Огюст Барбье - Стихотворения

Барбье Огюст

Стихотворения

Огюст Барбье

Стихотворения

ВСТУПЛЕНИЕ

Ни кротостью, ни негой ясной

Черты любимых муз не привлекают нас.

Их голоса звучат сурово и пристрастно,

Их хор разладился, у каждой свой рассказ.

Одна, угрюмая, как плакальщица, бродит

В ущельях диких гор, у брега волн морских.

С гробницы короля другая глаз не сводит,

Владыкам сверженным свой посвящает стих,

Поет на тризнах роковых.

А третья, наконец, простая дочь народа,

Влюбилась в город наш, в его тревожный ад,

И ей дороже год от года

Волненье площадей и залпы с баррикад,

Когда, грозней, чем непогода,

Шлет Марсельеза свой рыдающий раскат.

Читатель-властелин, я с гордой музой этой

Недаром встретился в крутые времена,

Недаром с той поры мерещится мне где-то

На людной улице она.

Другие музы есть, конечно,

Прекрасней, и нежней, и ближе к дали вечной,

Но между всех сестер я предпочел ее,

Ту, что склоняется к сердцам мятежным близко,

Ту, что не брезгует любой работой низкой,

Ту, что находит жизнь в любой грязи парижской,

Чтоб сердце вылечить мое.

Я тяжкий выбрал труд и не знавался с ленью.

На горе голосам, звучащим все грозней,

Хотел я отвратить младое поколенье

От черной славы наших дней.

Быть может, дерзкое я выбрал направлены,

Махины, может быть, такой

Не сдвину и на пядь слабеющей рукой

Но если жизнь пройдем мы розно,

Мы оба, дети городов,

Пусть муза позовет, ответить я готов,

Откликнуться готов на этот голос грозный!

Читатель-властелин, пусть я замедлю шаг,

Но праведные изреченья

Вот этих медных губ звучат в моих ушах.

Пусть наши партии, постыдно оплошав,

Равно повинны в преступленье

Но пред лицом вседневных зол

Поэт узнал свое гражданское значенье:

Он - человечества посол.

Перевод П. Антокольского

ЯМБЫ

ПРОЛОГ

Твердят, что мой восторг оплачен чьей-то взяткой,

Что стих мой плавает в любой канаве гадкой,

Что я, как Диоген, дырявый плащ влачу

И над кумирами из бочки хохочу,

Что все великое я замарал в чернилах,

Народ и королей, - всех разом осквернил их.

Но чем же все-таки касается меня

Та шарлатанская крикливая брехня?

Чем оскорбят меня в своем однообразье

Торговцы пафосом и плясуны на фразе?

Я не взнуздал стиха, и потому он груб,

Сын века медного, звучит он медью труб.

Язык житейских дрязг его грязнил, бывало,

В нем ненависть ко лжи гиперболы ковала.

Святошу и ханжу ни в чем не убедив,

Пускай суров мой стих, но он всегда правдив.

Перевод П. Антокольского

СОБАЧИЙ ПИР

Когда взошла заря и страшный день багровый,

Народный день настал,

Когда гудел набат и крупный дождь свинцовый

По улицам хлестал,

Когда Париж взревел, когда народ воспрянул

И малый стал велик,

Когда в ответ на гул старинных пушек грянул

Свободы звучный клик,

Конечно, не было там видно ловко сшитых

Мундиров наших дней,

Там действовал напор лохмотьями прикрытых,

Запачканных людей,

Чернь грязною рукой там ружья заряжала,

И закопченным ртом,

В пороховом дыму, там сволочь восклицала:

"......умрем!"

А эти баловни в натянутых перчатках,

С батистовым бельем,

Женоподобные, в корсетах на подкладках,

Там были ль под ружьем?

Нет! их там не было, когда, все низвергая

И сквозь картечь стремясь,

Та чернь великая и сволочь та святая

К бессмертию неслась.

А те господчики, боясь громов и блеску

И слыша грозный рев,

Дрожали где-нибудь вдали, за занавеской

На корточки присев.

Их не было в виду, их не было в помине

Средь общей свалки там,

Затем, что, видите ль, свобода не графиня

И не из модных дам,

Которые, нося на истощенном лике

Румян карминных слой,

Готовы в обморок упасть при первом крике,

Под первою пальбой;

Свобода - женщина с упругой, мощной грудью,

С загаром на щеке,

С зажженным фитилем, приложенным к орудью,

В дымящейся руке;

Свобода - женщина с широким, твердым шагом,

Со взором огневым,

Под гордо реющим по ветру красным флагом,

Под дымом боевым;

И голос у нее - не женственный сопрано:

Ни жерл чугунных ряд,

Ни медь колоколов, ни шкура барабана

Его не заглушат.

Свобода - женщина; но, в сладострастье щедром

Избранникам верна,

Могучих лишь одних к своим приемлет недрам

Могучая жена.

Ей нравится плебей, окрепнувший в проклятьях,

А не гнилая знать,

И в свежей кровию дымящихся объятиях

Ей любо трепетать.

Когда-то ярая, как бешеная дева,

Явилась вдруг она,

Готовая дать плод от девственного чрева,

Грядущая жена!

И гордо вдаль она, при криках исступленья,

Свой простирала ход

И целые пять лет горячкой вожделенья

Сжигала весь народ;

А после кинулась вдруг к палкам, к барабану

И маркитанткой в стан

К двадцатилетнему явилась капитану:

"Здорово, капитан!"

Да, это все она! она, с отрадной речью,

Являлась нам в стенах,

Избитых ядрами, испятнанных картечью,

С улыбкой на устах;

Она - огонь в зрачках, в ланитах жизни краска,

Дыханье горячо,

Лохмотья, нагота, трехцветная повязка

Чрез голое плечо,

Она - в трехдневный срок французов жребий вынут!

Она - венец долой!

Измята армия, трон скомкан, опрокинут

Кремнем из мостовой!

И что же? о позор! Париж, столь благородный

В кипенье гневных сил,

Париж, где некогда великий вихрь народный

Власть львиную сломил,

Париж, который весь гробницами уставлен

Величий всех времен,

Париж, где камень стен пальбою продырявлен,

Как рубище знамен,

Париж, отъявленный сын хартий, прокламаций,

От головы до ног

Обвитый лаврами, апостол в деле наций,

Народов полубог,

Париж, что некогда как светлый купол храма

Всемирного блистал,

Стал ныне скопищем нечистоты и срама,

Помойной ямой стал,

Вертепом подлых душ, мест ищущих в лакеи,

Паркетных шаркунов,

Просящих нищенски для рабской их ливреи

Мишурных галунов,

Бродяг, которые рвут Францию на части

И сквозь щелчки, толчки,

Визжа, зубами рвут издохшей тронной власти

Кровавые клочки.

Так вепрь израненный, сраженный смертным боем,

Чуть дышит в злой тоске,

Покрытый язвами, палимый солнца зноем,

Простертый на песке;

Кровавые глаза померкли: обессилен,

Свирепый зверь поник,

Раскрытый зев его шипучей пеной взмылен,

И высунут язык.

Вдруг рог охотничий пустынного простора

Всю площадь огласил,

И спущенных собак неистовая свора

Со всех рванулась сил;

Завыли жадные, последний пес дворовый

Оскалил острый зуб

И с лаем кинулся на пир ему готовый,

На недвижимый труп.

Борзые, гончие, легавые, бульдоги

Пойдем! - и все пошли:

Нет вепря - короля! Возвеселитесь, боги!

Собаки - короли!

Пойдем! Свободны мы - нас не удержат сетью,

Веревкой не скрутят,

Суровой сторож нас не приударит плетью,

Не крикнет: "Пес! Назад!"

За те щелчки, толчки хоть мертвому отплатим:

Коль не в кровавый сок

Запустим морду мы, так падали ухватим

Хоть нищенский кусок!

Пойдем! - и начали из всей собачьей злости

Трудиться что есть сил;

Тот пес щетины клок, другой - обглодок кости

Клыками захватил,

И рад бежать домой, вертя хвостом мохнатым,

Чадолюбивый пес:

Ревнивой суке в дар и в корм своим щенятам

Хоть что-нибудь принес;

И, бросив из своей окровавленной пасти

Добычу, говорит:

"Вот, ешьте: эта кость - урывок царской власти,

Пируйте - вепрь убит!"

Перевод В. Г. Бенедиктова

ЛЕВ

1

Я был свидетелем той ярости трехдневной,

Когда, как мощный лев, народ метался гневный

По гулким площадям Парижа своего,

И в миг, когда картечь ошпарила его,

Как мощно он завыл, как развевалась грива,

Как морщился гигант, как скалился строптиво...

Кровавым отблеском расширились зрачки.

Он когти выпустил и показал клыки.

И тут я увидал, как в самом сердце боя,

В пороховом дыму, под бешеной пальбою,

Боролся он в крови, ломая и круша,

На луврской лестнице... И там, едва дыша,

Едва живой, привстал и, насмерть разъяренный,

Прочь опрокинул трон, срывая бархат тронный,

И лег на бархате, вздохнул, отяжелев,

Его Величество народ, могучий лев!

2

Вот тут и началось, и карлики всей кликой

На брюхах поползли в его тени великой.

От львиной поступи одной лишь побледнев,

Старалась мелюзга ослабить этот гнев,

И гриву гладила, и за ухом чесала,

И лапу мощную усердно лобызала,

И каждый звал его, от страха недвижим,