Дмитрий Федотов - Однажды в Париже Страница 64

Д’Артаньян сначала подумал, что это новая издевка лейтенанта, но тот демонстративно откупорил бутылку и плеснул в две кружки. Тогда Шарль решил, что де Кервель действительно не помнит подробностей инцидента, и взял кружку:

— За здоровье короля и королевы!

— Да здравствует Франция! — напыщенно изрек лейтенант и одним гигантским глотком опустошил свою кружку.

— Благодарю, господин лейтенант, — сказал д’Артаньян и скорым шагом покинул кордегардию. Предчувствие неприятности, возникшее за последний час, все настойчивее давало о себе знать.

Поэтому Шарль решил не заезжать домой, а сразу направился на улицу Святой Катарины.

А с Паскалем действительно случилась беда.

Когда д’Артаньян отправился на службу, капуцин не внял совету — не пить в засаде. Он потребовал еще кувшин бургундского и закуски.

— Но господин мушкетер приказал не давать вам больше вина, — пробовала возразить Камилла.

— Мало ли, что там болтал этот гасконец! — возмутился Паскаль. — Он мне не господин! У меня только один господин, — он ткнул пальцем в потолок и перекрестился, — и Он, между прочим, сам превращал воду в вино, дабы напоить страждущих!

Девица не стала вступать в богословскую дискуссию, принесла кувшин и лепешек с сыром, и Паскаль принялся чревоугодничать. Он так этим увлекся, что пропустил появление в трапезной нового человека.

Просто в какой-то момент капуцин обнаружил, что напротив него за столом сидит изящный юноша с тонкими чертами лица и внимательно разглядывает Паскаля.

— Что ты на меня так уставился, сын мой?

— Извините, святой отец, — произнес юноша необычно высоким голосом, — но мне кажется, что я вас где-то видел…

— А вот я вас — нет, — неприветливо отозвался Паскаль.

— Но все-таки, раз судьба нас свела в столь поздний час в столь необычном месте, разрешите мне хотя бы спросить вас об одной очень важной для меня вещи?

Монах нахмурился и тоже присмотрелся к незнакомцу: личико прямо-таки ангельское, усов и в помине нет, ресницы как у…

— А ты, сын мой, часом не девица?

Юношу будто бы ударили. Он отшатнулся и покраснел, но не от стыда, скорее — от гнева. Паскаль понял, что дал промашку, и поспешил загладить неловкость:

— Прости слугу Божьего, добрый господин. Сам не знаю, как сорвалось… Наверное, от усталости глаза плохо смотрят…

— А вы откуда путь держите, святой отец? — слабо улыбнулся юноша.

— Ох, издалека иду!.. Из самого Марселя! — принялся сочинять Паскаль, вновь принимаясь за еду и вино. — Изголодался…

— О, в таком случае разрешите мне угостить вас отменным ужином!

— Нет-нет, сын мой, негоже слуге Всевышнего чревоугодничать. Я довольствуюсь тем, что мне люди сами предлагают…

— Тогда я предлагаю вам отведать лучшего блюда этого дома — тушеного зайца с морковью и яблоками.

— Помилуй, сын мой, откуда же ты осведомлен о здешней кухне?!

— Я не… О, вы меня не так поняли, святой отец. Я сказал, что попрошу хозяина приготовить это блюдо для вас!..

— Чревоугодие — грех, сын мой…

Пока они препирались и любезничали, в зале объявились еще двое. Они прошли было мимо спорящих, к лестнице, бросив мимолетный взгляд на позднее застолье, но вдруг один из них, с забинтованным правым плечом и рукой на перевязи, резко остановился и уставился на монаха.

Паскаль не заметил интереса, увлеченно сочиняя подробности якобы только что совершенного им путешествия через половину королевства. Юноша, так и не назвавший себя, казалось, тоже был поглощен рассказом, однако все же кинул взгляд на остановившихся у лестницы на второй этаж мужчин.

— Глянь-ка, Поль, — хрипло и громко произнес раненый, — а ведь я этого монашка знаю!

— И кто же он? — заинтересовался его приятель.

— Так он в подручных у того сумасшедшего гасконца, что проткнул-таки меня вчера шпагой!

— Так-так!..

Поль тоже уставился на Паскаля. Капуцин наконец прекратил болтовню и проследил за взглядом своего слушателя. А проследив, изменился в лице.

— Вот что, мальчик мой, — быстро заговорил он шепотом, — иди-ка ты отсюда подобру-поздорову. Сейчас здесь может случиться кровопролитие, и я вовсе не желаю, чтобы пострадала твоя невинная душа.

Юноша непонимающе посмотрел на Паскаля, нижняя губа его задрожала.

— Святой отец, — испуганно выдохнул он, — это убийцы?!

— Не знаю, но они явно не намерены пройти мимо. Уходи!

Капуцин, не спуская глаз с медленно приближающейся парочки, нащупал рядом с собой на скамье палаш и пистоль. Хотел было взять пистоль, но вспомнил, что так и не зарядил его. Вздохнул и крепко сжал рукоять палаша. «Вот же невезение! — успел подумать монах. — Так глупо подставиться!.. Стой-ка, а ведь этот Поль, наверное, и есть тот самый Поль Доре?!. Господи, спаси и вразуми раба Твоего!..»

— Ну, привет тебе, Божий человек, — почти ласково заговорил раненый, останавливаясь перед столом. Он взял кувшин, понюхал и отхлебнул. — Доброе вино тебе тут подают!

— Для доброго человека и питье доброе… — буркнул Паскаль и подобрался, приготовившись атаковать.

— А ну-ка, мальчик, погуляй. — Поль толкнул в плечо сильно побледневшего юношу. — Взрослым надо душеспасительную беседу провести.

Парнишка хотел было возразить, но лишь судорожно сглотнул и поспешно отошел к почти прогоревшему очагу. За спиной у него слабо пискнули — это вышедшая на громкие голоса Камилла увидела вновь прибывших и зажала себе рот ладошкой.

А у стола события развивались стремительно. Раненый мужчина поставил кувшин на стол и, вдруг резко наклонившись, схватил здоровой рукой монаха за грудки. Паскаль отшатнулся, взмахнул палашом, и трапезную огласил звериный вопль, а раненый завертелся юлой, прижимая только что бывшую здоровой руку к животу. И Паскаль, и Поль несколько секунд изумленно разглядывали на столе окровавленную отрубленную кисть, потом капуцин опомнился и попытался ткнуть противника палашом в живот. Но толстенький с виду Поль проворно отскочил и тут же выхватил из-под плаща пистоль.

— Ах ты, божья корова! — заорал он. — Ты убил моего друга?!

Грохнул выстрел. С трех — пяти шагов не промахнулся бы и ребенок. Пуля ударила Паскаля точно в грудь. Капуцин не удержался на ногах и упал навзничь под стол, выронив оружие.

— Прикончи его, Поль! — прорычал, бледнея на глазах, однорукий. Он уже не вертелся, а стоял на коленях и все пытался зажать окровавленную культю раненой рукой.

Толстяк засуетился, отбросил пистоль и потянул из ножен на поясе кинжал. В этот момент прозвучал второй выстрел. Он был послабее первого, потому что белый как мел юноша стрелял из какого-то уж совсем крохотного пистолета. Однако пуля в нем была самая настоящая и сбила с Поля шляпу. К тому же пистолет оказался двуствольным, и присевший от неожиданности толстяк моментально это оценил, потому что с удивительным проворством метнулся к выходу и исчез.