Иван Лажечников - Окопировался

Иван Иванович Лажечников

Окопировался

Комедия в трех актах

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Марфа Осиповна Резинкина, вдова титулярного советника.

Александр Парфеныч, сын ее, канцелярский служитель.

Силай Ермилыч Мамаев, столяр.

Груня, дочь его.

Анна Семеновна Липина, помещица, пожилых лет девица.

Владимир Петрович Подснежников, молодой помещик.

Мавра Львовна Поддевкина, вдова приказного, лет пятидесяти с лишком.

Прасковья Степановна, дочь ее, лет тридцати, высокая, худощавая и рыжая.

Ксенофонт Кирыч Разнесенский.

Муха, Лососинин, Гривенничкин } приказные служители.

Слесарь.

Ванечка, слуга госпожи Липиной.

Дворовый человек.

Половой.

Кухарка Поддевкиной.

Мальчик и девочка, лет по девяти.

Шарманщик и с ним женщина.

Цыгане.

Действие происходит в губернском городе.

АКТ I

Бедная комната. С одной стороны верстак; на стене висят столярные инструменты; в беспорядке валяются распиленные дерева; у другой стены шкапчик, над комодом, с посудою. Прямо и с обоих боков комнаты двери; одно окно; к стороне верстака две скамейки, к другой стороне столик, около него старый кожаный диван, такие же кресла, два стула и пяльцы. приказные служители.

Груня (одна; сидит за работою — разматывает моток, наверченный на спинку стула; перед нею пяльцы; на пяльцах развернутая книга). Кажется, не сидишь сложа руки; часто заря утренняя застает за работой, а в доме ни рубля. Отложишь на приданое — подавай на провизию или... на вино. Господи! долго ли еще так будет?.. (Немного погодя.) Мне было так хорошо у моей крестной матери, так привольно... жила настоящей балованной барышней. Что ж, разве оставить мне было отца одного... при его слабости... Полно, нет ли еще чего, Груня? (Грозит пальцем.) А?.. признайтесь... Виновата, тут еще кое-что привязало меня к этой бедной избушке. (Вздыхает.) Что-то замешкался Александр Парфеныч... Саша, душенька, идите же скорей!.. За что ж я люблю тебя? Правда, ты прехорошенький, добрый, угождаешь мне... зато необтесанный такой, с такими подьяческими ухватками, иное слово скажешь, бывает так стыдно, что в землю бы ушла... А все-таки люблю... что ж делать? рассудок запрещает, да тут (показывает на сердце) не слушается. Погодите, как будете моим муженьком, переделаю вас. Была же я простой девочкой, а теперь, по милости моей благодетельницы, слыву барышней. Посмотрите, как я примусь тогда муштровать вас. (Садится и задумывается.) Все мечты и мечты!.. Он из благородных, сын титулярного... мать говорит, она капитанша... а я — мещанка, дочь столяра... Только ровня мы оба тем, что бедны.

Груня и Резинкин. Она притворяется, будто его не видит; Резинкин, держа букет в руках, подходит на цыпочках все ближе к ней и потом бросает букет на пяльцы.

Груня. Ах, как вы меня испугали!.. не ждала так рано. Благодарю за цветы. (Разбирает их и прикалывает часть на голову, а другую к груди.)

Резинкин. Здесь ваш и портрет — вот этот розанчик.

Груня. О! да вы какой стали сочинитель!

Резинкин. А за труды позвольте ручку... (Груня протягивает ему руку, он целует ее.) Ведь почти до зари лазил через палисадники... у почтмейстера караульные чуть не поколотили.

Груня (качая головой). Чужое?.. нехорошо... Смотрите, не наживите беды.

Резинкин. Для вас готов хоть сто палок выдержать.

Груня. Не говорите мне, пожалуйста, таких лакейских слов; разве нельзя как-нибудь иначе?

Резинкин. Нет, вы не знаете, Аграфена Силаевна, как я вас люблю. В канцелярии перегрыз все перья, думая об вас. А с каким душетрепетным чувством вывожу букву «Г», которою начинается ваше рафинадное имечко: Груня! и вследствие этого люблю особенно писать: Господину Гражданскому Губернатору. Вчера крепко задумался об вас; переписал было его превосходительству рапорт об искуплении дров, хотел засыпать песком и вместо песочницы взял чернильницу, да и бух... точь-в-точь, Черное море вывел. Столоначальник мой, добрейшая душа... и тот не вытерпел, сказал: «Эх, ты, братец, какая дура! Целый лист веленевой пропал». Все за вас, Аграфена Силаевна!

Груня. Разве я об вас менее думаю? Да что ж из этого? Весь переулок Бог знает, что говорит об нас.

Резинкин. А вот переулок прикусит язычок, да и целый город ахнет, как получу место письмоводителя станового. Знаете, окопируюсь авантажно и поведу вас к венцу, в вуале, в кружевах, в фалбалах.

Груня. А маменька ваша?

Резинкин. Она будет согласна. Вообразите только, Аграфена Силаевна: письмоводитель станового!.. Каково!.. Позвольте мне ваш моток на руки... этак вам ловчее.

Груня (отдает моток и продолжает работу). Очень одолжите. А разве это какая-нибудь важная должность?

Резинкин. Как же-с не важная? Важней-ей-шая! Вторая особа в стане!.. Письмоводитель и секретарь все равно, а секретарь, известное дело, всем ворочает. Вообразите только, мы приезжаем на даровой подводе в свой стан.

Груня. По важной должности надо бы колясочку.

Резинкин. Потихоньку, потихоньку... сперва начнем даровой подводой, а там дойдем до каменного дома в три этажа. Тут, в первой деревне, объявлю: я, дескать, письмоводитель станового. В одно мгновение ока все селение переполошилось, точно губернатор приехал... Мужики и бабы, старики и ребята сбегаются смотреть на меня; все стоят передо мною без шапок. «А где ж староста и десятские?» — кричу я грозно.

Груня. Тише, тише, вы совсем запутались в нитках.

Резинкин (распутав нитки, надевает моток на стул). И вот староста и десятские, запыхавшись, бледные, как полотно, несут хлеб-соль, курочку, яичек, а вам, Аграфена Силаевна, ягодок... Для вас ягодки, понимаете-с? Я вам скажу-с, умный народ!.. «Куда ж яйца в дорогу?» — говорю я. «Пока вашему благородию запрягают лошадок, — говорит староста, — мы испечем их». Я вам скажу-с, сметливый народ!

Груня. На вашем месте я ничего бы не взяла с бедных мужиков.

Резинкин. Наши старшие приказные говорят: нельзя-с, в грош не будут ставить; прослывешь у них же простаком!.. Живей! лошадей, тройку с бубенчиками, а колокола не надо... есть свой. Надо вам признаться, Аграфена Силаевна, я уж и колокол припас... знатнейший, звон такой, все думаю, точно гусли... прямо с горы Валдая, где девки бублики продают.

Груня. То-то я слышу звон колокольчика, все думаю, какой приезд у Резинкиных! (Показывает ему на локти его.) Да что это у вас локти худые? Как не стыдно! Точно у нищего.

Резинкин. Что ж делать-с? от практики поистерлись.

Груня. Неужели вы так в свою канцелярию ходите?

Резинкин. Хожу-с.

Груня. А говорите еще, новый начальник у вас строгий? Что бы ко мне принес лоскутков каких суконных из старого платья; я бы с удовольствием починила.

Резинкин. Признаться, жилетка есть старая, да жаль... еще поношу под сюртуком.

Гривенничкин (за окошком, стучит палочкой в стену). Сашка! пора к должности... полно амуриться.

Груня. Господи! какой стыд!..

Резинкин. Негодяй! Уж я этого Гривенничкина... пожалуюсь экзекутору.

Груня. Нет, нет, не делайте этого... и так довольно разговору. Ступайте и не показывайтесь мне на глаза целый день.

Те же и Мамаев.

Мамаев. А? красноперый селезень!.. все около девки увивается... Держи ухо востро, брат, разом ошибу крылья.

Резинкин. Я... ничего-с... только с моим почтением, Силай Ермилыч, с хорошими мыслями.

Мамаев. То-то смотри, с хорошими мыслями! (Подходит к Резинкину и говорит ему тихо.) Нет ли, брат, двугривенного горло промочить?

Резинкин. Право хоть побожиться, нет, а как добуду нынче, матери не отдам, вам принесу. (Уходя, тихо Груне.) Бог с вами, Аграфена Силаевна, убиваете вы меня.

Мамаев и Груня.

Мамаев (у верстака, лениво прилаживает рубанок). В голове будто десяток пудов свинцу, на сердце мутит... руки словно мочалы... хоть бы со вчерашнего похмелья на двугривенный промочить. (Груне.) Все за книжкой, барышня?

Груня (она перед этим бросила рукоделье и взяла с пялец книгу). Читаю про одну девушку, Дженни Эйр, в «Отечественных Записках».