Евгений Блажеевский - Письмо

«О, как спокоен нынче я!..»

О, как спокоен нынче я!..Вчера мне отрубили голову,И гордо я хожу по городу,Забыв глухое чувство голодаКо всем предметам бытия.

Мне говорил палач:«Не плачь,Ведь завтра ты другую купишь,Чтоб избежать людской молвы…»А мне сегодня лепит кукишВаятель вместо головы.

О, шиш из мрамора Каррары!..На постаменте шеи онВозникнет, как предвестник карыНа переломе двух времён.И будет в нём дыханье бездныИ проницательность моя,И выйдет из меня помпезныйНиспровергатель и судья.

Я буду точен в каждом жестеИ, скажем, вытащу на свет,Что ты украл в роддоме шерсти,Отбритые за десять лет.Иль на просторах паранойи,Увидя тайный знак вдали,Увёл видения у Гойи,Похитил Галю у Дали…

О, волоките меня волокомПо вашей грязной мостовой!..Моя душа оббита войлоком,Я ненавижу, я чужойВ миру, где умер почитательСтихов, и в суете мирскойНенужным сделался ваятель,И шиш исчез из мастерской.

1

Из цикла

«ПРОФИЛЬ СТЕРВЯТНИКА»

«Те дни породили неясную смуту…»

Те дни породили неясную смутуИ канули в Лету гудящей баржой.И мне не купить за крутую валютуБилета на ливень, что лил на БольшойПолянке,             где молнии грозный напарникКорёжил во тьме металлический лом,И нёс за версту шоколадом «Ударник»С кондитерской фабрикой за углом.Весёлое время!.. Ордынка… Таганка…Страна отдыхала, как пьяный шахтёр,И голубь садился на вывеску банка,И был безмятежен имперский шатёр.И мир, подустав от всемирных пожарищ,Смеялся и розы воскресные стриг,И вместо привычного слова «товарищ»Тебя окликали: «Здорово, старик!»И пух тополиный, не зная причала,Парил, застревая в пустой кобуре,И пеньем заморской сирены звучало:Фиеста… коррида… крупье… кабаре…

А что ещё надо для нищей свободы? —Бутылка вина, разговор до утра…И помнятся шестидесятые годы —Железной страны золотая пора.

МОСКОВСКОЕ ВОСПОМИНАНИЕ

В морозный вечер мимо гастрономаРысцой весёлой до пристройки низкойЗатерянного в переулках домаСпешили мы с подругой по Мясницкой.Малиново-сиреневые тениСгущались и, как помнится теперь,Вели в пристройку стёртые ступени,И старую обшарпанную дверьНам открывала странная хозяйка —Огромная, на тоненьких ногах.Кипели щи. На кухне сохла байкаЕё рубах и кофточек, но, ах!..Как хорошо картошкою печёнойЗакусывать и верить, закуривВ компании бухой и обречённой,Что это только краткий перерыв,Что не оставит пьяное подпольеВ твоей душе тоски и синяков,Что впереди раскидистое полеИ горы ненаписанных стихов,Что женщина, которую привёл ты,Минуя долгий тёмный коридор,Войдёт с тобою в комнату, где жёлтыйОгонь страстей ворвётся в разговор.И ты — студент, гуляка и бездомник —Рукой рассеешь дыма пелену,Чтоб трепетные груди, как приёмник,Настроить на безумную волну…

О, молодость!.. Давно совсем другиеЖильцы в пристройке каменной, но вотКривая тень внезапной ностальгииПолзёт за мной от Кировских ворот…

1972 ГОД

Олегу Яновскому

А жил я в доме возле БроннойСреди пропойц, среди калек.Окно — в простенок, дверь — к уборнойИ рупь с полтиной — за ночлег.

Большим домам сей дом игрушечный,Старомосковский — не чета.В нём пахла едко, по-старушечьи,Пронзительная нищета.

Я жил затравленно, как беженец,Летело время кувырком,Хозяйка в дверь стучала бешеноХудым стервозным кулаком

Судьба печальная и зыбкаяБыла картиной и рассказом,Когда она, как мать над зыбкою,Спала, склонясь над унитазом,

Или металась в коридорчике,Рукою шарила обои,По сыну плакала, по дочери,Сбежавшая с офорта Гойи.

Но чаще грызли опасенияИ ночью просыпался зверь.Кричала: — «Сбегай к ЕлисеевуЗа водкой!..» — и ломилась в дверь.

Я в это время окаянное,Средь горя и макулатуры,Не спал. В окне галдели пьяные,Тянуло гарью из Шатуры.

И я, любивший разглагольствоватьИ ставить многое на вид,Тогда почувствовал, о Господи,Что эта грязь во мне болит,

Что я, чужою раной раненный,Не обвинитель, не судья —Страданий страшные окраины,Косая кромка бытия…

Как обозвать тот год, когда в пивныхЯ находил забвенье и отрадуЗа столиком на лавках приставных,Вдыхая жизни крепкую отраву?..

Ещё не зная, что и почему,В квартире у татарина ДжангираЯ пил вино в махорочном дымуЖестокого расхристанного мира,

Где в подворотне властвовал кулакИ головы звенели от затрещин,Где мутный бар напоминал бардакИ пахло рыбой от весёлых женщин.

Как обозвать тебя, безумный годМосквы, уже исчезнувшей в оврагеГлухих времён, где шелудивый котЧитал свои доклады по бумаге.

И ожидал тюрьмы да Колымы,В Рязани не тоскуя по Вермонту,Писатель, будораживший умы;И слух гулял, как ветерок по понту:

«Что выручил коллега по перу,Что рукопись увёз прозаик с Рейна…»

О, год, ушедший в чёрную дыруДымящейся Шатуры и портвейна!

Как обозвать тебя, как обласкать?..Немытый, словно кружка в общепите,Ты был прекрасен!.. Если обыскатьСловарь, то не найду другой эпитет.

Ты был прекрасен!.. Хоть в чужом домуЯ ночевал и пиво пил в подвале,Но молодость была и потомуСо мною времена не совпадали.

«Мы — горсточка потерянных людей…»

А. Васильеву

Мы — горсточка потерянных людей.Мы затерялись на задворках садаИ веселимся с лёгкостью детей —Любителей конфет и лимонада.

Мы понимаем: кончилась пораНадежд о славе и тоски по близким,И будущее наше во вчераСошло-ушло тихонько, по-английски.

Ещё мы понимаем, что траваВ саду свежа всего лишь четверть года,Что, может быть, единственно праваПохмельная, но мудрая свобода.

Свобода жить без мелочных забот,Свобода жить душою и глазами,Свобода жить без пятниц и суббот,Свобода жить как пожелаем сами.

Мы в пене сада на траве лежим,Портвейн — в бутылке,      как письмо — в бутылкеЧитай и пей! И пусть чужой режимНе дышит в наши чистые затылки.

Как хорошо, уставясь в пустоту,Лежать в траве среди металлоломаИ понимать простую красотуЗа гранью боли, за чертой надлома.

Как здорово, друзья, что мы живёмИ затерялись на задворках сада!..Ты стань жуком, я стану муравьёмИ лучшей доли, кажется, не надо.

«Любитель ножа и перца…»

Любитель ножа и перца,Даритель тюремных благНесёт в груди вместо сердцаРыжий слепой кулак.За ним, вдоль ночных становищ,Идут в толпе старожиловУгодливый Каганович,Подвыпивший Ворошилов.Сейчас начнётся охота,Опричники выловят план…В тумане кровавого потаЗалёг ночной котлован.Хозяин молчит надменно,Но, прежде чем сделать знак,Капризной ноздрёй нацменаЗанюхивает табак.Так вот она — русская прерия!..В просторы её босыеЯгода, Ежов и БерияСкулят, словно псы борзые.И в местности неухоженной,Где ветер свистит во мраке,Сидят на перчатке кожанойСоколики-вурдалаки.Сейчас начнётся потеха:За совесть, а не за страхПобор коллективного мехаНа голых крестьянских полях.Сейчас в небесах бабахнут,В ночи запоёт рожокИ разом от боли ахнутЖитомир, Ростов, Торжок,И двинется, как пехота,Колючая ночь сквозь сон…

От страшного поворотаЯ временем отнесён.И что мне имбирные башниИ мускус испанской печали,Упавшему в русские пашни,Глядящему в русские дали…

ФРАГМЕНТЫ ДИАЛОГА С АНТОНИНОЙ ВАСИЛЬЕВНОЙ