Белла Ахмадулина - Сборник стихов

Ахмадулина Белла

Сборник стихов

Сны о грузии

Сны о Грузии — вот радость!И под утро так чиставиноградовая сладость,осенявшая уста.Ни о чем я не жалею,ничего я не хочув золотом Свети-Цховелиставлю бедную свечу.Малым камушкам во Мцхетавоздаю хвалу и честь.Господи, пусть будет этовечно так, как ныне есть.Пусть всегда мне будут в новостьи колдуют надо мноймилой родины суровость,неясность родины чужой.

Грузинских женщин имена

Там в море паруса плутали,и, непричастные жаре,медлительно цвели платаныи осыпались в ноябре.

И лавочка в старинном паркебела вставала и нема,и смутно виноградом пахлигрузинских женщин имена.

Они переходили в лепет,который к морю выбегали выплывал, как черный лебедь,и странно шею выгибал.

Смеялась женщина Ламара,бежала по камням к воде,и каблучки по ним ломала,и губы красила в вине.

И мокли волосы Медеи,вплетаясь утром в водопад,и капли сохли, и мелели,и загорались невпопад.

И, заглушая олеандры,собравши все в одном цветке,витало имя Ариадныи растворялось вдалеке.

Едва опершийся на сваи,там приникал к воде причал.«Цисана!» — из окошка звали.«Натэла!» — голос отвечал…

* * *

Смеясь, ликуя и бунтуя,в своей безвыходной тоске,в Махинджаури, под Батуми,она стояла на песке.Она была такая гордая —вообразив себя рекой,она входила в море голаяи море трогала рукой.Освободясь от ситцев лишних,так шла и шла наискосок.Она расстегивала лифчик,чтоб сбросить лифчик на песок.

И вид ее предплечья смутногодразнил и душу бередил.Там белое пошло по смуглому,где раньше ситец проходил.

Она смеялася от радости,в воде ладонями плеща,и перекатывались радугиот головы и до плеча.

Абхазкие похороны

Две девочки бросали георгины,бросали бережливо, иногда,и женщины устало говорили:— Цветы сегодня дороги — беда…

И с жадным страхом улица глядела,как девочки ступали впереди,как в отблесках дешевого глазетабелым-белели руки на груди.

Несли венки, тяжелые, скупые,старушек черных под руки влекли.Да, все, что на приданое скопили,все превратилось в белые венки.

На кладбище затеяли поминки,все оживились, вздрогнули легко,и лишь глаза у женщины пониклии щеки провалились глубоко.

Но пили, пили стопкою и чашкой —и горе отпустило, отлегло,и на дороге долго пахло чачей,и голоса звучали тяжело.

И веселились песни хоровые,забывшие нарочно про беду…Так девочку Геули хоронили.Давно уже — не в нынешнем году —

* * *

— Все это надо перешить, —сказал портной, — ведь дело к маю.— Все это надо пережить —сказала я, — я понимаю.

И в кольцах камушки сменить,и челку рыжую подрезать,и в край другой себя сманить,и вновь по Грузии поездить.

Чужое ремесло

Чужое ремесло мной помыкает.На грех наводит, за собой маня.моя работа мне не помогаети мстительно сторонится меня.

Я ей вовеки соблюдаю верность,пишу стихи у краешка стола,и все-таки меня снедает ревность,когда творят иные мастера.

Поет высоким голосом кинто,и у меня в тбилисском том духане,в картинной галерее и в кинозавистливо заходится дыханье.

Когда возводит красную трубупечник на необжитом новом доме,я тоже вытираю об травузамаранные глиною ладони.

О, сделать так, как сделал оператор —послушно перенять его примери, пристально приникнув к аппаратам,прищуриться на выбранный предмет.

О, эта жадность деревце сажать,из лейки лить на грядках неполитыхи линии натурщиц отражать,размазывая краски на палитрах!

Так власть чужой работы надо мнойменя жестоко требует к ответу.Но не прошу я участи иной.Благодарю скупую радость эту.

* * *

Ты говоришь — не надо плакать.А может быть, и впрямь, и впрямьне надо плакать — надо плаватьв холодных реках. Надо вплавь

одолевать ночную воду,плывущую из-под руки,чтоб даровать себе свободудругого берега реки.

Недаром мне вздыхалось сладков Сибири, в чистой стороне,где доверительно и слаборастенья никнули ко мне.

Как привести тебе примерытого, что делалось со мной?Мерцают в памяти предметыи отдают голубизной.

Байкала потаенный омут,где среди медленной воды

посверкивая ходит омульи перышки его видны.

И те дома, и те сараи,заметные на берегах,и цвета яркого саранки,мгновенно сникшие в руках.

И в белую полоску чудо —внезапные бурундуки,

так испытующе и чутков меня вперявшие зрачки.

Так завлекала и казниламеня тех речек глубина.Граненая вода Кизирабыла, как пламень, холодна.

И опровергнуто лукавствомое и все слова твоинапоминающей лекарствоцелебной горечью травы.

Припоминается мне снова,что там, среди земли и ржи,мне не пришлось сказать ни слова,ни слова маленького лжи.

День поэзии

Какой безумец празднество затеяли щедро Днем поэзии нарек?По той дороге, где мой след затерян,стекается на празднество народ.

О славный день, твои гуляки буйны.И на себя их смелость не беру.Ты для меня — торжественные будни.Не пировать мне на твоем пиру.

А в публике — доверье и смущенье.Как добрая душа ее проста.Великого и малого смешеньене различает эта доброта.

Пока дурачит слух ее невежда,пока никто не видит в этом зла,мне остается смутная надежда,что праздники случаются не зря.

Не зря слова поэтов осеняют,не зря, когда звучат их голоса,у мальчиков и девочек сияютвосторгом и неведеньем глаза.

Новая тетрадь

Смущаюсь и робею пред листомбумаги чистой.Так стоит паломнику входа в храм.Пред девичьим лицомтак опытный потупится поклонник.

Как будто школьник, новую тетрадья озираю алчно и любовно,чтобы потом пером ее терзать,марая ради замысла любого.

Чистописанья сладостный урокнедолог. Перевернута страница.Бумаге белой нанесен урон,бесчинствует мой почерк и срамится.

Так в глубь тетради, словно в глубь лесов,я безрассудно и навечно кану,одна среди сияющих листовнеся свою ликующую кару.

Старинный портрет

Эта женщина минула,в холст глубоко вошла.А была она милая,молодая была.

Прожила б она красивая,вся задор и полнота,если б проголодь крысинаяне сточила полотна.

Как металася по комнате,как кручинилась по нем.Ее пальцы письма комкалии держали над огнем.

А когда входил уверенно,громко спрашивал вина —как заносчиво и ветреноулыбалася она.

В зале с черными колоннамимаскерады затевали манжетами холоднымиее руки задевал.

Покорялись руки бедные,обнимали сгоряча,и взвивались пальцы белыеу цыгана скрипача.

Он опускался на колени,смычком далеким обольщали тонкое лицо калекик высоким звездам обращал.

…А под утро в спальне темнойтихо свечку зажигал,перстенек, мизинцем теплый,он в ладони зажимал.

И смотрел, смотрел печально,как, счастливая сполна,безрассудно и прощальноэта женщина спала.

Надевала платье черноеи смотрела из дверей,как к крыльцу подводят чопорных,приозябших лошадей.

Поцелуем долгим, маетнымприникал к ее руке,становился тихим, маленькимколокольчик вдалеке.

О высокие клавиширазбивалась рука.Как над нею на кладбищетрава глубока.

Мазурка Шопена