Александр Пушкин - Александр Сергеевич Пушкин. Домик в Коломне. Полный вариант.

Александр Сергеевич Пушкин.

Домик в Коломне.

Полный вариант.

Полный вариант из 54 октав. Воспроизведен по дореволюционным изданиям

(«Сочинения и письма А.С.Пушкина» под редакцией П.О.Морозова 1903 г.)

Все существующие сегодня послереволюционные общедоступные издания «Домика в Коломне» являются урезанными (см. например, Издание ПСС Пушкина под редакцией Б.В.Томашевского 1957 г. и все последующие).

Подготовка и полная сверка текста: [email protected]

Modo vir, modo femina.

Ovidius

То мужчина, то женщина

Овидий

I

Четырестопный ямб мне надоел:

Им пишет всякий. Мальчикам в забаву

Пора б его оставить. Я хотел

Давным-давно приняться за октаву.

А в самом деле: я бы совладел

С тройным созвучием. Пущусь на славу!

Ведь рифмы запросто со мной живут;

Две придут сами, третью приведут.

II

А чтоб им путь открыть широкий, вольный,

Глаголы тотчас им я разрешу …

Вы знаете, что рифмой наглагольной

Гнушаемся мы. Почему? спрошу.

Так писывал Шихматов богомольный,

По большей части так и я пишу.

К чему, скажите? уж и так мы голы:

Отныне в рифмы буду брать глаголы.

III

Не стану их надменно браковать,

Как рекрутов, добившихся увечья,

Иль как коней за их плохую стать,

А подбирать союзы да наречья;

Из мелкой сволочи вербую рать.

Мне рифмы нужны; все готов сберечь я,

Хоть весь словарь; что слог, то и солдат —

Все годны в строй: у нас ведь не парад,

IV

У нас война! Красавцы молодые,

Вы хрипуны (но хрип ваш приумолк),

Сломали ль вы походы боевые?

Видали ль в Персии Ширванский полк?

Уж люди! мелочь, старички кривые,

А в деле всяк из них, что в стаде волк!

Все с ревом так и лезут в бой кровавый:

Ширванский полк могу сравнить с октавой.

V

Поэты Юга, вымыслов отцы,

Каких чудес с октавой ни творили?

Но мы, ленивцы, робкие певцы,

На мелочах мы рифму заморили.

Могучие нам чужды образцы.

Мы новых стран себе не покорили

И наших дней изнеженный поэт

Чуть смыслит свой уравнивать куплет.

VI

Но возвратиться все ж я не хочу

К четырестопным ямбам, мере низкой …

С гекзаметром … О, с ним я не шучу:

Он мне не в мочь. А стих александрийский?..

Уж не его ль себе я залучу?

Извилистый, проворный, длинный, слизкий

И с жалом даже — точная змия;

Мне кажется, что с ним управлюсь я.

VII

Он вынянчен был мамкою не дурой:

За ним смотрел степенный Буало,

Шагал он чинно, стянут был цезурой;

Но, пудреной пиитике назло,

Растрепан он свободною цезурой.

Учение не в прок ему пошло:

Hugo с товарищи, друзья натуры,

Его гулять пустили без цезуры.

VIII

О, что б сказал поэт-законодатель,

Гроза несчастных мелких рифмачей!

И ты, Расин, бессмертный подражатель,

Певец влюбленных женщин и царей!

И ты, Вольтер, философ и ругатель,

И ты, Делиль, парнасский муравей,

Что б вы сказали, сей соблазн увидя?

Наш век обидел вас, ваш стих обидя!

IX

У нас его недавно стали знать.

Кто первый? Можете у «Телеграфа»

Спросить и хорошенько все узнать.

Он годен, говорят, для эпиграфа,

Да можно им порою украшать

Гробницы или мрамор кенотафа;

До наших мод, благодаря судьбе,

Мне дела нет: беру его себе!

X

Ну, женские и мужеские слоги!

Благословясь, попробуем: слушай!

Равняйтеся, вытягивайте ноги,

И по три в ряд в октаву заезжай!

Не бойтесь, мы не будем слишком строги;

Держись вольней и только не плошай,

А там уже привыкнем, слава Богу,

И выедем на ровную дорогу.

XI

Как весело стихи свои вести

Под цифрами, в порядке, строй за строем,

Не позволять им в сторону брести,

Как войску, в пух рассыпанному боем!

Тут каждый слог замечен и в чести,

Тут каждый стих глядит себе героем,

А стихотворец … с кем же равен он?

Он Тамерлан, иль сам Наполеон.

XII

Немного отдохнем на этой точке.

Что? перестать или пустить на пе?..

Признаться вам, я в пятистопной строчке

Люблю цезуру на второй стопе.

Иначе стих то в яме, то на кочке,

И хоть лежу теперь на канапе,

Все кажется мне, будто в тряском беге

По мерзлой пашне мчусь я на телеге.

XIII

Что за беда? Не все ж гулять пешком

По невскому граниту, иль на бале

Лощить паркет, или скакать верхом

В степи киргизской. Поплетусь-ка дале

Со станции на станцию шажком,

Как говорят о том оригинале,

Который, не кормя, на рысаке

Приехал из Москвы к Неве-реке.

XIV

Скажу, рысак!.. Парнасский иноходец

Его не обогнал бы. Но Пегас

Стар, зуб уж нет. Им вырытый колодец

Иссох. Порос крапивою Парнас;

В отставке Феб живет, а хороводец

Старушек-муз уж не прельщает нас,

И табор свой с классических вершинок

Перенесли мы на толкучий рынок,

XV

И там себе мы возимся в грязи,

Торгуемся, бранимся так, что любо,

Кто в одиночку, кто с другим в связи,

Кто просто врет, кто врет еще сугубо.

Но муза никому здесь не грози —

Не то, тебя прижмут довольно грубо,

И вместо лестной общей похвалы

Поставят в угол «Северной Пчелы»[1]!

XVI

Иль наглою, безнравственной, мишурной

Тебя в Москве журналы прозовут,

Или «Газетою Литературной»

Ты будешь призвана на барский суд.

Ведь нынче время споров, брани бурной;

Друг на друга словесники идут,

Друг друга режут и друг друга губят,

И хором про свои победы трубят!

XVII

Блажен, кто издали глядит на всех,

И, рот зажав, смеется то над теми,

То над другими. Верх земных утех

Из-за угла смеяться надо всеми!

Но сам в толпу не суйся … или смех

Плохой уж выйдет: шутками одними,

Тебя, как шапками, и враг и друг,

Соединясь, все закидают вдруг.

XVIII

Тогда давай Бог ноги. Потому-то

Здесь имя подписать я не хочу.

Порой я стих повертываю круто,

Все ж видно — не впервой я им верчу!

А как давно? Того и не скажу-то.

На критиков я еду, не свищу,

Как древний богатырь — а как наеду …

Что ж? Поклонюсь — и приглашу к обеду.

XIX

Покамест можете принять меня

За старого, обстрелянного волка,

Или за молодого воробья,

За новичка, в котором мало толка.

У вас в шкапу, быть может, мне, друзья,

Отведена особенная полка,

А может быть впервой хочу послать

Свою тетрадку в мокрую печать.

XX

Ах, если бы меня, под легкой маской,

Никто в толпе забавной не узнал!

Когда бы за меня своей указкой

Другого строгий критик пощелкал!

Уж то-то б неожиданной развязкой

Я все журналы после взволновал!

Но полно, будет ли такой мне праздник?

Нас мало. Не укроется проказник!

XXI

А, вероятно, не заметят нас:

Меня с октавами моими крупно.

Однакож нам пора. Ведь я рассказ

Готовил; а шучу довольно крупно

И ждать напрасно заставляю вас.

Язык мой — враг мой; все ему доступно,

Он обо всем болтать себе привык.

Фригийский раб, на рынке взяв язык,

XXII

Сварил его (у господина Копа

Коптят его). Эзоп его потом

Принес на стол … Опять, зачем Эзопа

Я вплел с его вареным языком

В мои стихи? Что вся прочла Европа,

Нет нужды вновь беседовать о том!

Насилу-то, рифмач я безрассудный,

Отделался от сей октавы трудной!

XXIII

Усядься, муза; ручки в рукава,

Под лавку ножки! Не вертись, резвушка!

Теперь начнем. — Жила-была вдова,

Тому лет восемь, бедная старушка,

С одною дочерью. У Покрова

Стояла их смиренная лачужка

За самой будкой. Вижу я теперь

Светелку, три окна, крыльцо и дверь.

XXIV

Дня три тому, туда ходил я вместе

С одним знакомым перед вечерком.

Лачужки этой нет уж там. На месте

Ее построен трехэтажный дом.

Я вспомнил о старушке, о невесте,

Бывало, тут сидевших под окном,

О той поре, когда я был моложе,

Я думал: живы ли они? — И что же?

XXV

Мне стало грустно: на высокий дом

Глядел я косо. Если в эту пору

Пожар его бы охватил кругом,

То моему б озлобленному взору

Приятно было пламя. Странным сном

Бывает сердце полно; много вздору

Приходит нам на ум, когда бредем

Одни или с товарищем вдвоем.

XXVI

Тогда блажен, кто крепко словом правит

И держит мысль на привязи свою,

Кто в сердце усыпляет или давит

Мгновенно прошипевшую змию;

Но кто болтлив, того молва прославит

Вмиг извергом … Я воды Леты пью,