Белый Север. 1918 - Яна Каляева Страница 18

ночевать в доме вертлявой вдовушки. Надо сказать, что стряпала она весьма посредственно — в основном из-за скупости. Каждый день подавала жидкий суп, который неизменно называла ухой, вне зависимости от того, была там рыба или нет. Но по крайней мере в доме было чисто, а в комнате можно было закрыться и отдохнуть от пропитавших помещения ВУСО табачного дыма и споров о судьбах России.

Справедливости ради, ВУСО занималось не одними только разговорами. Гуковский поддержал создание рабочей группы, которая оперативно разбирала предъявляемые арестованным обвинения, и многих удалось освободить, как правило, под залог — новое правительство отчаянно нуждалось в деньгах. По крайней мере из тюрьмы перестали ежедневно поступать жалобы, что арестантов негде размещать и нечем кормить. Максим отчаянно скучал по рабочим инструментам из прежней жизни — ноутбуку, мобильной связи, программам для управления проектами. Никогда не думал, что придется выстраивать рабочие процессы, из всех инструментов имея чернильную авторучку — пользоваться ею он с грехом пополам научился. Хорошо хоть к ятям и прочим ижицам привыкать не пришлось — многие уже перешли на новую орфографию, введенную еще Временным правительством, хотя в обиходе ее чаще называли большевистской.

Другие отделы тоже как-то справлялись со своими задачами. Были подготовлены проекты решений по вопросам землепользования, охраны труда, организации местного самоуправления. До реализации, правда, все никак не доходило.

Первое время Максим постоянно боялся спалиться, что он не из этого времени. Однако Архангельск был портовым городом, здесь толкалось множество приезжих с самыми разными диалектами, понятиями, обыкновениями, манерами одеваться. В британский десант входил отряд суровых шотландских мужиков в клетчатых юбках, и никто на них пальцем не показывал. Когда местные не понимали какие-то слова Максима, то спокойно переспрашивали — обычное дело, в каждой губернии свой говор. Максим скоро привык, что «капот» — это дамский халат, «положительно» значит не «хорошо», а «определенно», а «стилист» — мастер литературного слога, а никакой не парикмахер. Пожалуй, члены ВУСО, как образованные люди, могли бы заметить анахронизмы в системе знаний Максима, но для этого они были слишком поглощены собой и своей великой исторической миссией.

Максима в ВУСО держали за своего, ничего от него не скрывали. Однако «Воззвание к трудящимся» было подготовлено поздним вечером, когда он ушел к себе, и отпечатано в типографии ночной сменой. Потому для Максима оно оказалось такой же неожиданностью, как для всего остального города. В нем говорилось о «сохранении завоеваний Революции», «демократических свободах» и «социальных гарантиях».

Ответ со стороны военных не заставил себя долго ждать. Уже на другой день британский курьер принес приказы генерала Пуля — не оригиналы, бледные копии, отпечатанные через самокопировальную бумагу. На каждой стояла пометка «для ознакомления». Чайковский прочел их первым и побледнел от гнева. Уж на что он был незлобив, а, кажется, ему потребовалась вся сила воли, чтобы не разорвать в клочья ни в чем не повинную бумагу.

Максим осторожно взял у него документы и перевел с листа для остальных. Генерал Пуль ввел в Архангельске комендантский час, объявил запрет на созыв митингов и собраний без разрешения военных властей и назначил военным губернатором Архангельска некоего француза, о котором никто ничего не знал. Все распоряжения были оформлены от первого лица — «я приказываю, я запрещаю, я назначаю». Союзническая помощь стремительно приобретала характер оккупации.

— Нужно начать переговоры с Пулем, — предложил Максим. — Разделить полномочия…

— Ни в коем случае! — взвился Чайковский. — Этот вояка считает себя здесь хозяином! Я напишу петиции союзным посланникам, пускай укажут ему его место! А если союзники будут и дальше игнорировать полномочия кабинета, останется один выход — покинуть Архангельск и сделать попытку опереться на население в другом месте — на Урале, в Сибири. Там тогда попытаемся создать общегосударственную власть.

Максим нахмурился. Готовность Чайковского бросить начатое при первых же сложностях ему не понравилась. Он не стал напоминать, что и британский, и американский послы прислали теплые слова поздравления и наилучшие пожелания, однако до сих пор ВУСО в качестве правительства Северной области не признали. Дела с правительством союзники ведут, но весь официальный статус — какой ВУСО само себе присвоило. А ведь сколько радости было, когда большевики получили в американском посольстве от ворот поворот! Вот только ВУСО оказалось почти в том же положении.

Максим вышел в приемную, чтобы выпить воды. В дверях столкнулся с вошедшим с улицы Бечиным.

— Миха, ты к нам какими судьбами?

Они обменялись крепким рукопожатием.

— Да вот, все насчет хлеба хлопочу. ВУСО посылает в штаб Пуля, штаб Пуля — в ВУСО… третий круг уже наматываю.

— Пока ничего определенного, переговоры идут…

— Да понимаю, что идут, пришли бы уж хоть куда-нибудь. В городе хлеба на месяц осталось, в уездах и того хуже. А сейчас я по другому делу. Списочек долгов по получке принес. Сколько, кому, за какой срок — все, того-этого, до копейки посчитано. Три дня всем профкомом корпели. Когда выплаты ждать?

Максим тяжко вздохнул. Долги по зарплате, оставшиеся в наследство от большевиков, были головняком еще тем. ВУСО считало, что их надо выплатить в полном объеме, но денег у правительства не хватало, а Пуль и поддерживающий его во всем Чаплин отказывались выделить средства. С какой-де радости платить тем, кто работал на большевиков? Пусть еще спасибо скажут, что на свободе остались.

— Не знаю, Миха, — Максим развел руками. — Как только, так сразу… Денег нет, но вы держитесь.

Как и сто лет спустя, это напутствие было воспринято без всякого энтузиазма.

— Соловья баснями не накормишь, — хмуро отозвался Миха. — Ладно, некогда мне тут с тобой. На Маймаксе рабочие собираются, мой профсоюз и не только. Потолкуем, славно ли нам живется под новой властью…

— Много народу ожидается?

— Да уж немало. Тыщи две придут.

— Погоди, давай Чайковского позовем, пусть выступит перед народом.

— Думаешь, он сдюжит, наш, того-этого, кабинетный революционер?

— Обожди, спрошу сейчас.

Чайковский раздраженно поднял глаза от бумаг, но тут же приветливо улыбнулся.

— Что у вас, товарищ Ростиславцев?

Максим рассказал про собрание рабочих.

— Да-да, общение с народом — дело величайшей важности, — пробормотал Чайковский. — К сожалению, у меня совершенно нет времени ехать в такую даль. Отчего бы вам туда не сходить, голубчик? Изучите народные настроения, анонсируете наши планы… Ступайте.

Дожидавшийся в приемной Миха понимающе скривился, но ничего не сказал. Они спустились с крыльца ВУСО, вышли на Троицкий проспект. Прошли мимо длинного серого забора,