Виктор Гюго - Том 12. Стихотворения

ВОЗМЕЗДИЕ

1853

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ ИЗДАНИЮ

1853

В Брюсселе вышло в свет искалеченное издание этой книги, которой предпосланы были следующие строки:

«Нарушение присяги — преступление.

Заговор — преступление.

Произвольный захват чужой собственности — преступление.

Подкуп государственных чиновников — преступление.

Подкуп судей — преступление.

Грабеж — преступление.

Убийство — преступление.

Прискорбное недоумение наших потомков вызовут законы, появившиеся в самых как будто бы просвещенных странах, которые в черные для Европы дни сохранили свою конституцию и казались последними священными прибежищами честности и свободы, — законы, призванные защищать такие деяния, которые по всем человеческим законам, в согласии со всеми божескими законами, во все времена именовались преступлениями.

Всемирная Справедливость протестует против этих законов, покровительствующих злу.

Пусть, однако, патриоты, защищающие вольность, и доблестные народы, которым насилие старается навязать пороки, не отчаиваются; и пусть, с другой стороны, преступники, казалось бы всемогущие, не слишком спешат торжествовать победу при виде искаженных строк этой книги.

Что бы ни делали те, кто царят у себя с помощью тирании и в других странах — с помощью угроз, что бы ни делали те, кто мнят себя властелинами народов, а на самом деле являются лишь угнетателями независимых умов, — человек, борющийся за справедливость и правду, всегда найдет способ до конца выполнить свой долг.

Всемогущество зла обречено на поражение. Мысль всегда ускользает от того, кто пытается ее задушить. Она неуловима для насилия; она скрывается то под одним обличьем, то под другим. Факел пылает; если его гасят, если его поглощает тьма, он превращается в голос, а слово погасить невозможно; если затыкают рот кляпом, речь превращается в пламя, а заткнуть рот пламени невозможно.

Ничто не может победить человеческий разум, ибо человеческий разум — это помысел бога.

В. Г.».

Эти несколько строк — предисловие к изуродованной книге — содержали обещание опубликовать ее без пропусков. Мы теперь выполняем наше обещание.

В. Г.

Джерси, 1853

NOX [1]

Вот срок, намеченный твоей мечтою скрытной.Проснись! Час пробил, принц! Мороз. Ни зги не видно.Почуяв, что во тьме предатели близки,Свобода, верный дог, оскалила клыки.Хотя и на цепи, но лает пес и рвется.Ждать больше незачем — вдруг умысел сорвется.Смотри, какой туман промозглый в декабре!Как хищный феодал, проснись в своей нореИ сокруши врага негаданным налетом.В казармах ждут полки, чтоб стать твоим оплотом.Солдат уже вином и злобой покорён,И нужен только вор, могущий влезть на трон.Республика храпит спокойно. Тут удастсяК добыче, пряча нож, в полночный час прокрасться.Зажги же свой фонарь, усмешку затая,Сейчас нарушится присяга, вор, твоя.

Вскачь, кавалерия! Пехота, стройся! ГрянемСвирепою ордой по выборным собраньям.Весь генеральный штаб уже сидит в тюрьме.Гони прикладами! Не бойся в кутерьме,Что наглость связана с каким-то слабым риском.Стань, рыцарь Франции, бандитом калабрийским!Смотрите, буржуа, презренные скоты,Какие демонские силы подняты,Как наш переворот сметает все и рушит.Трибуны борются за право? Их задушат!В бой, кондотьеры! В бой, наемники! КрушиИ саблями плашмя по головам глуши!Зачем на улицах толпятся эти люди?Открыть по сволочи огонь из всех орудий!Проголосуешь ты, наш властелин народ!Отменим право, честь! Долой закон! Вперед!Чтоб на бульварах кровь потоками хлестала,Чтобы для мертвецов носилок не хватало!Кто хочет водки, пей! Погода так мерзка, —Необходимо пить. Убейте старика,Ребенка малого! А это кто такая?Мать? Расстрелять ее! Рассейся, городскаяТолпа! Марай в крови лохмотья и дрожи!Париж, когда-то там рождавший мятежи,Еще почувствует, какое отвращеньеПитаем мы к нему, насилье — к просвещенью!Чтил чужестранец вас? Мы сделаем умней:Привяжем ваш Париж к хвостам своих коней.Пусть издыхает, смят, разбит и искалечен!Плюй, артиллерия, ему в лицо картечью!

Страх и молчание господствуют. Конец.Будь славен, цезарь-вор и император-лжец!Сверкает фейерверк на мертвых баррикадах.Ворота Сен-Дени разбиты. В их аркадахПолночные костры трепещут на ветру.Почийте, павшие! Пусть, выиграв игру,В карманы денежки, а в ножны сабли прячут;Пусть банки о своих пустых подвалах плачут.Всем, кто не брезговал под кровом темнотыУбийством и резней, присуждены кресты.Здесь победители танцуют, и гогочут,И мертвые тела по мостовой волочат.Пьян и свиреп солдат. Грузны его шаги.Той самой пятерней, что вышибла мозги,Он шарит по стене. Ему кабак обещан.Уводят на расстрел мужчин, детей и женщин.Поют, хохочут, пьют, бесчинствуют чуть свет.Гарцует в золоте весь генералитет.Пусть смотрят мертвые, кто пал на землю навзничь,На цезарский триумф, на этот наглый праздник!К дворцовым оргиям валом валит народ.Кровь хлещет в три ручья в домах и у ворот.И, лужи страшные с опаской огибая,Приподнял мантию судья. И всеблагаяДокажет церковь нам усердие свое,Кровищи нацедив в чернильницу Вейо.

Мерзавец наплевал на ваш надзор. Он весел.Прогнал он в шею вас с курульных ваших кресел.Но вы ободрились, чиновники, сейчас —Уверены вполне, что победитель васК особой честности, конечно, не принудит;Что верной челяди Мандрен не позабудет;Что он с лихвой за все заплатит; что бюджетВ его руках и вам отныне риска нет;Что, задушив закон, швырнет он напоследокВам трапезы своей разбойничьей объедок.Сбегайтесь же к нему и славьте торжество,Простите наглую пощечину его!И если матерей, и старцев, и детишекОн убивал и в кровь замаран до лодыжек,Простритесь, ползайте пред королем воров,Слизав с подошв его запекшуюся кровь.

Племянник говорит: «Сверхчеловек могучий,Вождь армии земной, —С ним Слава пронеслась сквозь вихревые тучи,Трубя: «За мной! За мной!»

Пятнадцать грозных лет шагал он по вселеннойС заката на восток.Лобзали короли его сапог надменный.И деспот был жесток.

Пускай его мечта повсюду тень простерла:Мадрид, Берлин, Москва, —Я Франции самой вонзаю когти в горло,И вот — она мертва.

Недавно Франция так гордо, так суровоК священной цели шла.А я скручу ее веревкою пеньковой,Раздену догола.

Я с дядей поделил историю на главы.Задача решенаНе им, а только мной! Ему — фанфары славы,Мне — толстая мошна.

Мне служит имя, чьей блистательной зарницейЯ с колыбели пьян.Я — карлик, он — гигант. Пускай ему страница —Мне форзац и сафьян.

Вцепиться только бы! Стать сразу господином!Нам вместе сужденоВсплыть на поверхности движением единымИли пойти на дно.

Я — филин, он — орел. И вот он в когти схвачен.Я — низок, он — высок.Я годовщины жду. И выбор мой удачен:Свершится! Дайте срок!

Закрыв лицо плащом, я подымаюсь прямоИли крадусь, как тень.Всем ясно, кажется, как много будет срамаВ тот светозарный день.

И вот клыки уже тихонько заскрипелиВ предчувствии врага.Спи крепче, Франция, на лавровой постели!Ты так мне дорога!»

И вот, виясь ужом, чтоб со стеною слиться,Он пробрался на дворИ тусклый свой фонарь от солнца АустерлицаЗажег, полночный вор.

Ты вовремя пришел. Забыли о привычкеВ пух разорять князей танцорки и певички.Революционный пыл — лишь скуку вызвал онСегодняшних Памел, вчерашних Жаннетон.Недавний Дон Жуан проснулся Гарпагоном,Чей тощий кошелек не отличался звоном.Дома игорные пустели. Спор газетС исповедальнями свел клириков на нет;От срочных векселей, посыпавшихся градом,Былая набожность глядела тусклым взглядом.Дрожал и жмуриться не поспевал Маньян,И в церкви слышал смех смущенный Равиньян,И кровных рысаков распродавали шлюхи.Пришлось красавицам средь этакой разрухиЗнаваться с клячею унылой и хромой,Трусить за тридцать су в полночный час домой.Ползло отчаянье по стогнам Вавилона…Но ты пришел, кулак! Ты поднялся, колонна!Все здравствует, живет. Порядок мира тверд.У фигурантки есть рачительный милорд.Все счастливы: гусар, святоша и мошенник.Запели девочки, им подтянул священник.

Возвеселимся же! Поздравим всех и вся!Сойдутся старички, лист подписной неся,Под пудрой и в жабо, к Мандрену на крылечко.Фальстаф заварит пунш, Тартюф затеплит свечку.А барабаны бьют. А во дворце сумбур.Торопятся Парье, Монталамбер, Сибур.Тролон — их лейб-лакей, Руэр — их обер-шлюха.По части совести тут беспросветно глухо.Слуга причастия и наглый банкомет —Все приосанились. Любой открыто жмет.Всех каторг и галер достойное собранье!Но, в глубине души себя считая дрянью,Стремятся к одному — лишь бы в сенат пролезть.Верзилу цезаря опутала их лесть.И цезарь в центре сел. Хвост веером распущен.«Ну что же, господа? Мы станем всемогущи,Христовым именем, как иезуит, клянясь!Пусть это дурачье поверит слепо в нас, —Наш вензель золотой везде восторжествует».Пусть барабаны бьют, горнисты в трубы дуют!Гнусавьте ектеньи, священники! У вратУбежищ господа, любимого стократ,Хоругви в вышину! Победа! Громче трубы!Теперь, сударыни, прошу взглянуть на трупы!

Где? Всюду. Вон дворы, задворки, рвы, мосты,Канавы, где Мопа прополоскал бинты;По братским кладбищам, по ямам безобразным,По улицам кривым, по тротуарам грязнымВповалку брошены… Гремят по мостовойФургоны черные, и мерзостный конвойСопровождает их от Марсового поля.И шепчется Париж о непосильной боли.Стань заново, Монмартр, страдальческой горой,Для новых мучеников сень свою открой —Для всех расстрелянных, зарубленных, убитых,Зарытых заживо и вовсе не зарытых!Подлец их выставил открыто напоказ, —Не испугался он стеклянных этих глаз,Полуоткрытых ртов, кровоподтеков черных —Под небом грозовым, на пустырях просторных.Смотри же! Вот они, до ужаса кротки.Их искромсал свинец, вспороли их штыки,Под ветром, под дождем их сучья исхлестали.Лежат рабочие предместий, что восстали.В обнимку с богачом бедняк лежит, гляди!Младенца мертвого прижала мать к груди.Красотка мирно спит с лиловыми губами.Седые, русые — все свалены рядами,Бок о бок, как пришлось, в посмертной тесноте,Задумчивы одни, и безмятежны те.Но уравняло тех и этих злодеянье;И звезды льют на них безгрешное сиянье;И молча ищет здесь при наступленье дняНевозвратившихся несчастная родня,И весь народ глядит на этот поиск тщетный…А ночь декабрьская долга и беспросветна, —Она расстелит им туманный саван свой.И вечер, вечный страх теснины гробовой,Торопится уйти, затрепетав от страхаПри виде бедного, оплеванного праха.Но если мертвецов оплакали в домах,Здесь ветер северный им бьет в лицо впотьмах,Да стужа гонит их в далекую дорогу…Так что же, мертвые, расскажете вы богу?

Когда ты поглядишь на груды этих тел,На мертвецов, чей взор до звезд не долетел,Тебе покажется, что в странствии безмерномИм радость предстоит, что на суде посмертномВсе убиенные проснутся в должный срок,И дрогнет Бонапарт, переступив порог,Предстанет господу с душой своей двуликой,И каждая из жертв пройдет пред ним уликой.

Монмартр, глухой загон! Ты сумрачен и тих.Бегут прохожие от страшных стен твоих.

Чрез месяц этот шут вошел в собор при звонеБольших колоколов и в волнах благовоний.

Не опуская глаз, мадонне он предстал.Епископ митрою торжественной блистал,Как в белом саване, в безгрешном облаченьеВ алтарной глубине с улыбкой всепрощеньяРаспятый грешную толпу благословил.И негодяй Христу позор свой предъявил.Как волк, которому кровавый ужин сладок,Он, закрутив усы, сказал: «Я спас порядок.Я сонмам ангельским как равный предстаю.Я спас религию, династию, семью».И в дьявольских очах, не чувствующих срама,Блеснула влага слез… А вы, колонны храма,Ты, круча Патмоса, где плакал Иоанн,Ты, пламеневший Рим, когда Нерон был пьян,Ты, ветер, дувший вслед Тиберию-тирануНа Капри, ты, заря, проснувшаяся рано,Ты, северных ночей немая чернота!Признайтесь, что палач не превзошел шута!

Ты, море, бьющее о скалы,Где я сложил крыло, усталый,Где побежден, но не разбит, —Что в неумолчном нетерпенье,В блестящих брызгах, в мрачной пенеМне вечный голос твой трубит?

Ты здесь бессильно. Бейся тщетно,За валом вал гони несметный,Позволь мне грезить и страдать.Увы! Все волны в океанахНе смоют пятен окаянных,Не смогут мертвых обрыдать!

Я знаю: чтоб меня рассеять,Чтобы печаль мою развеять,Ты говоришь: «Смирись, поэт!»Но ты само бушуешь гневно.Что значит этот гул вседневный?В нем только соль, в нем грязи нет.

Ты в мощь свою безумно веришь.Ты обожанье наше меришьОгромной мерой волн крутых.Ты в мирный день полно лазури.Ты брызгами священной буриСмываешь сотни звезд златых.

Меня ты учишь созерцанью,Показываешь волн мерцанье,И мысов блеск, и мачт стволы,И гребни волн, что, нарастая,Белы, как белых чаек стаяНа выступе крутой скалы,

И за рыбачкой босоногой —В лазури парус одинокий,И труженика моряка,И пену в яром наступленье,И все твое благоволенье,И весь твой гнев издалека.

Ты говоришь: «Усни, изгнанник;Кинь в волны посох, бедный странник;Залей огонь, смири свой стон;Отдай мне душу без возврата!Я убаюкало Сократа,Со мною кроток стал Катон».

Нет! Уважай чужую горечь!Ты дум моих не переборешь,Не устранишь свершенных зол.Мое отчаянье мне ближе.Дай волю мне. Я ненавижуТвой праздный, дикий произвол.

Ведь это ты, на горе людям,Вступило в заговор с бессудьемИ, как презренная раба,Несешь в Кайенну, на понтоны,Людские семьи, сонмы, стоны,Судов пловучие гроба!

Ведь это ты несчастных гонишь,И в черной пропасти хоронишьВсех наших мучеников ты!Там в смрадных трюмах нет соломы.Там только пушки мечут громы,Распялив бронзовые рты.

И если эти люди плачутИ скорбь свою в лохмотьях прячут,Ты тоже тайный их палач.Ты стало скаредным и жадным,Ты шумом слитным и нескладнымГлушишь навеки этот плач!

О всем, что видела, история расскажет —И тотчас на ее ланиты краска ляжет.

Когда очнется вновь великий наш народ,Чтоб искупительный свершить переворот,Не покидай ножон, кровавый меч возмездья!Не подобает нам одушевляться местью,Чтобы предателя прогнать в пределы тьмы.К урокам прошлого прислушаемся мы.Воспоминанья в нас тревогу порождают:Жандармы с саблями, глумясь, сопровождаютТележку черную под барабанный бой.Толпа кричит: «Казни!» На улице любой,На крышах, на мостах — людских голов плотина.На Гревской площади сверкает гильотина,Ударил нам в глаза ее косой резак.Виденье мрачное стоит у нас в глазах!

Мы утверждали мир. Мы шли неколебимо.У каждого был труд почетный и любимый.Поэт о людях пел. Трибун их звал вперед.И эшафот, и трон, и цепи в свой черед —Все разрушалось в прах. Исчезли злость и горе.Мы твердо верили, что с пламенем во взореВсе человечество за Францией следит.И вот явились те. Явился он, бандит,Он, воплощенное бесчестие. И сразуРаспространил пожар, мучительство, заразуНаживы рыночной, и подкуп, и обман,Швырнул в грядущее горсть мерзостных семян.

И милосердие, исполнено боязни,Дрожит от этих слов ужасных: «Мщенье! Казни!»

Щетинится мое разбитое крыло;Меня в грядущее раздумье увело.Изгнанник, весь в крови от придорожных терний,Закрыл я лоб рукой, бездомный, в час вечерний.Встань, ясноокая, в день славного труда,Встань, Революция! Но только никогдаВ ответ на пылкое твое негодованьеТы Человечности не отвергай воззванья!Когда, перед тобой поверженная ниц,Вновь попытается она прикрыть убийц,Будь к ней почтительна, забудь веленье гнева,Призыву матери внемли покорно, дева!

Ты, юный богатырь, ты, сеятель и жнец,Ты, богом посланный глашатай и гонец,Скосивший в краткий срок невзгоды вековые,Бесстрашный, праведный, явившийся впервые,Как некий великан, достойный римских дней,С Европой дравшийся, сломавший троны в нейИ королей в бою швырявший друг о друга,Ты, будущих веков предтеча и порука,Свободы верный страж, воздвигнувший Террор,Необходимости карающий топор,Ты, горн, пылающий для будущих столетий,Таким и будь вовек, год Девяноста Третий!А в будущем ничто сравнить с тобой нельзя.

Ты шел в истории, пылая и разя;Но, сам родившийся из недр того режима,Где все от ужаса лежало недвижимо,Воспитанный в тисках, сам не волён в себе,Дитя монархии, ты в яростной борьбеЛил кровь, как и она. Ее столетний ужас,В твоем палачестве невольно обнаружась,Казнил Людовика и уничтожил трон,Но над тобой самим царем остался он.

Благодаря тебе, мы, первенцы свободы,Иное поняли за прожитые годы.Мы верим: мирный труд во Франции царит,В ней пламенник любви немеркнущий горит.Лишь братство чистое, лишь слово христианстваНачертаны в сердцах, что знают постоянство:«Любите ближнего». Мы братья! Наша мысльНедаром ринулась в такую даль и высьОна ведет вперед, она благословляетИ кротость высшую и в гневе проявляет.Лишь в этом явственен ее открытый лик.Быть победителем — нетрудно. Будь велик!Схватив предателя с лицом белее мела,Мы правый приговор ему подпишем смело:Презренье, но не казнь! Забудь, народ, скорей,Навеки упраздни забавы королей;Не надо виселиц, кровавых плах и пыток.Грядущим племенам предвозвещен избытокСогласья, радости, немеркнущей любви,Простершей каждому объятия свои.Для каждого, кто жив, прощение возможно.Иль ради личности столь малой и ничтожнойПотухнет на земле великая заря?Иль не было Христа, или Вольтер был зря?Иль после всех трудов и всех усилий векаНам не священна жизнь любого человека?Или достаточно мгновенных пустяков,Чтобы свести на нет труд двадцати веков?Суд должен быть суров, но суд не жаждет крови.Пускай не судят нас за казнь еще суровей;Пускай не говорят, что ради твари тойКосоугольный нож, рожденный темнотой,Разбитый в феврале сорок восьмого года,Из грязи палачом воздвигнут в честь народа,Что опустился он меж красных двух столбовПод небом, полным звезд, дарящим нам любовь!

Ты Ювенала жгла своей свирепой лавой,Недвижный Данта взор ты осеняла славой,О муза Ненависть! Явись ко мне сейчас!Встань над империей, которая, кичась,Победу празднует! Явись! И я успеюВбить ей позорный столб, слагая эпопею.

Джерси, ноябрь 1852