Леонид Влодавец - Рыцарь Шато д’Ор

ПРЕДИСЛОВИЕ

То было в те стародавние времена, когда люди еще не летали по воздуху, а уж тем более не разгуливали по поверхности Луны. Да и подводные лодки не строили. Ну а бомбы атомные… И среда окружающая…

Поскольку не было ни кино, ни телевидения, люди предпочитали сами участвовать в исторических событиях. А если не участвовали, находясь вдали от событий, то обычно оставались в неведении — или же узнавали о происходящем из вторых, третьих, из десятых рук. Эти искаженные слухи и легенды достигали иногда ушей людей мало-мальски грамотных, которые заносили услышанное во всевозможные хроники, летописи и прочие «скрижали истории». Большая часть этих писаний сгорала при набегах воинственных соседей, а в позднейшие времена — при артобстрелах и воздушных налетах. Но кое-что все же уцелело, ибо попало в цепкие руки историков, иной из которых всю свою жизнь готов был положить на то, чтобы установить истину. Иногда годы и месяцы уходили на то, чтобы восстановить текст, который был на уголке пергамента (изгрызли архивные крысы), или даже одно слово (спьяну выжег хронист искрой от кресала). Разумеется, не все и не всегда восстанавливалось правильно, и в таких случаях историк частенько что-нибудь придумывал, приукрашивая выдумкой свой труд. Таким образом возникло множество весьма занимательных исторических анекдотов Историкам новейшего времени волей-неволей приходится принимать на веру все побасенки своих предшественников или — опять-таки всю жизнь положить на то, чтобы уличить их во лжи.

К сожалению, процесс накопления вранья до сих пор не завершен. Историки новейшего времени сочиняют не меньше небылиц, чем их предшественники. Хотя бы потому, что число их резко возросло и пишут они гораздо больше. Вероятно, в будущем историки станут чаще применять в своих исследованиях компьютеры, но и в таком случае процесс накопления вранья будет продолжен, так как компьютеры, получив неверную информацию, сами начнут городить небылицы.

Некоторые люди почему-то убеждены, что человек со времен средневековья сильно изменился в лучшую сторону; другие, напротив, полагают, что он порядочно испортился. Вероятно, и то и другое неверно. И тогда — как и сейчас — большинство людей считали, что убивать, грабить и изменять — нехорошо, что грешно прелюбодействовать и желать жену ближнего. Однако всегда находились (и находятся) люди, которые для прикрытия своих неблаговидных деяний приводят множество старых как мир аргументов — месть и доблесть, любовь и честь, — и многие взирают на них с восхищением. Таким образом, преступник, оправданный в глазах общественности, возвышался до героя, и последующие поколения воспитывались на его примере.

Справедливости ради следует сказать, что еще больше, чем историки, повинны в искажении истории литераторы-беллетристы. Для привлечения читателей чуть ли не каждый второй исторический роман объявляется документальным, фактографическим и так далее. Иными словами, авторы-беллетристы пытаются с ходу убедить читателя в том, что пишут сущую правду и, ей-богу, ни слова не врут. Однако в любом таком романе историк-профессионал может найти столько несообразностей и разного рода ошибок, что количество их подчас значительно превышает число истинно исторических фактов.

Автор этого романа сразу заявляет: все описанное здесь — чистейшей воды вымысел. Поэтому автор и не будет утверждать, что все изложенное им он почерпнул из какой-либо хроники XIII или XV века, которую малограмотные санкюлоты по ошибке спалили вместе с долговыми книгами в 1793 году. Он также не станет утверждать, что пользовался в качестве источника фолиантом, обнаруженным на чердаке в доме его покойной прабабушки. И пусть читатель, обладающий кое-какими историческими познаниями, не пытается уличить автора в некомпетентности относительно предметов быта, обычаев, обрядов и прочего. И, кроме того, ни точного места действия, ни времени действия автор не указывает. Место действия — Центральная Европа, время действия — средние века (эпоха крестовых походов). Разумеется, никакие географические наименования, даже случайно совпадающие с реальными, никакого отношения к реальной действительности не имеют. Имена действующих лиц вымышлены, как и сами действующие лица. Речь героев лишь слегка стилизована «под старину», да и то не слишком.

Итак, этот роман псевдоисторический. Но насколько исторична сама история???

РЫЦАРЬ В ПОИСКАХ ПРИСТАНИЩА

Солнце все еще не показывалось из-за горизонта, и туман, заливший долину меж невысоких лесистых гор, никак не рассеивался. Склоны гор словно притянули к себе пушистые облака и не отпускали их обратно в небо. Дорога, размытая вчерашним дождем, чавкала под копытами четырех лошадей, что твое болото. Три лошади шли под всадниками, а на четвертую путники навьючили поклажу. Головная лошадь, настоящий гигант, судя по всему, была предназначена в основном для боевых действий. Правда, тяжелое снаряжение и броня были с нее сняты, так как, видимо, в ближайшее время столкновения с достойным противником не предвиделось. Всадник, ехавший на этой лошади — тоже детина изрядный, — был в помятых, местами даже пробитых и проржавевших латах, поверх которых он набросил прожженный у костров и во многих местах продырявленный плащ из толстой шерсти неопределенного цвета с нашитым на него черным крестом. Рыцарь ехал с непокрытой головой, и можно было только подивиться его молодому, хотя и обезображенному несколькими глубокими шрамами лицу и старческой седине, убелявшей его шевелюру, усы и бороду. Судя по лицу, бронзово-загорелому, почти без морщин (их, вероятно, стянули шрамы), рыцарю было лет тридцать, а глядя на седины, любой бы дал ему не менее пятидесяти. В действительности же этому всаднику, человеку, несомненно, много пережившему, было под сорок. Рыцарь держал поводья небрежно, сидел в седле чуть развалясь и, казалось, дремал, а может быть, о чем-то глубоко задумался. Впрочем, рука его покоилась на богато украшенной рукояти длинного меча, что говорило о том, что он вовсе не так беспечен, как могло бы показаться.

Вслед за рыцарем, на статной арабской кобыле, ехал изящный и несколько женственного облика юноша, которому явно еще не исполнилось двадцати. Он был в легкой, но крепкой сарацинской кольчуге и в шлеме-шишаке (восточного типа), украшенном султаном из страусиных перьев. В петле, у левого стремени юноши, покачивалось трехметровое боевое копье с полинявшим и выгоревшим на солнце матерчатым флюгерком. А треугольный его щит с гербом был так измят и так исклеван стрелами, копьями и дротиками, так исполосован мечами и саблями, что геральдические изображения на нем даже и знатоку представлялись бы загадкой. Ясно было, что юноша состоял при рыцаре в оруженосцах. Помимо щита и копья он вез притороченный к луке седла боевой шлем со следами многолетних лихих побоищ. Наверное, юноша еще и не появился на свет, когда хозяин шлема принял свой первый бой. Собственное вооружение юноши-оруженосца состояло из легкой сарацинской сабли в окованных серебром ножнах, небольшого лука в сафьяновом налучии, украшенного золотыми арабесками и такого же колчана, полного выкрашенных в красный цвет надежных боевых стрел, оперенных жесткими вороньими перьями. Помимо того, имелось два кинжала: кривой арабский, смахивающий на серп, и европейский, четырехгранный, типа «милость Божья» — для добивания врагов, выбитых рыцарем из седла.