Александр Пушкин - Стихотворения 1821

Пушкин Александр Сергеевич

Стихотворения 1821

К.[нязь] Г- со мною [не знаком].Я не видал такой негодной смеси:Составлен он из подлости и спеси,Но подлости побольше спеси в [нем].В сраженьи трус, в трахтире он бурлак,В передней он подлец, в гостиной он дурак.

Когда по синеве морейЗефир скользит и тихо веетВ ветрила гордых кораблейИ челны на волнах лелеет;Забот и дум слогая груз,Тогда ленюсь я веселееИ забываю песни Муз:Мне моря сладкий шум милее.Когда же волны по брегамРевут, кипят и пеной плещут,И гром гремит по небесам,И молнии во мраке блещутЯ удаляюсь от морейВ гостеприимные дубровы;Земля мне кажется верней,И жалок мне рыбак суровый;Живет на утлом он челне,Игралище слепой пучины.А я в надежной тишинеВнимаю шум ручья долины.

Взгляни на милую, когда свое челоОна пред зеркалом цветами окружает,Играет локоном — и верное стеклоУлыбку, хитрый взор и гордость отражает.

В младенчестве моем она меня любилаИ семиствольную цевницу мне вручила.Она внимала мне с улыбкой — и слегка,По звонким скважинам пустого тростника,Уже наигрывал я слабыми перстамиИ гимны важные, внушенные богами,И песни мирные фригийских пастухов.С утра до вечера в немой тени дубовПрилежно я внимал урокам девы тайной,И, радуя меня наградою случайной,Откинув локоны от милого чела,Сама из рук моих свирель она брала.Тростник был оживлен божественным дыханьемИ сердце наполнял святым очарованьем.

Я пережил свои желанья,Я разлюбил свои мечты;Остались мне одни страданья,Плоды сердечной пустоты.

Под бурями судьбы жестокойУвял цветущий мой венецЖиву печальный, одинокой,И жду: придет ли мой конец?

Так, поздним хладом пораженный,Как бури слышен зимний свист,Один — на ветке обнаженнойТрепещет запоздалый лист!…

Война! Подъяты наконец,Шумят знамены бранной чести!Увижу кровь, увижу праздник мести;Засвищет вкруг меня губительный свинец.И сколько сильных впечатленийДля жаждущей души моей!Стремленье бурных ополчений,Тревоги стана, звук мечей,И в роковом огне сраженийПаденье ратных и вождей!Предметы гордых песнопенийРазбудят мой уснувший гений!Всё ново будет мне: простая сень шатра,Огни врагов, их чуждое взыванье,Вечерний барабан, гром пушки, визг ядраИ смерти грозной ожиданье.Родишься ль ты во мне, слепая славы страсть,Ты, жажда гибели, свирепый жар героев?Венок ли мне двойной достанется на часть,Кончину ль темную судил мне жребий боев?И всё умрет со мной: надежды юных дней,Священный сердца жар, к высокому стремленье,Воспоминание и брата и друзей,И мыслей творческих напрасное волненье,И ты, и ты, любовь!… Ужель ни бранный шум,Ни ратные труды, ни ропот гордой Славы,Ничто не заглушит моих привычных дум?Я таю, жертва злой отравы:Покой бежит меня, нет власти над собой,И тягостная лень душою овладела…Что ж медлит ужас боевой?Что ж битва первая еще не закипела?

Друг Дельвиг, мой парнасский брат,Твоей я прозой был утешен,Но признаюсь, барон, я грешен:Стихам я больше был бы рад.Ты знаешь сам: в минувши годыЯ на брегу парнасских водЛюбил марать поэмы, оды,И даже зрел меня народНа кукольном театре моды.Бывало, что ни напишу,Всё для иных не Русью пахнет;Об чем цензуру ни прошу,Ото всего Т[имковский] ахнет.Теперь едва, едва дышу!От воздержанья муза чахнет,И редко, редко с ней грешу.К неверной Славе я хладею;И по привычке лишь однойЛениво волочусь за нею.Как муж за гордою женой.Я позабыл ее обеты,Одна свобода мой кумир,Но всё люблю, мои поэты,Счастливый голос ваших лир.Так точно, позабыв сегодняПроказы младости своей,Глядит с улыбкой ваша сводняНа шашни молодых б[- - — ].

В стране, где Юлией венчанныйИ хитрым Августом изгнанныйОвидий мрачны дни влачил;Где элегическую лируГлухому своему кумируОн малодушно посвятил:Далече северной столицыЗабыл я вечный ваш туман,И вольный глас моей цевницыТревожит сонных молдаван.Всё тот же я — как был и прежде;С поклоном не хожу к невежде,С Орловым спорю, мало пью,Октавию — в слепой надеждеМолебнов лести не пою.И Дружбе легкие посланьяПишу без строгого старанья.Ты, коему судьба далаИ смелый ум и дух высокой,И важным песням обрекла,Отраде жизни одинокой;О ты, который воскресилАхилла призрак величавый,Гомера Музу нам явилИ смелую певицу славыОт звонких уз освободилТвой глас достиг уединенья,Где я сокрылся от гоненьяХанжи и гордого глупца,И вновь он оживил певца,Как сладкий голос вдохновенья.Избранник Феба! твой привет,Твои хвалы мне драгоценны;Для Муз и дружбы жив поэт.Его враги ему презренныОн Музу битвой площаднойНе унижает пред народом;И поучительной лозойЗоила хлещет — мимоходом.

Наперсница моих сердечных дум,О ты, чей глас приятный и небрежныйСмирял порой [страстей] [порыв] мятежныйИ веселил [порой] [унылый] ум,О верная, задумчивая лира

Лемносской бог тебя сковалДля рук бессмертной Немезиды,Свободы тайный страж, карающий кинжал,Последний судия Позора и Обиды.

Где Зевса гром молчит, где дремлет меч Закона,Свершитель ты проклятий и надежд,Ты кроешься под сенью трона,Под блеском праздничных одежд.

Как адской луч, как молния богов,Немое лезвие злодею в очи блещет,И озираясь он трепещет,Среди своих пиров.

Везде его найдет удар нежданный твой:На суше, на морях, во храме, под шатрами,За потаенными замками,На ложе сна, в семье родной.

Шумит под Кесарем заветный Рубикон,Державный Рим упал, главой поник Закон:Но Брут восстал вольнолюбивый:Ты Кесаря сразил — и мертв объемлет онПомпея мрамор горделивый.

Исчадье мятежей подъемлет злобный крик:Презренный, мрачный и кровавый,Над трупом Вольности безглавойПалач уродливый возник.

Апостол гибели, усталому АидуПерстом он жертвы назначал,Но вышний суд ему послалТебя и деву Эвмениду.

О юный праведник, избранник роковой,О Занд, твой век угас на плахе;Но добродетели святойОстался глас в казненном прахе.

В твоей Германии ты вечной тенью стал,Грозя бедой преступной силеИ на торжественной могилеГорит без надписи кинжал.

Всё так же [ль] осеняют своды[Сей храм] [Парнасских] трех цариц?Всё те же ль клики юных жриц?Всё те же [ль] вьются хороводы?…Ужель умолк волшебный гласСеменовой, сей чудной Музы?Ужель, навек оставя нас,Она расторгла с Фебом узы,И славы русской луч угас?Не верю! вновь она восстанет.Ей вновь готова дань сердец,Пред нами долго не [увянет]Ее торжественный венец.И для нее любовник [?] славы,Наперсник важных Аонид [?],Младой Катенин воскреситЭсхила гений величавыйИ ей [порфиру] возвратит.

Я не люблю твоей Кори[ны],Скучны [?] любезности [?] картины.В ней только слезы да печаль[И] фразы госпожи де Сталь.Милее мне жив[ая] [?] м[ладость] [?],Рассудок с сердцем пополам,Приятной [?] лести жар [?] и сладость [?],И смелость едких эпиграм,Веселость шуток и рассказов,Воображенье, ум и вкус.И для того, мой Б[езобразов] [?], К тебе

"Хоть впрочем он поэт изрядный,Эмилий человек пустой". —"Да ты чем полон, шут нарядный?А, понимаю: сам собой:Ты полон дряни, милый мой!"

Меж тем как генерал ОрловОбритый рекрут ГименеяСвященной страстью пламенея,Под меру подойти готов;Меж тем как ты, проказник умный,Проводишь ночь в беседе шумной,И за бутылками АиСидят Раевские моиКогда везде весна младаяС улыбкой распустила грязь,И с горя на брегах ДунаяБунтует наш безрукой князь…Тебя, Раевских и Орлова,И память Каменки любяХочу сказать тебе два словаПро Кишинев и про себя.

На этих днях, [среди] собора,Митрополит, седой обжора,Перед обедом невзначайВелел жить долго всей РоссииИ с сыном Птички и МарииПошел христосоваться в рай…Я стал умен, [я] лицемерюПощусь, молюсь и твердо верю,Что бог простит мои грехи,Как государь мои стихи.Говеет Инзов, и намедниЯ променял парна[сски] бредниИ лиру, грешный дар судьбы,На часослов и на обедни,Да на сушеные грибы.Однакож гордый мой рассудокМое раска[янье] бранит,А мой ненабожный желудок"Помилуй, братец[?], - говорит, —Еще когда бы кровь ХристоваБыла хоть, например, лафит…Иль кло-д-вужо, тогда б ни слова,А то — подумай, как смешно!С водой молдавское вино".Но я молюсь — и воздыхаю…Крещусь, не внемлю Сатане…А всё невольно вспоминаю,Давыдов, о твоем вине…

Вот эвхаристия [другая],Когда и ты, и милый брат,Перед камином надеваяДемократической халат,Спасенья чашу наполнялиБеспенной, мерзлою струей,И за здоровье тех и тойДо дна, до капли выпивали!..Но те в Неаполе шалят,А та едва ли там воскреснет…Народы тишины хотят,И долго их ярем не треснет.Ужель надежды луч исчез?Но нет! — мы счастьем насладимся,Кровавой чаш[ей] причастимсяИ я скажу: Христос воскрес.

Я говорил тебе: страшися девы милой!Я знал, она сердца влечет невольной силой.Неосторожный друг! я знал, нельзя при нейИную замечать, иных искать очей.Надежду потеряв, забыв измены сладость,Пылает близ нее задумчивая младость;Любимцы счастия, наперсники СудьбыСмиренно ей несут влюбленные мольбы;Но дева гордая их чувства ненавидитИ очи опустив не внемлет и не видит.

Кто мне пришлет ее портрет,Черты волшебницы прекраснойТалантов обожатель страстный,Я прежде был ее поэт.

С досады, может быть, неправой:Когда одна в дыму кадилКрасавица блистала славой,Я свистом гимны заглушил.

Погибни злобы миг единый,Погибни лиры ложный звук:Она виновна, милый друг,Пред Селименой и Моиной.

Так легкомысленной душой,О боги! смертный вас поносит:Но вскоре трепетной рукойВам жертвы новые приносит.

Подруга думы праздной,Чернильница моя;Мой век разнообразныйТобой украсил я.Как часто друг весельяС тобою забывалУсловный час похмельяИ праздничный бокал:Под сенью хаты скромной,В часы печали томной,Была ты предо мнойС лампадой и Мечтой.В минуты вдохновеньяК тебе я прибегалИ Музу призывалНа пир воображенья.Прозрачный, легкой дымНосился над тобою,И с трепетом живымВ нем быстрой чередою []Сокровища моиНа дне твоем таятся.Тебя я посвятилЗанятиям досугаИ с Ленью примирил:Она твоя подруга.С тобой успех узналОтшельник неизвестный…Заветный твой кристалХранит огонь небесный;И под вечер, когдаПеро по книжке бродит,Без вялого трудаОно в тебе находитКонцы моих стиховИ верность выраженья;То звуков или словНежданное стеченье,То едкой шутки соль,То Правды слог суровый,То странность рифмы новой,Неслыханной дотоль.С глупцов сорвав одежду,Я весело клеймилЗоила и невеждуПятном твоих чернил…Но их не разводилНи тайной злости пеной,Ни ядом клеветы.И сердца простотыНи лестью, ни изменойНе замарала ты.Но здесь, на лоне лени,Я слышу нежны пениЗаботливых друзей…Ужели их забуду,Друзей души моей,И им неверен буду?Оставь, оставь поройПривычные затеи,И дактил, и хореиДля прозы почтовой.Минуты хладной скуки,Сердечной пустоты,Уныние разлуки,Всегдашние мечты,Мои надежды, чувстваБез лести, без искусстваБумаге передай…Болтливостью небрежнойИ ветреной и нежнойИх сердце утешай…Беспечный сын природы,Пока златые годыВ забвеньи трачу я,Со мною неразлучноЖиви благополучно,Наперсница моя.Когда же берег адаНа век меня возьмет,Когда на век уснетПеро, моя отрада.И ты, в углу пустомОсиротев, остынешьИ на всегда покинешьПоэта тихий дом…Чедаев, друг мой милый,Тебя возьмет унылый;Последний будь приветЛюбимцу прежних лет.Иссохшая, пустая,Меж двух его картинОстанься век немая,Укрась его камин.Взыскательного светаОчей не привлекай,Но верного поэтаДрузьям напоминай.

Христос воскрес, моя Реввека!Сегодня следуя душойЗакону бога-человека,С тобой цалуюсь, ангел мой.А завтра к вере МоисеяЗа поцалуй я не робеяГотов, еврейка, приступитьИ даже то тебе вручить,Чем можно верного евреяОт православных отличить.

В стране, где я забыл тревоги прежних лет,Где прах Овидиев пустынный мой сосед,Где слава для меня предмет заботы малой,Тебя недостает душе моей усталой.Врагу стеснительных условий и оков,Не трудно было мне отвыкнуть от пиров,Где праздный ум блестит, тогда как сердце дремлет,И правду пылкую приличий хлад объемлет.Оставя шумный круг безумцев молодых,В изгнании моем я не жалел об них;Вздохнув, оставил я другие заблужденья,Врагов моих предал проклятию забвенья,И, сети разорвав, где бился я в плену,Для сердца новую вкушаю тишину.В уединении мой своенравный генийПознал и тихой труд, и жажду размышлений.Владею днем моим; с порядком дружен ум;Учусь удерживать вниманье долгих дум:Ищу вознаградить в объятиях свободыМятежной младостью утраченные годыИ в просвещении стать с веком наровне.Богини мира, вновь явились Музы мнеИ независимым досугам улыбнулись;Цевницы брошенной уста мои коснулись;Старинный звук меня обрадовал — и вновьПою мои мечты, природу и любовь,И дружбу верную, и милые предметы,Пленявшие меня в младенческие леты,В те дни, когда, еще незнаемый никем,Не зная ни забот, ни цели, ни систем,Я пеньем оглашал приют забав и лениИ царскосельские хранительные сени.

Но Дружбы нет со мной. Печальный вижу яЛазурь чужих небес, полдневные края;Ни музы, ни труды, ни радости досугаНичто не заменит единственного друга.Ты был целителем моих душевных сил;О неизменный друг, тебе я посвятилИ краткий век, уже испытанный Судьбою,И чувства — может быть спасенные тобою!Ты сердце знал мое во цвете юных дней;Ты видел, как потом в волнении страстейЯ тайно изнывал, страдалец утомленный;В минуту гибели над бездной потаеннойТы поддержал меня недремлющей рукой;Ты другу заменил надежду и покой;Во глубину души вникая строгим взором,Ты оживлял ее советом иль укором;Твой жар воспламенял к высокому любовь;Терпенье смелое во мне рождалось вновь;Уж голос клеветы не мог меня обидеть,Умел я презирать, умея ненавидеть.Что нужды было мне в торжественном судеХолопа знатного, невежды [при] звезде,Или философа, который в прежни летаРазвратом изумил четыре части света,Но просветив себя, загладил свой позор:Отвыкнул от вина и стал картежный вор?Оратор Лужников, никем не замечаем,Мне мало досаждал своим безвредным лаемМне ль было сетовать о толках шалунов,О лепетаньи дам, зоилов и глупцовИ сплетней разбирать игривую затею,Когда гордиться мог я дружбою твоею?Благодарю богов: прешел я мрачный путь;Печали ранние мою теснили грудь;К печалям я привык, расчелся я с СудьбоюИ жизнь перенесу стоической душою.

Одно желание: останься ты со мной!Небес я не томил молитвою другой.О скоро ли, мой друг, настанет срок разлуки?Когда соединим слова любви и руки?Когда услышу я сердечный твой привет?…Как обниму тебя! Увижу кабинет,Где ты всегда мудрец, а иногда мечтательИ ветреной толпы бесстрастный наблюдатель.Приду, приду я вновь, мой милый домосед,С тобою вспоминать беседы прежних лет,Младые вечера, пророческие споры,Знакомых мертвецов живые разговоры;Поспорим, перечтем, посудим, побраним,Вольнолюбивые надежды оживим,И счастлив буду я; но только, ради бога,Гони ты Шепинга от нашего порога.

Кто видел край, где роскошью природыОживлены дубравы и луга.Где весело шумят [и] блещут водыИ мирные ласкают берега,Где на холмы под лавровые сводыНе смеют лечь угрюмые снега?Скажите мне: кто видел край прелестный,Где я любил, изгнанник неизвестный]?

Златой предел! любимый край Эльвины,К тебе летят желания мои!Я помню скал прибрежные стремнины,Я помню вод веселые струи,И тень, и шум — и красные долины,Где [в тишине] простых татар семьиСреди забот и с дружбою взаимнойПод кровлею живут гостеприимной.

Всё живо там, все там очей отрада,Сады татар, селенья, города:Отражена волнами скал громада,В морской дали теряются суда,Янтарь висит на лозах винограда;В лугах шумят бродящие стада…И зрит пловец — могила МитридатаОзарена сиянием заката.

И там, где мирт шумит над падшей урной,Увижу ль вновь сквозь темные лесаИ своды скал, и моря блеск лазурный.И ясные, как радость, небеса?Утихнет ли волненье жизни бурной?Минувших лет воскреснет ли краса?Приду ли вновь под сладостные тениДушой уснуть на лоне мирной лени?[1]

Раззевавшись от обедни,К К[атакази] еду в дом.Что за греческие бредни,Что за греческой содом!Подогнув под [--] ноги,За вареньем, средь прохлад,Как египетские боги,Дамы преют и молчат.

"Признаюсь пред всей Европой,Хромоногая кричит:М[аврогений] толсто[--]ыйДушу, сердце мне томит.Муж! вотще карманы грузноТы набил в семье моей.И вотще ты пятишь гузно,М[аврогений] мне милей".

Здравствуй, круглая соседка!Ты бранчива, ты скупа,Ты неловкая кокетка,Ты плешива, ты глупа.Говорить с тобой нет мочиВсё прощаю! бог с тобой;Ты с утра до темной ночиРада в банк играть со мной.

Вот еврейка с Тадарашкой.Пламя пышет в подлеце,Лапу держит под рубашкой,Рыло на ее лице.Весь от ужаса хладею:Ах, еврейка, бог убьет!Если верить Моисею,Скотоложница умрет!

Ты наказана сегодня,И тебя пронзил Амур,О чувствительная сводня,О краса молдавских дур.Смотришь: каждая девицаПред тобою с молодцом,Ты ж одна, моя вдовица,С указательным перстом.

Ты умна, велеречива,Кишеневская Жанлис,Ты бела, жирна, шутлива,Пучеокая Тарсис.Не хочу судить я строго,Но к тебе не льнет душаТак послушай, ради бога,Будь глупа, да хороша.

Недавно бедный музульманВ Юрзуфе жил с детьми, с женою;Душевно почитал священный АлькоранИ счастлив был своей судьбою;Мехмет (так звался он) прилежно целый деньХодил за ульями, за стадомИ за домашним виноградом,Не зная, что такое лень;Жену свою любил — [Фатима] это знала,И каждый год ему детей она рожалаПо-нашему, друзья, хоть это и смешно,Но у татар уж так заведено.Фатима раз — (она в то времяНесла трехмесячное бремя,А каждый ведает, что в эти временаИ даже самая степенная [жена]Имеет прихоти то эти, [то] другие,И, боже упаси, какие!)Фатима говорит умильно муженьку:"Мой друг, мне хочется ужасно каймаку.Теряю память я, рассу[док],Во мне так и горит желудок;Я не спала всю ночь — и посмотри, душа,Сегодня, верно, [я] совсем нехорошо.Всего мне [должно опасаться]:Не смею даже почесаться,Чтоб крошку не родить с сметаной на носуТакой я муки не снесу.Любезный, миленькой, красавец, мой дружочек,Достань мне каймаку хоть крохотный кусочек".Мехмет [разнежился], собрался, завязалВ кушак тарелку жестяную,Детей благословил, жену поцеловалИ мигом [?] в ближнюю долину побежал,Чтобы порадовать больную.Не шел он, а летел — зато в обратный путьПустился по горам, едва, едва шагая;И скоро стал искать, совсем изнемогая,Местечка, где бы отдохнуть.По счастью, на конце долиныУвидел он ручей,Добрел до берегов и лег в тени ветвей.Журчанье вод, дерев вершины,Душистая трава, прохладный бережок,И тень, и легкой [?] ветерокВсё нежило, всё говорило:"Люби иль почивай!" — Люби! таких затейМехмету в ум не приходило,Хоть [он] и мог [?]. — Но спать! вот это милоБлагоразумн[ей] и верней.За то Мехмет, как царь, уснул в долине;Положим, что царям [приятно спать] даноПод балдахином [на перине],Хоть это, впрочем, мудрено.

Язвительный поэт, остряк замысловатый,И блеском [колких слов], и шутками богатый,Счастливый В[яземский], завидую тебе.Ты право получил, благодаря судьбе,Смеяться весело над Злобою ревнивой,Невежество разить анафемой игривой.

Эллеферия, пред тобой3атми[лись] прелести другие,Горю тобой, я[?] [вечно] [твой].Я твой на век, Эллеферия!

[Тебя] пугает света шум,Придворный блеск неприятен;Люблю твой пылкий, правый[?]ум,И сердцу голос твой понятен.

На юге, в мирной темнотеЖиви со мной, Эллеферия,Твоей красотеВредна холодная Россия.

Примите новую тетрадь,Вы, юноши, и вы, девицы,Не веселее [ль] вам читатьИгривой Музы небылицы,Чем пиндарических похвалВысокопарные страницыИль усыпительный журнал,Который [был когда-то в моде],[А нынче] так тяжел и груб,[Который] [вопреки природе]Быть хочет зол и только глуп.

О вы, которые любилиПарнасса тайные цветыИ своевольные [мечты]Вниманьем слабым наградили,Спасите труд небрежный мойПод сенью [покрова][?]От рук Невежества слепого,От взоров Зависти косой.Картины, думы и рассказыДля вас я вновь перемешал,Смешное с важным сочеталИ бешеной любви проказыВ архивах ада отыскал…

Хромид в тебя влюблен; он молод, и не разУкрадкою вдвоем мы замечали вас;Ты слушаешь его, в безмолвии краснея;Твой взор потупленный желанием горит,И долго после, Дионея,Улыбку нежную лицо твое хранит.

Если с нежной красотой[Вы] чувствительны душою,Если горести чужойВам ужасно быть виною,Если тяжко помнить вамЖертву [тайного] страданьяНе оставлю сим листамМоего воспоминанья.

Певец-гусар, ты пел биваки,Раздолье ухарских пировИ грозную потеху драки,И завитки своих усов;С веселых струн во дни покояПоходную сдувая пыль,Ты славил, лиру перестроя,Любовь и мирную бутыль.

Я слушаю тебя и сердцем молодею,Мне сладок жар твоих речей,Печальный [?] снова [?] пламенеюВоспоминаньем прежних дней.

[Я всё люблю язык страстей],[Его пленительные] звуки[Приятны мне, как глас друзей]Во дни печальные разлуки.

Вот Муза, резвая болтунья,Которую ты столь любил.Раскаялась моя шалунья,Придворный тон ее пленил;Ее всевышний осенилСвоей небесной благодатьюОна духовному занятьюОпасной жертвует игрой.Не [удивляйся], милый мой,Ее израельскому платьюПрости ей прежние грехиИ под заветною печатьюПрими [опасные] стихи.

В дыму, в крови, сквозь тучи стрелТеперь твоя дорога;Но ты предвидишь свой удел,Грядущий наш Квирога!И скоро, скоро смолкнет браньСредь рабского народа,Ты молоток возьмешь во дланьИ воззовешь: свобода!Хвалю тебя, о верный брат!О каменщик почтенный!О Кишенев, о темный град!Ликуй, им просвещенный!

A son amant Eglé sans resistanceAvait cédé — mais lui pale et perclusSe déménait — enfin n'en pouvant plusTout essouflé tira… sa révérance, —"Monsieur, — Eglé d'un ton plein d'arrogance,Parlez, Monsieur; pourquoi donc mon aspectVous glace-t-il? m'en direz vous la cause?Est-ce dégoût?" — Mon dieu, c'est autre chose."Excès d'amour?" — Non, excès de respect.

Лечись — иль быть тебе Панглосом,Ты жертва вредной красотыИ то-то, братец, будешь с носом,Когда без носа будешь ты.

J'al possédé maîtresse honnête,Je la servais comme il [lui] [?] faut,Mais je n'ai point tourné de tête, —Je n'ai jamais visé si haut.

Умолкну скоро я!… Но если в день печали Задумчивой игрой мне струны отвечали; Но если юноши, внимая молча мне, Дивились долгому любви моей мученью: Но если ты сама, предавшись умиленью, Печальные стихи твердила в тишине И сердца моего язык любила страстный… Но если я любим… позволь, о милый друг, Позволь одушевить прощальный лиры звук Заветным именем любовницы прекрасной!… Когда меня навек обымет смертный сон, Над урною моей промолви с умиленьем: Он мною был любим, он мне был одолжен И песен и любви последним вдохновеньем.