну раз ты это говоришь, да еще с таким напором, так оно и будет. Наверное, насчет сиротства, ты самый главный спец.

УЭЛШ. А девушка у тебя на примете есть? Ты ведь теперь свободный и небедный. Наверное, отбоя от девчонок нет?

КОУЛМЕН. Ну уж, конечно.

УЭЛШ. Ну и настроеньице у тебя сегодня.

Пауза.

А ты когда-нибудь влюблялся?

КОУЛМЕН. Да, один раз влюбился, только не твое это собачье дело. В колледже. Звали ее Элисон О' Хулиген. С рыжей копной волос. Любила кончик ручки во рту держать. Как-то раз горло себе пером и проткнула. Так оно еще там и застряло. Вот и вся любовь.

УЭЛШ. Она что, умерла?

КОУЛМЕН. Да куда там. Но лучше ей, сучке, было б помереть. Нет, обручилась с этим ублюдком доктором, который вытащил перо из горла. А для врача это пара пустяков. Жаль, меня рядом в тот момент не оказалось.

Пауза. УЭЛШ пригубляет стакан.

Входит ВАЛЕН. В руках у него дорожная сумка. Достает из нее фигурки святых и расставляет их на полке. КОУЛМЕН наблюдает за происходящим.

ВАЛЕН. Стеклопластик.

КОУЛМЕН (после паузы). Гребаный стеклопластик.

ВАЛЕН. Сам ты гребаный.

КОУЛМЕН. А ты трижды гребаный, понял?

УЭЛШ. Ну, хватит вам!!!

Пауза.

О, Господи!

ВАЛЕН. Он первый начал.

УЭЛШ (после паузы). Том Хенлон вернулся. Я говорил с ним на похоронах. Том знал твоего отца?

КОУЛМЕН. Немного знал. Арестовывал отца несколько раз за то, что он голос на монашек поднимал.

УЭЛШ. Да, я об этом слышал. Неужели это преступление?

КОУЛМЕН. Для кого-то – да.

УЭЛШ. Да ладно тебе.

КОУЛМЕН. Вот тебе и ладно.

ВАЛЕН. Ненавижу этих гребаных Хенлонов.

УЭЛШ. А за что?

ВАЛЕН. За что? А разве не ихний Мартин отхватил уши нашему бедняжке Лэсси? Тот кровью так и истек.

КОУЛМЕН. Но доказательств-то у тебя нет. Никаких.

ВАЛЕН. А разве он не хвастался перед Билли Пендером?

КОУЛМЕН. Это всего лишь косвенная улика. С ней в суд не пойдешь. Подумаешь, хвастался перед мальчишкой, да еще слепым.

ВАЛЕН. Да разве ты меня поддержишь? Как бы не так.

КОУЛМЕН. Этот пес только и знал что лаял.

ВАЛЕН. Так что ж, за это ему надо уши отрубать? На то и собака, чтобы лаять, будто не знаешь.

КОУЛМЕН. Но не так часто. Иногда они молчат. А этот пес по лаю все гребаные мировые рекорды побил.

УЭЛШ. Вален Коннор, слушай меня. Ненависти в мире и так предостаточно. Давай хоть мертвых псов в покое оставим.

ВАЛЕН. Если ненависти так много, так что будет, если немного еще добавить? Никто и не заметит.

УЭЛШ. Интересный подход.

ВАЛЕН. Да отвали ты от меня. Проповедуй лучше Морин Фолан и Микку Доуду, если уж на то пошло. Та еще парочка, что скажешь?

УЭЛШ наклоняет голову и наливает себе еще.

КОУЛМЕН. Сразу заткнулся.

ВАЛЕН. Вот именно. И тут же за стакан… это мой гребаный самогон!!! Что за?…

КОУЛМЕН. Он свое дело сделал. Заупокойную прочитал. Стакан самогона заслуженный.

ВАЛЕН. Твой самогон, мог бы и сам бутылку выставить.

КОУЛМЕН. А я что, против? Сунулся в шкаф, а там пусто.

ВАЛЕН. Опять пусто?

КОУЛМЕН. Хоть шаром покати.

ВАЛЕН. В общем, пустее не бывает.

КОУЛМЕН. Пустой не пустой, все равно жизни нет.

УЭЛШ. Нет такого слова – «пустее».

ВАЛЕН пристально смотрит на УЭЛША.

КОУЛМЕН (смеется). Точно!

ВАЛЕН. Учить меня грамматике вздумал, да?

КОУЛМЕН. Ага.

УЭЛШ. Да что ты. Это так, шутка.

ВАЛЕН. А ты не шутил, когда Микку и Морин руки пожимал прямо у самой могилы. И болтал с ними о чем-то…

УЭЛШ. Да не о чем я с ними не болтал…

ВАЛЕН. Приход тебе еще тот достался – один убил свою любовницу. Топором зарубил. Другая своей мамочке кочергой мозги вышибла. И ты еще о чем-то с ними болтаешь. Ну и дела.

УЭЛШ. А что мне остается, если полиция и суд…

ВАЛЕН. Да ну их в задницу, этот суд и полицию. Боженька-то поглавнее будет. Этого гребаного суда и полиции.

УЭЛШ (с печалью в голосе). Да, слухи до меня доходили. И народ, наверное, правду говорит. Не позаботился Всевышний о правосудии в этом городе. Нет в нем юрисдикции. И в помине.

ВАЛЕН берет бутылку и, что-то бормоча, наливает себе. Пауза.

КОУЛМЕН. Солидно звучит.

ВАЛЕН. Что именно?

КОУЛМЕН. Да слово «юрисдикция». Люблю слова на «ю».

ВАЛЕН. А по-моему, слишком по-американски. Любят они это словечко.

КОУЛМЕН. Ну уж лучше звучит, чем «пустее».

ВАЛЕН. Опять меня доставать начинаешь?

КОУЛМЕН. Хочу и достаю, господин статуэточник.

ВАЛЕН. Мои статуэтки тебя не касаются.

КОУЛМЕН. И долго ты их будешь в дом таскать?

ВАЛЕН. Долго и помногу! Долго и помногу!

КОУЛМЕН. Понял.

ВАЛЕН. Где мой фломастер? Надо пометить их буквой «М».

КОУЛМЕН. Откуда мне знать, где твой гребаный фломастер?

ВАЛЕН. Ты же моим фломастером женщинам бороды пририсовывал. В журнале «Только для женщин». Еще вчера!

КОУЛМЕН. Ага, а ты его так выхватил у меня, что чуть руку не оторвал.

ВАЛЕН. Сам виноват…

КОУЛМЕН. Вот ты сам его куда-то и засунул.

В этот момент ВАЛЕН, задумавшись, проходит в свою комнату.

Пауза.

Вечно все куда-то прячет.

УЭЛШ. Священник я никуда не годный. Когда при мне хулят Господа, у меня для возражения не находится нужных слов. Разве такой священник достоин своего сана?